Думая обо всем этом и невольно вспоминая лихие девяностые годы, когда человеческая жизнь стоила меньше копейки, Кудлач аккуратно возложил шмат буженины на кусок хлеба, сбоку положил располосованный надвое огурец с краснобоким помидором и только после столь приятной затравки скрутил с водочной бутылки винтовую пробочку и наполнил фужер.
В голову ударил хмель, и теперь он мог спокойно и обстоятельно помозговать над тем, чем конкретно это «воскрешение» из мертвых грозит ему, воронцовскому смотрящему, если, конечно, Мазин правильно срисовал Хозяина. И еще раз подумал о том, что не верить Ивану у него нет оснований. К тому же ходил слушок, будто городской рынок вновь пытаются прибрать к рукам все те же продавцы сухофруктов и бананов, через которых в основном и шла наркота. И будто бы кто-то даже видел в городе Жомбу. Слухам этим он не придавал значения, а вот поди же ты – видать, битому неймется.
И выходит, что тот взрыв «Мерседеса», всколыхнувший весь город…
В общем-то, старый, давно опробованный способ, когда надо сбить кого-нибудь со следа. И он сделал свое дело, хотя Жомба и потерял на этой авантюре новенький «Мерс», но не сделай он этого пируэта… За месячишко до того, как Жомба инсценировал свою собственную гибель, подсунув вместо себя какого-то бедолагу, он перехватил двух золотонош с грузом, на который уже наложила лапу московская братва, и вконец озверевшие москвичи приговорили его к вышке, без права апелляций и кассационных жалоб. Ждали только подходящего момента. И его убрали бы, не соскочи он в последний момент с тормозной площадки разогнавшегося поезда. И вот теперь, выходит…
Крути не крути, а вывод напрашивался один. Отсидевшись в укромном месте, Жомба принял решение восстановить утерянные им позиции в городе. Рассудил так, что ему теперь нечего опасаться московской братвы – кто зону топчет, а кое-кто и бушлат деревянный давно примерил. Да и сам он, видать, «мясом» оброс. Если верить Ивану, вокруг этого козла не менее полдюжины пристяжных крутится. И это только те, кто высветился прошедшей ночью.
Кудлач налил себе еще водки, выпил, захрустел ядреным огурцом и продолжил размышлять. Вся эта кодла, которую притащил с собой Жомба, наводила на мысль о том, что он работает на какую-то крупную группировку. Тогда становился понятным тот беспредел, с которым он пытается заявить о себе на золотой фабрике.
Об этом даже думать не хотелось, но если это действительно так, тогда не избежать большой крови. А именно этого более всего и не желал Кудлач. Война за черное золото – это не только кровь, это также обострение оперативной обстановки как на самом заводе, так и в городе, это возможная смена спецбатальона охраны и, как итог, срывы поставок золота по всем цепочкам. А это, в свою очередь, деньги и еще раз деньги, которые ждет общак.
– Ох же мать твою в нары! – выругался Кудлач и, чувствуя, как его начинает лихорадить, что с ним случалось в моменты бешеного озлобления, он прихватил со стола бутылку со стаканом и вышел на резное крыльцо, с высоты которого, словно на картине, виден был прилегающий к дому яблоневый сад. Им он, зэк со стажем, никогда не мог налюбоваться. А ведь все это и потерять можно – и дом, и этот необыкновенный сад, который он любил непонятной любовью заматеревшего пустынного волка. От одной только мысли об этом окончательно испортилось настроение, и он уже ненавидел Жомбу той лютой ненавистью, что застит глаза и превращает человека в остервеневшего зверя.
Однако то ли водка подействовала успокаивающе, то ли он смог взять себя в руки, но не прошло и пяти минут, как понемногу стала откатывать та волна злобы, что едва не захлестнула его с головой. Кудлач уже смог более-менее спокойно рассуждать о том, что же на самом деле означал случай с Мазиным и как далеко могут завести непомерные амбиции зарвавшегося торговца наркотой.
Где-то на периферии сознания крутилась мысль по поводу прошлой ночи, однако все это время он отбрасывал ее как неважную, и все-таки…
Да, Жомба хочет вновь занять свою нишу на золотой фабрике, этого отрицать нельзя, но тот фортель, который он выкинул с Мазиным, всего лишь личная месть за тот рубец на роже. Подобное не забывается. И если это действительно так, то война объявлена лично ему, Кудлачу.
Вспомнив, как пару лет назад он звезданул Жомбу кастетом, отчего тот едва в ящик не сыграл, он пожалел сейчас, что не добил его окончательно. И вздохнул, подводя итог своим размышлениям. В общем, сам виноват, и за свои слабости придется платить по счету. А теперь вот кумекай, как и чем встретить этого козла на воронцовской земле, да как обогреть его пристяжных, которые уже прочувствовали вкус золота.
Кудлач грузно поднялся с плетеного кресла-качалки, прошел в дом. Наполнил водой электрический чайник, сыпанул в объемистую кружку пригоршню чая и, заделав нечто среднее между приличным «купцом» и чифиром, снова вышел на залитое утренним солнцем крыльцо. Сделал глоток, другой… Пожалуй, единственное, отчего он не мог отвыкнуть после зоны, так это чифирок. Мозги прочистить да привести себя в норму – лучшего лекарства не найти.
Теперь он размышлял, как и чем ответить Жомбе, чтобы свести к минимуму свои личные потери. Он пока что не знал, кто стоит за спиной этого торгаша, и поэтому надо было обезопаситься со всех сторон. Одно дело, если этого жмурика прикрывают только его пристяжные, и совершенно иной расклад, если за ним стоит довольно крупная структура из его земляков, запустившая его вперед. чтобы прощупать на вшивость тех, кто контролирует потоки черного золота, и в первую очередь его, Кудлача. И коли это действительно так, то они получат свое золотишко, сполна получат, как в том кино про иконописца Рублева, когда в глотку заливали расплавленный свинец. Правда, в одиночку с этой задачей не справиться, но братву воронцовскую втягивать не стоит, не поймут, а вот ежели кого-нибудь со стороны привлечь да списать потом всю кровь на пришлых людей…
Мысленно проговорив «кого-нибудь», Кудлач явно лукавил с самим собой. Ему уже доложили, что в городе нарисовался некий московский авторитет по кличке Седой, который пытается выйти не столько на золотонош, сколько на серьезных людей, контролирующих потоки черного золота. Причина столь явной заинтересованности – долговременная программа по закупке высокопробного золота.
Зная, что с подобными покупателями можно и проколоться – на месте делового человека может оказаться и подсадная утка, Кудлач не очень-то поспешал на встречу с московским гонцом. Требовалось время, чтобы как следует присмотреться к человеку, выяснить, действительно ли он тот самый, за кого себя выдает. Однако при складывающихся обстоятельствах ситуация менялась в корне и надо было определиться с каким-то решением. Столичного гостя, который каждый вечер тусовался в кафе «Ласточка», могла перехватить и другая сторона.
Кудлач подумал было, что сейчас бы самое время перетереть эту тему с Лютым, у него на подсадных и кукушек наметанный глаз, но…
Когда-то очень давно они вместе героически трудились на строительстве завода цветных металлов, одновременно откинулись с зоны, когда им зачли «ударный труд на ударной стройке», вместе же стали охаживать уплывающее с завода золотишко, и вот тут-то на Лютого поперла дурь в прямом и в переносном смысле. Ошалев от денег, он довольно крепко подсел на порошок, который поставлял на воронцовский рынок тот же Жомба, и у него поехала крыша. Возомнил о себе, будто он едва ли не князь, законник и туз козырной, заявив при этом, что он более «не намерен кормить» Кудлача и отделяется от него, забрав свою долю и своих золотонош. Случился крутой разговор, и Кудлач вынужден был преподать Лютому жестокий урок, попутно объяснив ему, кто в этом городе смотрящий, а кто пристяжной.
Можно было бы, конечно, и пайки его лишить, но Кудлач сжалился, оставив Лютому для поддержания штанов трех золотонош, которые уводили с завода рудное, наиболее дешевое золото. Тем тот и жил сейчас, весь свой навар расходуя на антрацит[3 - А н т р а ц и т – общее название наркотиков (сленг).] и поливая своего бывшего кореша и сокамерника на чем свет стоит. Впрочем, сам Кудлач зла на него не таил и даже сожалел порой о случившемся.
Глава 4
Господи, опять шконка!
Правда, на этот раз в следственном изоляторе, но и это тоже не санаторий. Кто хоть раз испытал на своей шкуре беспощадную жесткость тюремных нар, тому они будут и на воле сниться.
Лежа на клочковатом, грязном, спермой забрызганном тюфячке, из которого какой-то нехристь повытаскивал вату, а оставшиеся шматки скатал в жесткие шарики, Крымов думал о том, что, пожалуй, только в России столь актуальна поговорка – от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Его знакомство с тюремными нарами изначально было добровольным, а первая длительная ходка на зону была стержнем многоходовой оперативной разработки, в результате которой была ликвидирована хорошо организованная группировка из заключенных и офицеров колонии, умудрившаяся на базе химзавода наладить промышленный выпуск «Экстази». Однако сейчас – другая история.
Вот уж действительно – не зарекайся. Ведь еще вчера вечером он был совершенно свободным человеком, а сегодня… Как заявил допрашивающий его следователь: «Ты есть никто, то есть слизь, и ежели не пойдешь в расклад и не подмахнешь признанку, то я буду делать из тебя мокрое место».
Уставившись взглядом в серый от въевшейся пыли потолок, Крымов размышлял о том, что именно этот злобно-угрюмый ублюдок с погонами капитана на плечах имел в виду, когда заявил про «расклад» и «признанку».
Вчера вечером в кафе «Ласточка», где, по проверенной информации, кучковались золотоноши, планировалась встреча с человеком воронцовского смотрящего, который должен был окончательно определиться относительно московского купца. Уже после этого Кудлач решил бы, стоит ли ему мусолить с Седым «золотую тему» или же проще будет примерить на него деревянный бушлат и уже в этой одежонке отправить новоиспеченного жмурика в Москву. Если следовать логике здравомыслящего человека, то все шло чин-чинарем, и он, Крымов, тоже перепроверился бы десять раз, окажись на месте Кудлача, но то, что произошло в «Ласточке», было похоже на какой-то кошмар в стиле девяностых.
От тюрьмы и от сумы…
Едва он вошел в полупустую на тот час «Ласточку» и заказал двести грамм водки, как вдруг в кафе ворвались «маски-шоу», команда из пяти человек, и, приказав опешившим посетителям лечь на пол – «Ноги на ширину плеч, руки за голову!», – стали проверять документы, поочередно поднимая людей с пола. Все это время он, как самый послушный россиянин, лежал фейсом в пол и пытался понять, от кого именно исходил приказ о зачистке криминального кафе, если об этом не знал даже Яровой. Правда, мелькнула было мысль: «Может, и знал, да не успел сообщить об этом», – однако Крымов тут же отмел этот вариант. Зная, что именно вчера должна была состояться встреча Седого с человеком Кудлача, Яровой никогда бы не допустил подобной оплошности.
Прозрение наступило в тот момент, когда наконец-то очередь дошла и до него. Омоновец ткнул его тупорылым носком ботинка под печень и уже с откровенной ненавистью в голосе скомандовал:
– Встать! Руки за голову!
Господи милостивый, как же Антону хотелось въехать кулаком с разворота в то самое место, где под черной полумаской бугрилась переносица. Чтобы этот беспредельщик с автоматом в руках сначала утробно хрюкнул, а потом завалился на пол, хлюпая кровью. Но об этом нельзя было даже думать, и Крымов почти автоматически выполнил приказание.
По его бокам, по ногам и карманам мгновенно прошлись цепкие, сильные пальцы, прощупывающие каждый сантиметр одежды, чуть дольше задержались в заднем кармане брюк, и в этот момент послышалось нечто похожее на одобрительный хрип, заставивший Крымова невольно насторожиться.
– Лейтенант, кажется, что-то есть.
Предчувствуя недоброе, Антон хотел было возмутиться, однако к ним тут же подскочили еще двое в масках, и один из них, как бы походя, ударил задержанного прикладом автомата промеж лопаток, гаркнув:
– Наручники!
Когда на его запястьях защелкнулись металлические браслеты, тот самый лейтенант приказал подойти поближе двум официантам и громогласно объявил, демонстрируя на вытянутой ладони четыре бумажных пакетика:
– Четыре пакета, в каждом из которых порошок белого цвета. Героин!
Это жесткое, как приговор, слово он произнес тоном, не допускающим возражений, и перед Крымовым явственно раскрылась вся пропасть его провала.
Четыре пакетика с героином, о котором безапелляционно заявил этот ублюдок в черной маске, – это более чем серьезный повод для возбуждения уголовного дела, и тот, кто его столь жестко подставил, добился своего. Хотелось бы только знать, кому он успел так сильно насолить в этом захолустье? Однако на этот вопрос ответа пока что не было, и Крымов, тяжело вздохнув, повернулся лицом к синюшной от наколок компании, что играла за колченогим столом в домино, миролюбиво перебрехиваясь при этом. Компания была небольшая, но явно сплоченная – всего лишь семь человек, и все они явно поимели не по одной ходке на зону. И этот факт не мог не насторожить Крымова.
По всем писаным и неписаным правилам его должны были бросить в камеру для первоходок, в крайнем случае – в смешанную. Но чтобы удостоиться чести находиться в подобной компании… За всем этим, включая и его задержание, точно что-то крылось, знать бы только что. Пытаясь сосредоточиться, он закрыл глаза, и в этот момент послышался раскатистый баритон:
– Ну что, брателло, оклемался малость? Тогда выползай на свет, знакомиться будем.
Крымов ушам своим не поверил. Даже не зная, кто он и что он, с ним говорили как с равным, и это внесло неожиданное успокоение. По крайней мере, хотя бы здесь не придется общаться с явными отморозками, которые шестерят перед авторитетами, но готовы замордовать до смерти более слабых первоходок. Спустив с нар ноги, он шевельнул плечами и сделал шаг к столику, от которого на него смотрели семь пар глаз без малейшего намека на враждебность. С чувством собственного достоинства поздоровался со всеми сразу, отдельно кивнул обладателю раскатистого баритона, на груди которого и на плечах места свободного не было от наколок, и только после этого, как бы извиняясь за свою оплошность, негромко произнес:
– Извиняйте, конечно, если чего не так, сам не свой был, когда браслеты накинули и помутозили малость.
– Всякое бывает, – хмыкнул обладатель баритона, – присаживайся, как говорится, в ногах правды нет. – И тут же повернулся мускулистым торсом к мосластому мужику, который, видимо, отвечал за чифир: – Ну, чего ждешь? А пока суть да дело, мы потолкуем малость, не возражаешь, надеюсь?
Последняя фраза относилась уже к Крымову.
– Можно и потолковать, с хорошими людьми всегда приятно разговор иметь.
– Вот и ладненько, – вновь хмыкнул обладатель баритона, прощупывая остренькими глазками напрочь седого новичка. – Тогда колись, кто таков да как в нашей хате оказался? Но главное, когда, где и на каких правах зону топтал?
И снова что-то заставило Крымова насторожиться. Пожалуй, слова относительно зоны. Ощущение было такое, будто этот камерный пахан уже все о нем знает, однако кое в чем все-таки сомневается и хотел бы, чтобы его сомнения развеял сам Крымов, то есть Седой. Впрочем, он мог и ошибаться.
Рассказывал не торопясь, четко следуя легенде, благодаря которой он провел несколько оперативных внедрений и получил лагерное погоняло Седой. Когда посчитал, что пора бы сокамерникам и честь знать, так же спокойно закончил:
– А вообще-то мать с отцом нарекли Антоном.
