Миллион за булаву

Глава первая

Ничем другим это кончиться и не могло, – обреченно думала я, глядя на отчаянно ревущую дочь. Собственно «это» ничего определенного не означало, просто день с утра выдался на редкость неудачным. Прежде всего, мы проспали. Правда, в этом как раз ничего особенного не было. С суматошной беготни из туалета в ванную, оттуда на кухню, с поисков колготок, носовых платков, торопливого заглатывания каши и чая начиналось каждое утро в нашей маленькой, но дружной семейке. В последний раз, столкнувшись лбами в крохотной прихожей, потому что мои ключи почему-то каждый раз валялись под обувной полкой, наскоро поцеловавшись, мы с Марусей разбегались по делам. Вернее, разбегалась я, а мой хитрый ребенок только изображал страшную прыть. Едва свернув за угол нашей девятиэтажки, Маруся переходила с рыси на неспешный, я бы даже сказала, ленивый шаг и так плелась все триста метров до школы, где в своем 4-а» ей приходилось страдать по несколько часов в день.

Вся милая утренняя сценка повторилась и сегодня с той лишь разницей, что на этот раз под обувной полкой оказались не только мои, но и Марусины ключи. «Они же были у меня в сумке», – подозрительно глядя на неприлично голую девушку-брелок, произнесла дочь. Запихивая ключи в яркий импортный рюкзачок, она еще что-то недовольно бурчала, словно металлическая девушка самолично перебралась на пол.

Так что собственно неприятности начались по дороге на работу: меня успел перехватить Мишка, чего ни за что не случилось бы, выскочи я из дома хоть на пару минут раньше. Мишка – странная личность. Он мой коллега. Вот уже несколько лет мы трудимся в одной редакции и столько же времени живем в соседних домах. Иногда по утрам, если я теряю бдительность или он не сильно перебрал с вечера, вместе ходим на работу. Но я всячески стараюсь избегать этих свиданий, потому что Мишка удивительным образом умеет испортить настроение и вовсю этой способностью пользуется. Он знает все, что творится в высоких редакционных кабинетах, и если там готовится какая-нибудь пакость нашему брату-корреспонденту, Мишка не упустит случая сообщить жертве, как плохи его дела. При этом он непременно выбирает момент, когда рядом никого нет, поминутно озирается, говорит свистящим шепотом и страшно плюется, а пот конец крепко жмет руку и сердечно произносит: «Но если что, я за тебя. Я им так и сказал, так что не думай…».

Вот и сейчас, не тратя времени на приветствия, Мишка крепко ухватил меня за локоть, интимно склонился к уху и взахлеб зашептал: «Да, мать, здорово ты прокололась! Шеф вечером тебя раз десять спрашивал. Где Смородина, да где Смородина? А Смородина даже в дежурную тетрадку не записалась! Ну, сегодня держись! Но если что, я за тебя, я ему так и сказал. Мол, Смородина – девка еще молодая, журналист неопытный, начинающий, ее не выгонять, а поправлять надо. Помогать надо, советовать, подсказывать».

– Что ты мелешь, Мишка? Откуда меня выгонять? И отпусти руку, синяки же будут!

С тем, что я уже давно не «девка молодая», да и журналист не такой уж неопытный, я даже спорить не стала. Бесполезно. Я действительно была молодой и неопытной, когда пришла в редакцию областной партийной газеты по распределению после московского журфака. Но, похоже, время – а с тех пор прошло девять лет – не имеет власти над особой кадровой психологией нашего творческого коллектива. Я и по сей день не стала в нем своей и заслужила, в лучшем случае, чуть больше снисходительности, чем ко мне проявлялось в первые пять лет трудовой деятельности.

– Мать, ты что – не в курсе, что ли? Ты же сдала материал про акции?

– Ну, сдала. Так он у меня заявленный, как положено, на планерке утвердили, я только задержала его немного, но за это ведь не увольняют, так что успокойся. И помни: я с тобой.

Мишка хмыкнул, игриво пихнул меня плечом и со словами «Ладно, я предупредил, а там гляди» открыл стеклянную дверь, пропуская в просторный вестибюль Дома печати меня и целую ораву таких же запыхавшихся дам. Окончательно нас разлучили лифты. Мишка не влез ни в один из двух и остался внизу. Через десять минут, когда на моем столе затрещал внутренний телефон, и трубка сладеньким голоском нашей секретарши Валечки с затаенным злорадством сообщила, что Смородину ждет товарищ редактор, я мысленно поблагодарила Мишку за то, что уже не надо ломать голову, зачем это я с утра пораньше потребовалась шефу.

– Верочка, голубушка, ты что же это задумала? – вальяжный и всегда невозмутимый Виктор Сергеевич откровенно волновался. – Ты что ж такое насочинила? Это же грязные инсинуации! На какой почве такие некрасивые подозрения? Ты им шьешь практически криминал, а у тебя кроме сплетен и домыслов, никакой фактуры! Это же все исключительно достойные, уважаемые, известные в области люди! И потом, не пойму, ты против рынка, что ли? Против генеральной линии? Против читателя?

– Виктор Сергеевич, я не могу, когда столько вопросов сразу! Давайте по порядку. Во-первых…

– Никаких первых и вторых, голуба моя! Забери свое произведение в секретариате и забудь о нем, как о страшном сне! Он не стоит того, чтобы его даже обсуждать. Не знаю, как твое, а мое время дорого. Иди и работай, Смородина. Глеб скажет, что у тебя сегодня.

Еще не закончив напутствие, редактор нажал кнопку селектора и озабоченно произнес в ящик: «Валечка, если кто ждет, пусть заходит». Поскольку я все еще упрямо торчала возле стола, пытаясь хоть что-нибудь сказать, Виктор Сергеевич раздраженно взял меня под локоток («Точно как Мишка», – промелькнуло в голове) и подтолкнул к двери, которая в этот момент распахнулась, впуская барского вида посетителя, стрельнувшего в нас злыми глазками из-под кустистых седых бровей.

Уже закрывая дверь, я услышала его неожиданно писклявый для такого солидного облика голос:

– Это и есть ваша Смородина?

Голова была занята выстраданным и так жестоко забракованным шедевром, поэтому я не обратила особого внимания ни на посетителя, ни на его странный интерес ко мне. А зря. Как вскоре выяснилось, внимания бровастый незнакомец стоил.

Однако времени, хоть и не столь дорого, как у начальства, у меня было в обрез, поэтому я сразу кинулась в секретариат, где ответсек Глеб, не дожидаясь никаких вопросов, протянул два сложенных пополам листочка, немилосердно исчерканных красным карандашом. Поперек всего текста шла жирная красная же надпись «Архиглупость!». Глеб, застенчиво дыша в сторону – и совершенно напрасно, потому что тяжелая аура перегара уже все равно распространилась по всему кабинету, – ободряюще похлопал меня по плечу и посоветовал сильно не переживать, а плюнуть и растереть. Тем более что шеф велел отправить меня на заседание депутатской комиссии, потом срочно выдать впечатления от выставки-продажи сельскохозяйственного оборудования, естественно, предварительно посетив ее, и, напоследок, поприсутствовать на презентации фирмы «Друг», которая состоится в семь вечера в одно уютном частном ресторанчике. Репортажик строк на восемьдесят – вот все, что требовалось вынести с этого торжественного события.

– Глеб, ты в уме ли? У меня своих дел выше крыши, запланированных. Зачем мне идти на комиссию, когда этим у нас занимается Татьяна? Село всю жизнь было у Захарова, к тому же его материал с выставки уже на машинке, сама вчера видела. А презентация эта? Я должна, на ночь глядя, тащиться в какой-то кабак? Будто я не знаю, что это такое – уютный ресторанчик! Как я домой доберусь? А Маруся? У нас сегодня гимнастика! И не ломай ты шею, дыши ровно, я уже с порога поняла, что тебе надо не тут торчать, а пойти опохмелиться.

– Вера, я тебе передаю распоряжение редактора. Не нравится – с ним разбирайся. А на похмелку дензнаки нужны. Если есть – давай, а то бесплатно советовать все вы горазды. – Глеб обиженно отвернулся.

Я махнула рукой и побрела к себе. Сунула исчирканный материал в сумку и задумалась. Что-то здесь не так. Я не считаю себя выдающимся мастером пера, но обычно мои писания не возвращают, да еще с такой разгромной резолюцией. Кстати, совершенно несправедливой. Да еще без всяких объяснений. И потом, почему мне так плотно зажали день? До поздней ночи я получаюсь на работе. Да это-то ладно, в газете всякое бывает, случается, что и продыхнуть некогда, но никто и никогда не навязывает расписание. Я протянула руку к телефону, хотела узнать у Татьяны, признанного знатока советов, депутатов и их комиссий, почему меня сунули в ее тему, но не успела, потому что аппарат неожиданно – я даже вздрогнула – зазвонил сам. Я сразу узнала Игоря – консультанта моей «Архиглупости». Собственно, он больше, чем консультант. Если бы не Игорь, я бы за эту инвестиционную компанию с ее липовыми акциями ни за что не взялась.

– Игорь, материал зарубили, – сходу пожаловалась я.

– Я как раз хотел тебя предупредить …. но это не по телефону. Надо встретиться.

Только позже я поняла, что пропустила мимо ушей еще одну странность, но тогда успела только произнести:

– Сегодня не могу.

Объяснить, почему не могу, не получилось, потому что дверь распахнулась, будто от пинка, и в кабинет влетел разъяренный редактор. Видно было, что кривая его настроения резко шла вниз. И все из-за меня.

– Ты еще здесь, Смородина?! – Я не узнавала обычно обходительного с сотрудницами шефа. – Дисциплину у нас еще никто не отменял! Или ты сию же минуту отправляешься на комиссию, или получаешь выговор в приказе! Через две минуты проверю, так что рекомендую прекратить посторонние разговоры по телефону! И предупреждаю: никуда не таскай эту свою статью, не позорь себя и газету!

Сходив ненадолго замуж, я, в общем-то, знаю, как бороться с мужскими истериками, поэтому как можно ласковее, с придыханием прошептала в трубку: «До встречи, милый, и обязательно позвони мне сегодня вечером. Я буду очень, очень ждать…!». Шеф так раскричался, что Игорю, конечно, все было слышно, поэтому он моментально сориентировался и без всякой надобности, потому что редактор уже шумно захлопнул за собой дверь, подыграл мне не менее ласковым: «Целую, лапа».

А я, схватив сумку, выскочила в коридор и успела крикнуть в широкую редакторскую спину, что на депутатов, так и быть, согласна, и на выставку тоже, если, конечно, редакции необходимы с нее целых два материала, но ни на какую ночную презентацию не пойду, пусть он объявляет хоть десять выговоров и пусть даже увольняет. Приподнятые поролоновыми подкладками плечи стильного пиджака чуть дернулись, и хотя ответа не последовало, я поняла, что злачные увеселения отменяются.

Внизу я быстренько оглядела припаркованные к Дому печати легковушки, надеясь обнаружить в редакционной черной «Волге» Антона Петровича. С ним всегда можно было договориться, но за рулем важно развалился пухлый и вредный Санечка, у которого никогда не было бензина для рядовых сотрудников. Я свернула к трамвайной остановке, на бегу успев злорадно отметить, что Санечка со своей заметно потрепанной «Волной» сильно теряет от соседства с новеньким красным «Мерседесом».

После нудного депутатского толковища, о котором писать было совершенно нечего, потому что ничего, естественно, на нем не решилось, я, тем не менее, прямо в облсовете набросала отчет, устроившись в крохотном кабинетике помощника председателя этой самой постоянной комиссии, который ко мне почему-то благоволил. Потом, памятуя о предстоящих в случае неповиновения грозных репрессиях, двинулась на сельскохозяйственную выставку, быстренько проскочила вдоль длинного ряда агрегатов, надо сказать, устрашающего вида и залегших, словно в засаде, и помчалась навстречу новым неприятностям.

Очередная имела даже имя – Карина – и все к нему прилагающееся: руки, ноги, голову и чрезвычайно острый язычок. Карина была тренером детской спортивной школы, и в ее группу по художественной гимнастике вот уже третий ход ходила моя Марусенька. Раньше я ее отвозила и привозила, но с этой зимы решила только встречать. Все-таки уже десять лет, пора привыкать к самостоятельности, тем более что трамвайная остановка была напротив спортзала, а другая в пяти минутах ходьбы от дома.

Трижды в неделю наши с дочкой утренние хлопоты разнообразились нытьем по поводу того, что надоела Маруське эта гимнастика, что Карина злая и противная, что она лягается, как лошадь, если не так поставишь бедро, и вообще, чуть что – ругается и обзывается «мясокомбинатом», и что надо быть совершенно бессердечной матерью, чтобы позволить посторонней, грубой и невоспитанной женщине издеваться над единственным ребенком. «А если она мне на растяжке связки порвет?» – трагически округлив глаза, вопрошала Маруся, зорко наблюдая за моей реакцией. И стоило чуть-чуть, в самой глубине души, дрогнуть, как она моментально развивала наступление. В конце концов, я соглашалась, что уж один-то разик пропустить тренировку можно, но вот послезавтра… «Обязательно, мамочка, как можно два раза подряд! Разве я не понимаю?» – радостно прыгала на меня Маруся и слюнявила щеки горячими благодарными поцелуями. Послезавтра все ее претензии к Карине повторялись с небольшими вариациями…

Но сегодня мы никак не могли пропустить занятия. Маруся это понимала и утром даже не заикнулась на любимую тему. Сегодня Карина проводила генеральную репетицию завтрашних соревнований, ответственного показательного мероприятия, к которым она относилась очень серьезно. Бедные девочки за месяц начинали ощущать важность события, и по мере приближения заветного дня тренировки становились все жестче, а гонения на нерадивых – все суровее. Родителям тоже доставалось. Кроме жалоб на дочерей, Карина одаривала нас подробными инструкциями о том, что должно быть надето на девочках, что обуто (каждый раз непременно новые, ненадеванные белые тряпичные тапочки), какие из предметов должны быть выстираны, какие отполированы (чтобы булавы блестели!), и сколько денег надо собрать «на организацию», то есть на цветы, минералку и пирожные на стол судейской коллегии, на призы для победителей и на всякие пустячки для утешения неудачниц.

Слава Богу, у меня все было готово. Я даже успела украсить симпатичный «торжественный» купальник круглым кружевным воротничком и манжетами почти по Гумилеву. Но если за внешний вид душа моя была спокойна, то за проставленные Маруське баллы – отнюдь. Я предчувствовала, что так просто Карина нас сегодня не отпустит и придется выслушать, что «ваша девочка, уважаемая Вера Николаевна, очень способная, но еще больше – ленивая», что она не элегантная и не умеет показать кураж, что напрасно я не воспитываю в дочери силу воли и волю к победе, что, наверное, у меня на первом месте собственные интересы, а не забота о будущем Маруси, которой останется только болтаться по подворотням, если она, Карина, ее выгонит. А именно это и произойдет, если мы с дочкой не возьмемся за ум!

Я и так-то всячески избегала столкновений с Кариной, а в такие дни, как сегодня, просто боялась попадаться ей на глаза. Но когда у Карины созревало желание пообщаться с родителями, избежать этого было невозможно. Вот и сейчас маленькая, юркая, жилистая и чернявая Карина, словно чертик, выпрыгнула из зала, как только я зашла в раздевалку. И пока Маруся, пыхтя, стягивала купальник, гетры, тапочки (каждодневные), она бойко и с большим чувством выдала обычный репертуар угроз и обвинений, закончив, однако, несколько неожиданно, так сказать, не в русле: «Знаете, Вера Николаевна, определенные сдвиги есть. За обруч я, правда, беспокоюсь, но вольные у Маруси на уровне». Едва не прослезившись от непривычной похвалы, я подхватила Маруську, и мы помчались на остановку, от которой, естественно, как раз отходила наша «шестерка». Мы даже успели постучать в заднюю дверь, правда, не рассчитывая, что девушка-водитель сжалится, – так, на всякий случай. Она и не сжалилась, и мы приготовились не менее, чем к получасовому ожиданию.

– Мама, возьмем такси, – проныла Маруся, бессильно висевшая на моей руке. – Ну и что, что дорого, зато быстро. Мы хоть выспимся.

И, не встретив сочувствия, еще жалобнее добавила: «У меня ведь завтра такой ответственный день!». Это было справедливо, да и мне и самой не больно-то хотелось торчать на остановке, и Игорь должен позвонить, и белье в ванне замочено с вчерашнего утра, и очень хотелось есть. Господи, хлеба-то в доме ни крошки! Значит, еще надо заскочить в магазин, а через полчаса булочная возле нашего дома закрывается. Придется выходить на площади – как раз на середине пути – там гастроном открыт до одиннадцати вечера. Нет, наверное, все-таки надо брать такси. Черт с ними, с деньгами, в понедельник у нас аванс и гонорар. С хлебом до алиментов продержимся. И все-таки я еще раздумывала и, кто знает, решилась бы махнуть редко проезжающим мимо «Волгам» с белыми шашечками, если бы судьба не приготовила нам сюрприз.

Из-за поворота, почти не сбавив скорости, вылетели синие «Жигули» и с визгом затормозили возле нас с Марусей, хотя я и не думала голосовать, родными средствами массовой информации приученная с подозрением относиться к левакам, на которых некому даже будет потом пожаловаться. Но тут за рулем сидел простецкий с виду, немолодой дядька в смешной клетчатой кепчонке и приветливо, хотя и несколько суетливо, сам замахал нам рукой. При этом он с интонациями базарного зазывалы приговаривал: «Давайте, мамаша, заходите в машину, доставлю в лучшем виде. Девчоночка-то у тебя, глянь, на ногах не стоит. И где так замаяла дите!». Маруська с надеждой глянула на меня и, не дожидаясь родительского благословения, кинулась к задней дверце, которую клетчатый частник галантно распахнул перед ней. «А тебе, мамаша, придется рядом со мной, а то взаду у меня вещички сложены, с дачи везу, не поместишься. А впереди оно еще и удобнее, мамаша. Как королевы поедете».

Я плюхнулась на слегка замызганное переднее сиденье и, повернувшись к Марусе, увидела, что ей и одной едва-едва хватает места, потому что салон действительно был завален какими-то сумками и туго набитыми сетками. На вершине этого хозяйственного изобилия красовалось оцинкованное корыто, из которого торчал пузатый школьный портфель, Маруська прижалась к дверце, а свой рюкзачок примостила внизу, придерживая его за оранжевую лямку.

– Поехали, – скомандовала я водителю. – Только остановитесь у гастронома на площади, нам хлеба надо купить.

– Остановлюсь, мамаша, почему нет, только в таком разе ты мне триста рубликов уж сейчас давай. Я тебе верю, личность у тебя серьезная, интеллигентная, да и дите при тебе, но уж у нас порядок такой. А то сейчас один вот тоже попросил остановиться, вышел с друзьями поговорить, а сам…

– Смылся, что ли? – Без особого интереса поддержала я разговор.

– Да не то, чтобы смылся, друзья, похоже, не те оказались, – вроде бы и сам удивляясь, задумчиво объяснил водитель. – Там такая драка началась, я и дожидаться не стал, уехал от греха подальше. Вроде как стреляли даже.

В стрельбу я, конечно, не поверила, но спорить не стала. Порядок есть порядок, да и разговаривать не хотелось. Нашаривая в сумке кошелек, я наткнулась на свою с позором возвращенную «архиглупость» и сразу вспомнила все странности, которыми сопровождалась эта процедура. В том числе и ту, что промелькнула в коротком разговоре с Игорем. О чем он хотел меня предупредить? Не мог же он знать то, о чем я сама узнала за несколько минут до его звонка! Но он сказал: «Я как раз хотел тебя предупредить». Я так задумалась, что неожиданно крутой вираж «Жигулей» застал меня врасплох. Высоко подпрыгнув на сиденье, я завалилась к дверце и больно прикусила язык.

Сзади жалобно пискнула Маруся: вместе с корытом на нее упало несколько свертков и узлов, и бедный ребенок еле выкарабкался из-под этой кучи. «А где мой рюкзак? – заверещала она, ныряя рукой в груду сумок, оставшихся на полу. Покопавшись там, она, видно, нащупала знакомую лямку, потому что успокоенно произнесла: «Вот он, мой миленький и красивенький!». Ярко раскрашенный и разрисованный рюкзачок действительно был хорош, но Маруся дорожила им главным образом потому, что это был подарок бабушки на день рождения. К тому же он был не только вместительным, но и многофункциональным. Маруся ходила с ним в школу, в магазин, на тренировки и никаких других сумок не признавала.

– Вы бы поосторожнее, дядя, – недовольно прошепелявила я, ощущая во рту ржавый привкус крови.

– Извиняюсь, мамаша, но гляди, какой народ дикий ездит, прет прямо в лоб! Как пить дать, врезался бы, не сверни я в сторону! А вот и ваш гастроном, бегите за хлебом. Я чуток вперед проеду.

Маруська, конечно, выскочила следом за мной, как я ее ни уговаривала «посидеть с дядей». Очередь, на наше счастье, была небольшая, но минут десять на нее ушло. «Ладно приплачу полтинник, не сотню же он запросит за ожидание, совесть-то должна у человека быть», – думала я, бегом пробираясь к выходу и волоча за руку еле передвигающую ноги Маруси.

Совести у человека – во всяком случае, этого – не было. Как мы с Марусей ни вглядывались в реденькую кучку машин, припаркованных к тротуару «чуток впереди» гастронома, нашей среди них не оказалось. Ни впереди, ни позади, нигде не стояли синие «Жигули», хозяин которых присвоил наши кровные триста рублей.

«Жулик», – дружно решили мы с Марусей, но сильно расстраиваться сил уже не было. Не особенно даже торопясь, мы двинулись к трамвайной остановке. «Шестерка» подошла неожиданно быстро, и мы благополучно добрались до дома. Было еще совсем не поздно, около десяти, когда я, покормив Марусю, поплелась в ванную, чтобы взяться наконец за стирку. Маруся у себя в комнате разбирала рюкзак. Я уже налила воды в точно такое же, как в машине у жулика-частника, корыто, и только протянула руку к пачке «Лотоса», как из Маруськиной комнаты раздался жуткий вопль, потом оглушительный рев. С внезапно остановившимся сердцем я секунду бессмысленно глядела на корыто, а потом кинулась к Марусе.

Картина глазам предстала такая: моя дочь, раззявив в горьком плаче рот, стоит возле кровати. На кровати, зияя, в свою очередь, расстегнутой застежкой-молнией, стоит яркий рюкзак с отваленной в сторону лямкой, которая из оранжевой почему-то превратилась в фиолетовую. Увидев меня, Маруся дернула за эту лямку и сквозь слезы возмущенно выговорила: «Посмотри, чего это он…». Тут она всхлипнула и продолжать не смогла из-за нового приступа рыданий. Но я и так уже видела «чего это он». Вместо купальника, тапочек, ленты на тонкой рукоятке, в поте лица сооруженной мною из бамбуковой удочки, вместо пары булав и резинового мяча, короче, вместо спортивных причиндалов Марусин рюкзак был доверху набит пачками денег, перетянутыми вдоль белыми бумажными полосками. Почему-то стараясь не задеть рюкзак руками и для верности даже заложив их за спину, я наклонилась над деньгами и обнаружила, что это не рубли! Тут же мне стало ясно, что это такое, но я, продолжая тупо пялиться на зеленые купюры, спросила у Маруси: «Что это, Мария?».

Видимо, потрясенная непривычным в нашем обиходе обращением, она внезапно перестала реветь и любезно ответила: «Это баксы, мамочка. Не видишь разве?». На большее Марусю не хватило. Она снова зашлась в плаче, выкрикивая между всхлипываниями: «Как же… Карина… соревнования… лента… булавы… убьет!». Вот тут-то я и подумала, что этот паскудный день только так и мог кончиться. Одно к одному, как говорила моя лучшая и единственная в жизни подруга Люська, которая, к сожалению, живет совсем в другом городе, и у нее нет даже телефона, чтобы я могла ей пожаловаться на очередную подножку судьбы.

Глава вторая

– Ладно, Маруся, – изо всех сил стараясь казаться спокойной, чтобы еще больше не расстраивать ребенка, сказала я наконец. – Ну, баксы. Ну и что? Не видали мы их, что ли?

Доллары и в самом деле не были диковиной в нашей семье. В прошлом месяце я получила их целых 10 штук – за использование в газете города Киля мой публикации о поисках Янтарной комнаты, вернее, о всех глупостях, которыми этот полувековой процесс сопровождается. «Мадам! – галантно было сказано в прилагаемой записке на фирменном бланке. – Мы надеемся на дальнейшее сотрудничество». «Я тоже, если на таких условиях», – промелькнуло в голове, пока мы обменивались приличествующими случаю любезностями с доставившей валюту оказией – пожилым, хорошо отмытым иностранцем, приехавшим в наш город поклониться могилам предков.

– А с соревнованиями как-нибудь уладим. Что, у Карины лишней ленты не найдется? Тапочки мы, слава Богу, с собой не брали. Купальник вот жалко. На кой черт понадобилось вас выряжать на репетицию? Ну, оденешь, в конце концов, синенький. С полосочкой.

– Да-а-а, с полосочкой! – сквозь слезы недовольно протянула Маруся. – Он же старый. Из него трусики все время вылезают. Карина ругается.

Судя по интервалам между всхлипываниями, ребенок успокаивался, и имеющееся в наличии сокровище начинало привлекать его больше, чем утраченное. Маруся придвинулась к рюкзаку и задумчиво пробормотала: «Интересно, сколько тут?».