И снова Кудлач оценил поведение Седого. По крайней мере, в лице смотрящего отразилось нечто похожее на оскал насытившегося волка. Судя по всему, ему уже претило лизоблюдство его пристяжных, и этот разговор щекотал его нервы.
– Как президента, – подтвердил он. – А сам-то все-таки кем будешь?
– Крымов, Антон.
– А Седым где нарекли?
– Хочешь спросить, какую зону топтал, так уж так и спрашивай. А ежели насчет кликухи интерес имеешь, то это меня в больничке так окрестили, когда чертей в наркологии гонял.
– Неужто?.. – удивился Кудлач.
– И это было, я даже анекдот оттуда вынес. Сидит клиент в кресле перед телевизором, как вдруг сходит с экрана шикарная краля и начинает исполнять все его желания. Он ее и спрашивает: «Кто ты, красавица? Добрая фея?» А она ему: «Нет, я белая горячка».
Кудлач утробно хрюкнул, что, видимо, заменяло ему смех, однако тут же спросил:
– А сейчас как?
Крымов усмехнулся краешком губ:
– Что, боишься связываться с плебсом стебанутым?[7 - П л е б с с т е б а н у т ы й – психически ненормальный человек, вконец опустившийся алкоголик.]
– Всякое по жизни встречалось, – пожал широкими плечами Кудлач.
– Ну и правильно, – согласился с ним Крымов. – Когда-то и я это понял. Кстати, откуда знаешь, что я здесь кукую?
– Город слухами полнится.
– Так, может, слушок прошел и о том, кто меня на эту шконку кинул?
– Догадываюсь, только это не тебя на шконку кинули, а думали мне подставу заделать.
– И кто же у вас такой ушлый? – нахмурился Крымов.
– Об этом чуток попозже, а сейчас давай-ка о твоем деле потолкуем, о том, с которым ко мне приехал. И если все срастется, то не позже чем завтра уже будешь топтать городской асфальт. Только предупреждаю сразу, с подпиской о невыезде.
«Ни хрена себе заява!» – невольно хмыкнув, подумал Крымов. Статья двести двадцать восьмая, о которой не уставал напоминать Оськин, то есть особо тяжкое преступление, и вдруг – всего лишь подписка о невыезде. Да серьезные люди ее даже в расчет не принимают. Крымов покосился на воронцовского смотрящего. Если верить классификации, которую выдвинул Ломброзо, воронцовский пахан должен был принадлежать к самой примитивной ветви российского криминалитета, а на деле…
Кудлач!
Дерзкий, независимый человек, к тому же умный и хитрый. И просто так подобное погоняло в блатной среде не получить, его заслужить надо. А кличка, приклеившаяся к тебе на зоне, – это зачастую и объективка, которая несет в себе основные характеристики заключенного.
«Так, может, “виной” всему сократовский лоб с залысинами?»
Все это в доли секунды пронеслось в голове Крымова, и он спросил то, чего не мог не спросить:
– А если не срастется?
– Думаю, – хмыкнул Кудлач, – что все-таки срастется.
Когда за Кленовым громыхнула дверь, а в замочной скважине тоскливым протяжным скрипом провернулся ключ, Крымов завалился на шконку и, засунув руки под голову, неподвижным взглядом уставился в мутно-серый потолок. Надо было хотя бы попытаться осмыслить и проанализировать столь неожиданное появление воронцовского пахана и тот непродолжительный разговор, который состоялся между ними.
Глава 9
Квартира, в которой жил бывший начальник аффинажного цеха Геннадий Жуков, довольно сильно отличалась от того «новорусского» жилья, что вознеслось островерхими крепостными башенками на Золотой улице, как прозвали в народе Воронцовскую набережную, где всего лишь десять лет назад в кустах сирени пели соловьи. Стандартная трехкомнатная «распашонка» в заводском долгострое, который был заложен с пуском завода, а сдан в эксплуатацию, когда в городе уже отгремела первая криминальная война по разделу сфер влияния и все тот же новострой уже не стеснялся захватывать все новые и новые участки под дворцы на крутом берегу реки Воронихи. Ярового уже ждали, и как только он нажал на коричневую кнопочку звонка, дверь тут же открыла невысокая молодая женщина, полнота которой резко контрастировала с нервным бледным лицом и лихорадочным блеском больших серых глаз.
– Даже не спросили, кто звонит, – улыбнулся Яровой, – а вдруг лихой человек?
– Да откуда у нас лихие люди? – отозвалась Жукова, заставив себя насильно улыбнуться. – Проходите.
– А детишки где? – поинтересовался Яровой, чтобы как-то завязать разговор.
– Гуляют, с бабушкой.
– Это ваша мама?
– Свекровь. С нами теперь живет. И ей вроде бы как легче после смерти Гены, да и я могу теперь на работу ходить.
Она говорила что-то еще и еще, и все это время словно жила какой-то раздвоенной жизнью. Впечатление было такое, будто слова – это ничего не значащие звуки, а мозг лихорадочно работал, пытаясь найти ответ на один-единственный вопрос: «Зачем? Зачем ты здесь?»
Движением руки, в котором проскользнула все та же нервозность, Жукова пригласила следователя в большую комнату – судя по обстановке, в «залу».
– Может, чаю? Кофе, к сожалению, закончился.
– Можно и чайку, – согласился Яровой, – тем более что кофе я не пью.
Она принесла из кухни, видимо, заранее приготовленный чай, две вазочки – с вареньем и печеньем, поставила все это на журнальный столик, наполнила явно гостевую чашечку из китайского фарфора.
– Угощайтесь.
Хрумкнув печеньем и отхлебнув глоток чая, Яровой удовлетворенно хмыкнул и вскинул на хозяйку дома внимательные глаза.
– Небось голову ломаете, с чего бы это я напросился к вам в гости. Как говорится, незваный гость хуже татарина.
Жукова вздрогнула.
– Зачем же вы так?
– Тогда простите, ежели грубо получилось, но разговор-то, как сами догадываетесь, непростой.
В ее лице что-то сразу изменилось. Оно вдруг стало похоже на каменную маску, и женщина так же негромко, но уже совершенно другим, жестким голосом произнесла:
– А о чем, собственно, разговор? Я не понимаю.
– Ах, Лариса Васильевна, – скорбно вздохнул Яровой, – все-то вы прекрасно понимаете, но что-то удерживает вас, чтобы раскрыться.
– В чем?.. – вспыхнула Жукова. – В чем раскрыться?
Ее голос набирал силу, и Яровой невольно сравнил ее с куропаткой, которая пытается отвести врага от своего гнезда с птенцами. В памяти всплыл телефонный разговор с Быковым и его слова относительно скоропостижной смерти Жукова: «Лыжник, мастер спорта по биатлону, никогда раньше не жаловался на сердце, и вдруг…» Стало понятно, что ничего лишнего она ему не скажет, если даже и знает что.
