Охотники на попаданцев

Глава 8

Галопом по Европам

Я всю ночь просидел в своём кабинете, стискивая в пальцах лампу. Во-первых, сказывалась бессонница после небольшого приступа, посетившего меня вчера вечером, а во-вторых, появление Ольги совершенно не входило в мои планы. Понимаю, что Бодриков, сам потерявший в том году жену от пневмонии, приобрёл бзик на семейных ценностях, и имеет большое желание воссоздать мою семью, но тут особый случай. Не моя она жена. Не моя. Она супруга того прежнего Тернского, погибшего в Петергофской мясорубке, а я ныне совсем другой человек. Причем, и ни Евгений, и ни тот, из другого мира.

Хотелось бросить лампу в стену и бить первую попавшуюся под руку мебель любым из клинков, висящих на стене, и желательно тем, что потяжелее. Хотелось выбить окно и прыгнуть в сад, и там кричать на луну. И отнюдь не потому, что я ее ненавидел. Наоборот, я боялся ей навредить. Ведь после моего перевоплощения я чуть не избил супругу, лишь неимоверным усилием воли сдержав того психопата, что стал частью меня.

И сейчас я проклинал барона с его неуместной инициативой. Прежнего Тернского до сих пор глодали стыд и желание уйти, хорошо упрятанные под внешней холодностью и отчуждённостью. Впрочем, моё альтер эго лишь злорадно посмеивалось над безнадёжным романтиком Евгением. Хотя я уже не мог отличить, кто есть кто.

«Nolite solliciti parva, ut suprae am. Не думая о мелочах, будь выше этого», – всплыло любимое изречение Марка Люция, которым он жил и которое ставил во главу угла во всём.

Наверное, он прав. Я глянул на посветлевшее окно. Уже наступило утро и надо приступать к первому дню с полноценной командой, раскисать нельзя. Пальцы разжали стекло лампы и взяли со стола папку с документами, и я направился к двери, подняв руку и дотронувшись пальцами до висевшего над дверью герба, изображавшего наполовину оскалившегося льва с большой гривой, наполовину рыбу с длинным витым хвостом. Таким был в другом мире геральдический морской лев, и прикосновение к нему являлось одним из моих собственных ритуалов. Хотя я уже сам запутался, кем был больше, Тернским или тем, другим.

Часы показывали половину восьмого утра, и я очень тихо прошёл мимо своей комнаты, куда заселилась Ольга, и воспользовался умывальником. А после спустился в столовую, совмещавшую в себе ещё и роль зала для совещаний. Удобная вещь, знаете ли, завтракать и ставить задачи на день. Когда-то прежний хозяин усадьбы специально распланировал дом так, чтоб танцующие гости могли сразу пройти к столу, и сейчас этот момент очень пригодился.

Сонная повариха Маша поставила передо мной кофе, омлет с беконом и жареные гренки. Последние я особенно любил.

– Принеси еще кофе, – произнес, протирая ладонями лицо, – и отца позови.

Маша ловко убежала, чтоб принести весь кофе разом. Она имела обыкновение приходить перед полдником, а утренний кофе варила одна из горничных, та, что дежурила в ночь. Дело-то нехитрое. Но сегодня день особый.

Маша, скользнув заспанной тенью, поставила ароматно парящую турку, а следом в столовую, смежную с гостевым залом, заглянул Старый, который, как всегда, проспал всю ночь в обнимку с обрезом в дорогом кресле, поставив возле себя телефон и накрыв элемент мебели покрывалом.

– Стареешь, – сурово взглянув на дневального, произнёс я, – позже меня проснулся. Вернуть тебя на недельку в полк, чтоб ты там с остальными распорядку выучился.

– Да куда уж больше стареть, ваш высокородь? А то, что уснул, так не гневайтесь. Я полночи таскал мебель. Ванька тощий как весло, и если бы не Сашка, мы бы пуп надорвали. Он один шкап по комнате вашей двигал. Ваша супруга с собой два воттакенных сундука с тряпками, то бишь с платьями и прочими вещами привезла. Из нижней гостевой шкап притащили. Кровать сменили. Горничные все белье поменяли. А ещё у ней фотографическая студия в чемодане. Тоже бегали, готовили коморку. Весь хлам выкинули.

Старый развел руками, указывая размер скарба жены, но походило это на байки рыбака или охотника, ибо не бывает сундуков в рост человека. А про студию я помнил, только не думал, что все будет оккупировано так быстро. Старый чулан рядом с узлом связи был без окон и как раз годился для проявления и просушки фотографий.

– Еще раз проспишь меня, – для видимости сурово произнёс я, – кресло в кабинет прикажу унести.

Судя по замершему лицу Старого, это оказалось ударом под дых. Я довольно ухмыльнулся и отпил глоток крепкого напитка.

– Иди, труби подъем.

Дневальный сразу исчез, а по штаб-квартире разнёсся хрипловатый крик.

– Подъем! Все на завтрак! Подъем!

Пока он извещал о начале нового дня, Маша расставила подносы с манной кашей, чашки с чаем и столовые приборы. Я успел отъесть половину омлета, когда в столовую один за другим стали проходить мои подчинённые. Это был первый день, и мне крайне важно было увидеть их. Увидеть, как они входят, что делают.

Первой влетела Настя, таща в руке большую деревянную ложку, отчего я невольно улыбнулся. Ещё шире улыбнулся, когда девушка, увидев меня, чуть было не выскочила обратно, но потом опомнилась и встала у двери, разглядывая ярко освещённое газоразрядными лампами помещение. Она неловко спрятала ложку за спину и потупила взгляд.

Следом в зал бледной тенью скользнула Анна, мазнув пренебрежительным взглядом по целительнице. Не знаю, как они уживутся, но чует моё сердце, придётся их примирять. Провидица сделала лёгкий реверанс и села на ближайший стул подальше от меня. В ней чувствовались вышколенность и дрессировка. В то же время ощущалась настороженная замкнутость.

– Я вспомнил! – заполнил зал радостный крик, и в помещение ворвался Никитин.

Он, радостно потирая ладони, плюхнулся на ближайшее свободное место и стал уплетать кашу, не дожидаясь приглашения.

– Что вспомнил-то? – спросил я его, положив вилку на салфетку.

– Я это, я срочку служил, – произнёс Сашка, а потом повернулся к двери и взглянул на целительницу, до сих пор скромно стоящую у входа, – это как называется у вас. Ну, помнишь, ты про братана говорила? Когда против воли забирают в армию.

– Рекруты.

– Да, именно. Больше ничего не помню, но вот что служил, помню.

Он изобразил руками, как прицеливается из ружья в дальний угол зала. Даже один глаз прищурил. Точно артист. Паяц. А осмелевшая с его появлением Настя бочком пронырнула мимо меня и села рядом с парнем, стараясь спрятаться за его большой фигурой от моего внимания.

Последней в зал вошла Ольга. Она остановилась в проходе, окинула всех взглядом, задержавшись на мне. На лице отобразилась лёгкая улыбка, в то время как глаза, наоборот, были напряжённые, словно готовые к выстрелу револьверы. Сами же эти глаза неуловимо меняли цвет в зависимости от освещения. Вот сейчас они кажутся голубыми, а при свечах и полумраке – зелёными. На улице, напротив, наполнятся серым. Сколько смотрел, никак не мог привыкнуть к этому.

– Садитесь, Ольга Ивановна, – произнёс я, решив придерживаться во что бы то ни стало официального рабочего тона.

Ольга, стерев с лица улыбку и поджав губы, прошла к свободному месту, оказавшись слева от меня. Я невольно сопроводил ее взглядом. Она была весьма недурна собой в свои тридцать лет. Тёмно-русые волосы сплетались в греческую причёску и подхватывались ободком. Ровная спина положительно подчёркивалась плавной женственной походкой. Лицо утончённое, правильное, с небольшим прямым носом и пухловатыми губами.

Моя-не-моя жена очень хорошо попадала под тип приветливой дамы, особенно когда улыбалась, а на щеках появлялись небольшие ямочки.

Я невольно задержал на ней взор, и это не осталось без внимания. Ольга едва заметно улыбнулась и стала неспешно завтракать, а я отвернулся и стал зачитывать вступительную речь.

– Я уверен, что все вы друг с другом уже познакомились, а обо мне рассказали слуги, так что не буду останавливаться на этом. Но отныне вы члены подразделения Тайной Канцелярии. Можете называть себя охотниками на попаданцев. Озвучу распорядок дня. В восемь завтрак, в девять начало служебных дел, к коим по первости будут относиться учебные занятия и тренировки. Будем учиться пользоваться приборами, заниматься стрельбой, ездить верхом и прочим. Кроме того, у каждого будут дополнительные занятия по специальности. В два пополудни обед. В восемь вечера ужин.

Я выразительно посмотрел на Сашку.

– Ты постоянно со мной. Для тебя главное – быстрее освоиться в нашем мире.

– А что в нем осваиваться? Это как глушняк на отшибе вселенной, а так городок неплохой.

– Глушняк? В смысле, глухомань? – уточнил я.

– А что? В моем мире на этом месте мегаполис стоит. Полтора ляма человек. Это я точно помню. А вот как он называется, не помню. Но точно не Новообск. Что-то Ново, но не обск.

Я задумчиво потёр подбородок. Петроград с Москвой по численности населения примерно такие, а у них уездный город на полтора миллиона душ. Сколько же человек в их столице? Не меньше двадцати миллионов, поди. Муравейник, не иначе.

– Хорошо, – произнес я, а потом перевёл взгляд на Анну и достал из папки с документами старую потёртую тетрадь и колоду игральных карт. – От вас, Анна Дмитриевна, будет требоваться прочесть рабочие заметки одного из ваших предшественников. Он в вашем деле лучший, из тех, кого я знаю. У вас, должно быть, много вопросов, но я сам не провидец, не могу ответить на них.

– Но ведь вы видите, – осторожно спросила девушка, наклонив голову и исподлобья оглядев всех присутствующих.

Она это произнесла так, словно была заговорщицей, или говорила о чем-то крайне непристойном. Ещё бы, Илья Семёнович в прошлую бытность мою в столице, когда напивался, часто повторял, что чуть вены не вскрыл, когда дар стал проявляться в полную силу. Тут немудрено сойти с ума. Именно поэтому я говорил о даре как о само собой разумеющемся, дабы не прививать девушке состояние ущербности.

– Видеть и быть провидцем немного разные вещи. Это как уметь держать в руках пистолет, и другое дело попасть с него в монетку на триста шагов. Может быть, я неправильно выразился. Может быть так, что я имею пистолет и могу выстрелить, а вы обладаете винтовкой с оптическим прибором. Не знаю, но все провидцы стоят на учёте Тайной канцелярии. Кого выявили, разумеется. Могу посоветовать несколько упражнений, которые ваш коллега делал. Тасуете колоду и пытаетесь угадать, какую карту вытянете. Потом пытайтесь ходить по помещениям и на улице с закрытыми глазами. Говорят, очень действенно. А ещё приглядывайтесь к людям. Просто пробуйте угадать их настрой. Для начала так.

Девушка сидела тихо, но я прямо отсюда слышал, как тяжело она дышит, и даже как дрожат ее пальцы. Она пытается принять своё проклятье, вспоминает свою жизнь и думает, что все безумие не более чем дар провидения. Ничего, пусть свыкнется. В этом деле лучше не торопить.

– А что мне скажешь? – негромко спросила моя жена, гоняя в блюдечке кусочек хлеба вилкой.

– От его светлости пришли рекомендации почитать некого доктора Фрейда. Говорят, восходящая звезда психиатрии. Не знаю.

– А, Зигмунд Фрейд! – воскликнул Никитин. – Не помню, кто он, но помню, что его у нас знают все.

Я ухмыльнулся и продолжил.

– Раз знают, тогда тем более нужно прочитать. А ещё займитесь одеждой. Советуют, что барышня в чем-то похожем на форму вызывает больше доверия, чем просто прохожая.

– Вульгарность, – буркнула Ольга, ткнув вилкой в несчастный кусок.

Ее, видимо, больше разозлило моё обращение на «вы», чем упоминание о форме. Пусть свыкнется. Я не могу пересилить себя, чтоб назвать на «ты», а тем более «дорогая» или «любимая».

– Что касается вас, моё юное дарование, – произнёс я, немного наклонившись в сторону, чтоб лучше увидеть целительницу, – то вам надлежит после обеда убыть к доктору Преображенскому, главному врачу городской больницы.

– А чё он будет делать? – дрогнувшим и осипшим голосом спросила Настя.

Она словно боялась, что ее резать станут.

– Учиться вас определит на курсы сестёр милосердия. И ещё. Я должен убедиться, что вы та, за кого я вас принял.

Все уставились на меня, ожидая интригующих вопросов о прошлом и тайном. Но вместо этого я взял со стола нож. Обычный кухонный с тонким лезвием, каким рыбу филируют.

Я положил на столешницу левую ладонь и, уперев кончик лезвия, стал давить на рукоять. Потекла кровь, а нож вскоре стукнулся о дерево с другой стороны.

Ольга ахнула, а Настя громко завизжала.

– Вы чё?!

Она вскочила с места и подбежала ко мне, боясь подступиться к ране, а я спокойно вытащил нож и положил в тарелку из-под бекона с омлетом. Боли я не чувствовал, а с моей живучестью рана затянется через пару дней. Тут главное было не порезать сухожилия.

– Вот отморозок, – проронил Сашка, глядя на происходящее с вытянутым лицом. – Даже не поморщился.

Я вытянул руку, с которой на паркет потёк тонкий и ленивый ручеёк багряного цвета.

– Лечи.

Настя сдавленно пискнула, подпрыгнула на месте и протянула руки к моей ладони. Но не смогла дотронуться и отдёрнула пальцы, сжав их в кулачки и тряся ими, словно обожглась об угли.

– Вот вы зачем? – снова произнесла-простонала она, а потом, почти плача, одним решительным рывком схватила мою ладонь и начала шептать какие-то заговоры.

И тут мне стало больно. Я давно не чувствовал настоящей боли, с тех пор как попал в этот мир. Не головной во время приступа, а обычной. И это нечто обожгло рану так, что я лишь стиснув зубы, заставил себя не вырваться из пальцев целительницы.

Пытка лечением продолжалась около минуты. Вскоре на месте раны остался свежий шрам. К вечеру и он рассосётся.

– Ваше! – раздался встревоженный крик дежурного пробойщика, закончившийся недоуменно, – высокоблагородие.

– Что?

– Пробой, – произнёс Иван, а потом поправился: – Два. Сразу.

– Два? Твою мать! Где?! – выдёргивая окровавленную ладонь у Насти, выругался я, а потом прорычал на латыни, – Semper in excremento, sole profundum qui variant.

«Постоянно в дерьме, только глубина меняется».

– Один у центрального рынка, а второй на набережной Каменки. Там, где она в Обь впадает, – ответил Бычков.

– Сколько времени у нас есть? – уточнил я, достав из кармана едва слышно тикающий хронометр с призрачно сияющими стрелками.

– Нарастание сигнала небольшое, Евгений Тимофеич, около часа будет до первого. Они почти одновременно начались, но тот, что у реки, неспешнее.

Я секунду обдумывал, а потом хлопнул крышкой на часах, убрал прибор в карман, встал и на ходу отдал распоряжения.

– Все в машину! Александр с радиостанцией на переднее сиденье. Барышни все вместе – на заднее. Иван, позвони в полицию, пусть наряд на всякий случай на рынок направит, а то кирасиров нам не дадут. Два пробоя одновременно. Это ж какая гадость редкостная.

Я не стал объяснять, что подождать машину лучше у караулки, а не лезть в сад. Как и то, что в такие моменты нужно взять оружие, медикаменты и многое другое. Не знают они пока этого, а вот первых таких попаданцев им лучше всего увидеть сразу, чтоб не питали иллюзий. Близко я их все равно не пущу, сам буду работать.

Из помещения выскочили одним махом. Каждый по своим комнатам, дабы схватить верхнюю одежду. В гостевом зале Иван уже орал в трубку телефонного аппарата.

– Дежурный! Ало! Ало! Да чтоб твою мать эту связь!

Я не стал слушать гневную тираду тощего оператора. А пошёл быстрым шагом к двери под лестницей, ведущей прямо в задний двор. Горничная Даша с криками: «Евгений Тимофеевич!» догнала меня и передала пальто, трость и шляпу.

Расселись быстро. Сашка держал на коленях громоздкий передатчик. Девушки немного потеснились на заднем сиденье. В середину посадили хрупкую Настю, которая замерла, как мышка, осознавая себя между двух «благородий» да ещё и в дорогущем электромобиле.

Старый открыл воротину, и я собирался уже выехать, но нам навстречу вполз трактор с прицепом, груженным по самый верх большими ящиками. На ящиках сидели три солдата в шинелях с винтовками, изображая из себя бдительных дозорных.

– Вам приказали доставить! – выкрикнул один из них, видимо, старший, но я лишь махнул рукой.

– Потом! – и резко выжал педаль контроллера электромотора.

Автомобиль дёрнулся, бросив из-под колёс мелкую щебёнку, которой были засыпаны специальная дорожка и площадка перед гаражом.

– А что это они приволокли? – оживился Сашка.

– Ты ещё лезешь, – буркнул я.

Настроение, и так не задавшееся со вчерашнего вечера, испортилось окончательно новостью о двух пробоях. Но все же я ответил, быстро вращая при этом руль и ругаясь на прохожих, слишком медленно уступающих место нашему транспорту. – Кирасы и оружие привезли.

– Да?

Никитин повернулся на сидении, и я подумал даже, что свернёт себе шею.

– Успеешь наглядеться. Ещё ненавидеть начнёшь.

– Не думаю, – с улыбкой до ушей ответил мне здоровяк.

Электромотор гудел, как рассерженная пчела. Авто нещадно подкидывало на выбоинах и кочках, а из-под колёс вылетали брызги не до конца высохших луж. Все же дороги, даже городские, в России всегда были предметом нелюбви и насмешек.

Какая-то дурная шавка с истошным лаем, словно ее в кипяток собирались сунуть, едва не бросилась под колеса и долго бежала следом. Промелькнула даже мысль остановиться и пристрелить эту псину, грязную, как кусок половой тряпки. Все сидели напряжённые и хмурые.

Чем ближе подъезжали к центру города, тем оживлённее становилось на улицах. Среди двухэтажных деревянных и трёхэтажных кирпичных домов сновали мещане, спешащие на работу. Сам центральный рынок не отличался ничем от тысяч таких же, разбросанных по городам и сёлам громадной империи.

Я остановил авто в нескольких метрах от ближайшего ларька.

– Что дальше? – негромко спросила Ольга, явно выражая общую заинтересованность.

– Ждем, – ответил я, вслушиваясь в шум толпы, которая гудела на сотни голосов, как пчелиный рой.