Операция «Канкан»
Чуть присев, бью его наотмашь по серым галифе, где две штанины сходятся в одну. С разворота удар левой под диафрагму. Тут же падаю обратно на табурет и больше не провоцирую обер-лейтенанта. Он и без того нервно вытащил пушку из кобуры.
– Не сметь!
– Да, господин обер-лейтенант. С вашего разрешения, я только ответил на вопрос. Тренеры «Динамо» учили нас боксу и самбо в честных боях, по правилам, рассчитывать силы на долгий раунд. В камере меня чуть не убили в первый же час. Воры дерутся иначе. Вся схватка заканчивается в секунду. Отвлечение внимания и удар на поражение в уязвимые точки.
Офицер критически осматривает помощника. Тот пытается встать, сипит, смешно сучит сапогами. Нет сомнений, при команде «фас» отыграется сполна.
Конечно, расчет у Абвера правильный. Об инсценировке расстрелов слышали многие. Как только человека уводят от могилы, он расслабляется, воображает – худшее позади, испытание выдержано. На дальнейшее сопротивление нет моральных сил. А на меня накатило равнодушие. Снова будет череда допросов, возможно – пыток, затем новый поход к могиле, один из них станет не театральным, а реальным.
Боль смывает шелуху, сознание приобретает кристальную ясность. Если и есть какой-то шанс спасения, то он в одном – ни шагу с избранной линии.
Ефрейтора сменяет другой ефрейтор, за ним – сержант, чередуются и следователи, только я один и тот же, вынужденный отвечать на тысячи однотипных вопросов. Спать не дают, пока не вырубаюсь, уже не чувствительный ни к чему – ни к пыткам, ни к яркому свету, ни к ведру ледяной воды.
Месяц однообразно-мучительных дней и ночей заканчивается, когда меня оставляют в покое на несколько часов в одиночной камере. Гром замка нарушает уединение. Но это – не дюжие парни, что поволокут в допросный кабинет. Фашист собственной персоной, в идеально отглаженной форме, чисто выбритый, сапоги блестят до боли в глазах. Затхлый запах камеры перебивается благоуханием одеколона. Выпрямившись, рассматриваю звезды на его погонах…
Доннерветтер, как галантно восклицали мои предки! У меня в шестерках на зоне ходил целый майор!
– Здравствуйте, герр офицер.
– Здравствуйте, Теодор. Не поднимайтесь. Сожалею, что процедура проверки в Абвере столь брутальна.
– А уж как я сожалею…
– Ваш сарказм неуместен. Если надеетесь сделать карьеру в Рейхе, извольте укрощать свою дикую фантазию. Вы специально провоцировали следователей?
Тут он прав на все сто.
– Учту, герр…
– Вальтер фон Валленштайн.
Вот это – да. Соответствует. Простецкая фамилия Мюллер (der Müller означает «мельник») подходит ему как свинина к еврейскому столу.
– «Фон»… Вы обладатель баронского титула!
– «Фон» – это дворянская приставка. Я – граф, – скромно поправляет он.
– Позвольте мне пропустить «сочту за честь» и так далее. Слушаю вас.
– Из России пришло подтверждение ваших показаний. Включая арест отца. Он осужден тройкой к десяти годам лагерей за контрреволюционную деятельность.
– Уже и приговор… Быстро!
– У меня есть другая неприятная новость. Ваша мать тоже арестована как ЧСИР. Младший брат отправлен в детдом.
Лучше бы меня расстреляли… Отворачиваюсь, чтобы он не видел моего лица.
Мама!
У нее больное сердце. Такое большое, доброе и больное сердце. Ну зачем?!
Сашка… Сама святая простота. Почему-то запомнился в белой панамке и маечке, в руках белый бумажный самолетик с карандашной красной звездой. И он заперт в детдоме, среди отловленной ментами беспризорной шпаны?! И все ради…
Граф выдерживает паузу, потом продолжает.
– Вы – стойкий и умный человек, Теодор. К сожалению, абсолютно недисциплинированный, но это поправимо. Касательно сотрудничества с Абвером: оно под вопросом, несмотря на мою протекцию и знакомство с главой разведки – Канарисом. При первом же контакте с НКВД вы получите вербовочное предложение. У большевиков слишком много рычагов давления на вас через членов семьи.
Я сжимаю лицо ладонями, не обращая внимания на синяки и ссадины. Эти отметины – такой пустяк! Голос майора бубнит где-то вдалеке.
– Возможно, Тео, красные ограничились бы вами и отцом. Не буду скрывать, арест фрау Нейман явно связан с нашим побегом.
Делаю глубокий вдох.
– Герр майор, я не в претензии. Она – жена и мать двух контрреволюционеров. Всему виной большевистская система, а не вы.
– Верили системе и так быстро разочаровались в ней?
Дежурный вопрос каждого из сменявшихся следователей. Под конец их просто посылал. Графу отвечаю подробно.
– Признаюсь, и раньше были сомнения. Но мы, комсомольская молодежь, старались не замечать ничего. Надеялись – все наладится, образуется. С арестом отца я понял, что зря занимался самообманом.
– Хорошо, что поняли. Россия – это огромная яма, куда ваших предков занесло по несчастливому стечению обстоятельств. У вас будет время осознать, что только германский народ, народ великого Рейха, даст ощущение настоящей семьи. Конечно, в СССР вы почти ничего не слышали об идеях национал-социализма. Большевики смешивают их с фашизмом, обливают грязью…
– Стоп-стоп! – прерываю его, демонстрируя ту самую недисциплинированность. – Не надо лозунгов. Я, конечно, прочту «Майн Кампф» и во всем разберусь. Но, поверьте, и без этого имею очень веские причины бороться с красными.
– Знаю. Вам найдется достойное, перспективное место в наших рядах. Сегодня вас осмотрит врач. Поправляйтесь и набирайтесь сил.
Снова гремит замок. Снова меня запирают в одиночке. Наверно, по инерции, охрана внутренней тюрьмы Абвера еще не получила новых указаний.
На краю койки оставлена пачка американских сигарет и коробка спичек – напоминание о скрутках с самосадом, что выменяли у блатных на пиджак графа Валленштайна. Курить не тянет совершенно. Я лежу один и мучаюсь от желания вскрыть себе вены зубами.
Глава 5. Сикрет Интеллидженс Сервис
В массивном здании викторианских времен на Бродвей-Билдингс, что у станции лондонского метро «Сент-Джеймс парк», последствия экономического кризиса совершенно не сказались на обстановке, тоже выдержанной в стиле конца XIX века. Немногочисленные посетители все так же видят увесистую деревянную мебель, камины, шкафчики с чайными сервизами, канделябры, ширмы и прочую утварь золотой эпохи империи.
Нищета запрятана глубже, она в мизерных ассигнованиях, выделяемых британским правительством на Секретную службу Его Величества. О масштабных операциях, когда Сидней Рейли тратил миллионы на борьбу с большевиками, сейчас невозможно и мечтать. В Москве сохранился единственный резидент под дипломатическим прикрытием, в штате у него одна секретарша, вне штата – горстка завербованных жителей Советской России. Их число падает день ото дня. Госбезопасность красных считает своим долгом арестовать десять невиновных на одного реального шпиона, лишь бы ни один из сотрудников иностранных разведок не оставался на воле.
Британия в той или иной мере контролирует половину мира. Враги ненавидят открыто, союзники затаили недоброжелательность и зависть. А у британского льва слезятся подслеповатые глаза. Они больны от недостатка денег на главное зрительное средство в мировой политике – агентурную разведку.
– Сэр Си ждет вас.
Секретарши в приемной шефа МИ6 подбираются под стать интерьеру, как непременный ее атрибут вроде банкетки. Немолодая, немодная, необщительная, вообще состоящая из сплошных «не». Некто юный, ярко одетый и приветливый выглядел бы здесь чужеродно.
Сэр Энтони Иден, породистый джентльмен консервативного вида, отвесил кивок в знак благодарности, что говорящая банкетка пропустила его к адмиралу, и проскользнул в дверь. Короткий обмен приветствиями с вежливым предложением чая быстро уступил место основной теме встречи.
– Боюсь, главе государственного учреждения некорректно подвергать критике внешнюю политику правительства.
– Но и поощрять ее безрассудно, – кивнул визитер. – Особенно политику умиротворения. Глупо кормить волка досыта в надежде, что он подобреет от переедания.
Адмирал иронично улыбнулся, обнажив желтоватые от пристрастия к трубке зубы под редкой полоской пшеничных усов.
– Вот как? Но именно вы, консерваторы, определяете курс. А потом посыпаете головы пеплом.
– Если курс останется прежним, в будущем пепла просыплется много больше. Сначала мы стерпели ввод германских войск в Рейнскую зону, теперь сэр Стэнли подписал с Гитлером морской договор. Тем самым дружески похлопал фюрера по плечу и окончательно похоронил условия Версальского мира. Что дальше? Судетская Чехия? Австрия?
Глава британской разведки согнал улыбку с лица. Глаза адмирала, выцветшие за годы изучения массы документов, но не от созерцания морской глади, сузились, как бойницы.
– Нам безразличны крохотные страны без выхода к морю. Но история учит: немцы не ограничиваются мелкой добычей. Если вы, политики, не остановите Гитлера, его смогут укротить только британская армия и королевский флот. С громадными издержками для империи.
Сэр Иден недоверчиво наклонил голову. Он сам пришел к главе разведывательного ведомства делиться опасениями, но не ожидал, что прогнозы визави еще более тревожные.
– Полагаете, Европа уже сейчас скатывается к войне? Вероятно, сэр, вы преувеличиваете. Гитлер откусит сладкие и доступные куски, потом неизбежно остановится. Проглоченное нужно переварить.
– Помните, в четырнадцатом году на нашей стороне сражалась Российская империя? Пусть не до конца войны, пусть неудачно, но русские оттягивали на себя дивизии, которых, быть может, гуннам не хватило для победы на Сомме. После сепаратного мира с большевиками немцы словно обрели второе дыхание. Какие перспективы нас ожидают, дорогой Энтони, если Гитлер и Сталин вступят в союз?
– Чудовищные. Увы, премьер не желает слушать. Он – миротворец. В его понимании.
Адмирал развел руками.
– Я не прошу немедленно отправить Гранд Флит обстреливать Гамбург! Но даже самый заядлый пацифист желает знать, что творится в стане его, так сказать, нового союзника.
– Нет денег?
– Да. Но не только.
– Внимательно слушаю.
Главный разведчик империи наклонился вперед, навалившись черным мундиром на край стола.
– Знаете, сэр, чем всегда была сильна британская разведка? Людьми и традициями. В Мировую войну многие военные в стане противников и союзников брезговали шпионажем. И только ради Британии на службу в МИ6 шли настоящие джентльмены, из самых достойных семейств, выпускники лучших университетов страны. Деньги нужны для вербовки иностранной агентуры. Наши резиденты ставили на кон свободу, порой – даже самую жизнь из преданности империи.
– А еще к вам записывались отъявленные авантюристы, избежавшие отправки на фронт, но снедаемые тоской по острым ощущениям.
– Да! – адмирал Синклер, так в действительности звали сэра Си, поднял палец вверх. – Но именно сейчас авантюристы джентльмены не понимают угрозы. Буду откровенным. Группы, работающие за рубежом, можно пересчитать по пальцам. Агентурную сеть в Центральной и Восточной Европе предстоит плести заново.
– Ничем не могу помочь в Москве. А вот с Берлином нас связывают тесные узы. Да и сами немцы, по крайней мере – многие из них, относятся к Альбиону уважительно. Фюрер объявил англичан принадлежащими к арийской, то есть высшей, расе.
– Энтони! Я не прошу вербовать Гитлера в осведомители МИ6. Но из его окружения, из военачальников Вермахта, из лидеров партии и СС?
Политик взял паузу, тщательно растерев пальцем несуществующую складку на лацкане. Мысленная инвентаризация гитлеровских бонз его не удовлетворила.
– Позвольте усомниться. Возьмем контр-адмирала Канариса, вашего коллегу и противника. К Великобритании настроен лояльно, но мне трудно представить, что он согласится на прямую сделку с МИ6 против интересов Рейха. Сошки поменьше, неудовлетворенные медленным восхождением по нацистской служебной лестнице, завистливые, считающие, что их несправедливо обскакали, – вот контингент для вербовки.
– Да. А координировать работу должен легально проживающий в Германии резидент. Давно живущий, пустивший корни, вне всяких подозрений полиции и Службы безопасности.
– Признаться, сэр, я в некотором затруднении. На примете полдюжины достойных джентльменов. Уверен, большинство из них не откажет мне в конфиденциальной встрече с представителем Секретной службы, но…
– Договаривайте. Все «но», «за» и «против» нужно обговорить до того, как запылают мосты.
– Именно! Запылают мосты. Люди живут размеренной, ничуть не рискованной жизнью, а с моей подачи она превратится в кошмар, наполненный опасностями, погонями, перестрелками, слежкой, борьбой с контрразведками. Вправе ли я столь радикально менять их судьбу? Не говоря о том, что никто из моих знакомых понятия не имеет о работе разведчика.
– Смею предположить, вы – тоже. Погони и перестрелки не просто редкость, они свидетельствуют о провале, когда агент спасается любой ценой. Конечно, у нас существует специальная школа с обучением приемам радиосвязи, криптографии, фотографического мастерства. Но главное в шпионаже – здравый смысл и жизненный опыт агента. Это очень рутинная, порой весьма скучная работа, требующая терпения, настойчивости. Особенно – интеллекта, дорогой Энтони. Поэтому англичане традиционно сильны в секретных операциях.
Политик извлек из внутреннего кармана блокнот в роскошной кожаной обложке и золотое перо. Видя его колебания, адмирал выложил последний аргумент.
– Готов поспорить, ваш гипотетический протеже, джентльмен-авантюрист с душой пирата, промышлял бизнесом с немцами, игнорируя санкции Версальского мира. Поэтому деятельность на грани и даже за гранью разумного будет ему не впервой. Пусть же искупит хотя бы часть своей вины перед Британией.
– Искупление – религиозная и несколько расплывчатая категория. Бизнесмены предпочитают конкретность. Если я через связи в палате лордов обеспечу им безнаказанность за мелкие шалости в период санкций, градус патриотизма повысится на глазах.
Диалог прервался. Вместо рассудительных голосов двух джентльменов комнату наполнил тихий скрип пера. Энтони Иден аккуратным до самовлюбленности почерком писал рекомендательные письма своим знакомым в Берлине, Мюнхене, Гамбурге и сопредельных с Рейхом европейских странах. Британский лев еще не прозрел, но уже принялся тереть лапой глаза.
Глава 6. Погром
Ночь. Вопль «алярм!» накладывается на последние обрывки сновидения. Под крики дежурного бежим на построение. Протирая заспанные глаза, вижу редкую птицу в армейской казарме – оберштурмфюрера СС. Наш фельдфебель надрывается, грозит всеми небесными и земными карами. Курсанты быстренько замирают в идеально ровной шеренге вдоль коридора.
– Почему они в форме? Я спрашиваю – какого фига они в форме Вермахта?!
Не в трусах же.
– Мы получили комплекты штатского, но не раздали, герр оберштурмфюрер, не было приказа…
– Значит, у вас есть приказ, фельдфебель! – эсэсовец оборачивается к нам и продолжает деловым тоном: – Господа курсанты! Нюрнбергские законы всем известны? Правительство Рейха позволило представителям неполноценных рас покинуть страну. Они упорствуют, не понимают по-хорошему. Значит, нужно объяснить доступнее. Работаем в гражданском. Документов и оружия не брать, только деревянные дубинки. Все ясно?
– Разрешите, герр оберштурмфюрер?
– Да, рядовой.
– Рядовой Монгол, герр оберштурмфюрер, – чеканит мой сосед, представляясь по оперативному псевдониму, и эсэсовец смотрит недоуменно: высокий узколицый европеец ни на грамм не похож на азиата. – Ограничения есть?
– Никаких. По-возможности не убивать. Разве что в крайней необходимости, если вдруг будут сопротивляться. Забирать любое имущество, не громоздкое. Что унесете – все ваше, – офицер нехорошо улыбается и добавляет: – Ноги им не вырывайте. Чтоб сами ушли.
По колонне курсантов училища Абвера прокатывается оживленный шумок. Ради такого веселья не грех и ночь не спать.
Получая рабочую блузу, в которой неотличим от пролетариата из предместий Кенига, я размышляю над очередным испытанием судьбы. Гитлер придумал гениальный ход. Если нация мучается от сознания ущербности из-за бесславной капитуляции, надо ей дать повод воскликнуть: виноваты не немцы, виноваты другие! Те, что под марксистскими знаменами прочили поражение собственной стране. Гитлер нашел замечательного противника для соотечественников. Можно объединиться в борьбе с легким врагом и добыть победу. Заодно – поживиться. Низменные инстинкты присущи толпе. Давай пищу для утоления примитивных нужд – и ты будешь управлять этой толпой.
Теперь Рейх – моя страна. Я обязан жить по ее законам и обычаям. Включая охоту на «неполноценных выродков-унтерменшей».
От армейской формы остались только сапоги. Мы карабкаемся в кузов «опеля», сырой от дождя. Куда-то едем битый час, явно удаляясь от Кенигсберга.
В темноте под брезентом вспыхивают сигаретные огоньки. Мои спутники балагурят на тему предстоящей потехи. Запах табака смешивается с духом мужских тел и сапожной ваксы.
Машина тормозит, мы спрыгиваем на булыжную мостовую, осыпанную сентябрьской листвой. В темноте угадывается силуэт второго грузовика.
Опять построение – любимое времяпровождение в армии. Эсэсовец, что поверх формы накинул цивильный дождевик, раздает последние указания.
– Обращайте внимание на вывески, на фамилии владельцев при входе.
– Разрешите вопрос, герр оберштурмфюрер. Если случайно вломимся в немецкую семью, что делать?
– Уходить, солдат. Но в этом ничего страшного. Арийцы, не гнушающиеся жить бок о бок с унтерменшами, должны понимать ответственность такого выбора. Итак, у вас два часа до рассвета. Не теряйте времени!
Мы бегом преодолеваем полкилометра до крайних домов. В детстве я гостил у бабушки в Минске, где целый район еврейских лачуг за Оперным, и чесночный дух там настолько густой, что сбивает с ног. Здесь обычные прусские домики, аккуратная улочка. Наверно, живущие тут давно считают себя немцами. Сейчас узнают, какое это заблуждение.
Разбиваемся на тройки. Монгол показывает электрическим фонариком на витиеватую табличку: «Моисей Голдштейн. Пошив и ремонт одежды». Вряд ли это немецкая семья.
Топот нашего стада привлек внимание. То тут, то там в окнах появляются огоньки. Тревожитесь? Правильно делаете!
Сапог вышибает дверь мастера Голдштейна. Мы внутри, я нащупываю электрический выключатель, но третий член нашей группы решает вопрос освещения радикально. Он подпаливает груду лоскутов в закроечной.
Хозяева – немолодой портной и его растрепанная фрау – сбегают по лестнице вниз, оглашая жилище криками и причитаниями. Пока у них достаточно дел, мы быстро обшариваем первый этаж. Столовое серебро находит новых владельцев, после чего втроем взбегаем наверх.
Здесь спальни. В хозяйской Монгол находит несколько безвкусных золотых побрякушек. Из соседней комнаты раздается отчаянный девичий визг. Сдерживаю омерзение и тоже направляюсь туда. Курсант тянет за руку из шкафа молодую еврейку с распущенными черными волосами. С торопливым перестуком башмаков влетает ее мать, умоляя не трогать девочку.
Истинный ариец выдергивает наконец добычу из шкафа. Краем глаза засекаю движение у лестницы. На полсекунды опережаю Монгола с ревом «моя!».
Она совсем юная, не старше двенадцати-тринадцати лет, бьется у меня в руках и не может вырваться, потому что я плотно намотал ее волосы вокруг запястья. В поврежденном локте пульсирует боль, напоминает о первом месяце немецкого гостеприимства. Тащу добычу вниз, там отпихиваю отца-портного. Девчонка орет столь пронзительно, что уши закладывает.
Мы на улице, среди сырости и мокрых листьев. Натыкаюсь на эсэсовца, что с интересом смотрит представление. Хочешь зрелища? Получай!
Роняю еврейку на мостовую. Армейский сапог врезается в ее зад. Девица пролетает пару метров и плюхается пластом в грязную лужу, измазанная с головы до пят. Мокро, холодно, больно. Не устраивает? Так возвращайся в дом, где сведешь близкое знакомство с Монголом. Но вряд ли она благодарна.
– Герр оберштурмфюрер…
– Не нужно званий. Продолжайте. Вон следующий дом с вывеской.
Целый особняк. Хозяева не торопятся, и Монгол обращает внимание на ряды книжек. Их язык похож на немецкий.
– Читатели, чтоб их… О чем может быть столько писанины?
– О том, что евреи – самая богоизбранная нация на свете.
– Что-то их Бог не спешит на помощь, – хмыкает мой товарищ по борьбе.
Пламя охватывает Тору. Когда жильцы спускаются вниз, первый этаж в плотном дыму. Похоже, надеялись переждать. Знаю их. Отсидеться, перетерпеть – национальная традиция. Нас, курсантов, всего-то шестьдесят, в еврейском пригороде многие сотни здоровых мужчин. Никто не пытается ударить в ответ, женщины – хотя бы укусить или царапнуть. Только кричат и упираются. После первых ударов покоряются: делай что хочешь, но не убивай.
В третьем доме нахожу большой портрет Троцкого и несколько его сочинений. Сумасшедшие! Евреям мало, что обитают в самой антисемитской стране на свете, так еще и троцкисты? Пока в гнезде марксизма резвятся соратники, несу книжицу «Немецкая революция и сталинская бюрократия» оберштурмфюреру.
– Здесь дело серьезное. Красные. Прикажете задержать?
Наш фельдфебель испытующе смотрит, удивленный рвением курсанта, эсэсовец отрицательно крутит мордой и забирает брошюру.
– Это лишнее. Вы сегодня, так сказать, простые немецкие рабочие, возмущенные жидовским засильем. Напишу рапорт в Гестапо. Они разберутся. Действуйте дальше.
Я продолжаю бороться над засильем с помощью насилия, но чувствую усталость и апатию. Делая ставку на низменные инстинкты, фюрер перегибает палку. Общество порядка не может быть построено на гнусности.
На обратном пути отмечаю, что фельдфебель и куратор из СС взяли на карандаш наши действия. Кто склонен к поджогам и мордобою, кто набил полные карманы еврейского барахла. На этом фоне я удостоен похвалы за бдительность и взвешенность в поступках.
Рад стараться, герр оберштурмфюрер! Обращайтесь, если нужно повторить.
С еще большим удовольствием навещу ваш дом.
Глава 7. Перемены в НКВД
Агранов едва кивнул на приветствие Слуцкого, когда их пути пересеклись в коридоре. Хитрый лик главы ГУГБ не скрывал возбуждения. Сегодня в кабинетах на площади Дзержинского будет оглашено решение СНК о смене руководства в аппарате наркомата.
Начальник разведки счел за благо не обсуждать последние события ни с кем из сотрудников. Профессиональная сдержанность оперативника, чтоб не выболтать врагу служебные тайны, незаметно распространилась на все общение.
В зале совещаний коллегии наркомата Слуцкий занял привычное место, стараясь ни в коем случае не наклоняться вперед, тем самым слишком выделиться среди других начальников служб. Беглый взгляд узрел обычную картину: куратора от ЦК, народного комиссара и его первого зама. Ежов нацепил на себя уныло-постный вид, машинально поглаживая ежик коротко стриженных черных волос. Ягода хмурый, впрочем, это его нормальное состояние последнего года, с подчеркнутой складкой озабоченности на челе от ответственности за порядок и безопасность в державе. Вытянутое длинноносое лицо приобрело нездоровый серый оттенок. Слуцкий, всегда наблюдательный, только сейчас заметил, сколько белых ниток в темных усах начальника. Или нарком так сдал буквально за последние дни?
– Товарищи! – веско уронил Ежов. – Решением ЦИК нашей партии и Совета Народных Комиссаров товарищ Ягода Генрих Григорьевич переводится из Наркомата внутренних дел на другую работу.
Свершилось. Только шорох пронесся над чекистами. Никто ничего не произнес, даже шепотом соседу. Тем более не сказано главное – кто вместо Ягоды? По логике вещей, самым вероятным претендентом является первый зам.
Агранов сидел, плотно сжав губы. Он до такой степени изображал безучастность к происходящему, что даже пионер догадался бы – дяденьку колотит изнутри.
А Николай Иванович не торопился утолить любопытство. Он сухо поблагодарил Ягоду за годы службы в органах и поздравил с назначением в Наркомат связи.
Ягода машинально пожал руку Ежова. Еще одет в военную форму с большой звездой на рукаве, но она смотрится на нем маскарадным костюмом, на этом штатском человеке. Повисла неприятная пауза. Здесь обсуждаются совершенно секретные дела, их не должно слышать постороннее гражданское лицо. Ягода выдавил слова признательности к сотрудникам, на пожелание успехов его не хватило.
Лишь только затворилась дверь за ссутулившейся спиной бывшего наркома, прозвучала центральная новость: освободившееся кресло займет он сам, Ежов. Товарищ Агранов сохраняет пост первого заместителя.
Первым сориентировался главный пограничник Михаил Фриновский. Он с места выкрикнул поздравление и не был одернут за нарушение протокола. Слуцкий впился взглядом в Агранова. У того не шевельнулся на лице ни один мускул. Но побледнел, этого не скрыть никаким усилием воли.