Книга Призрачный театр - читать онлайн бесплатно, автор Мэт Осман. Cтраница 3
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Призрачный театр
Призрачный театр
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Призрачный театр

Шэй подумала, что не испытала бы большего истощения сил, даже если бы сама играла на сцене. Она сидела, с трудом переводя дух, слыша лишь возбужденный гомон растекавшихся по залу зрителей, но Алюэтта спокойно и деловито убирала реквизит. Она загружала в специальный деревянный сундук со складывающимися в виде веера отделениями толстые, с палец, и тонкие, как нитка, фитили. Другой, обитый свинцом, ящик вмещал скрученные листы покрытой порохом бумаги. Жестяные листы заняли свои места в стойке со специальными прорезями, и, вставляя их туда, она оглашала их назначение.

– Рассвет, Шторм, Битва, Ад, – и, лишь загрузив на место последний лист, Алюэтта повернулась к Шэй.

– Ну? И как впечатление?

– Ужасно понравилось, – честно ответила девушка, пребывая в полном восторге, опьяненная убедительностью драматического искусства, – мне так жаль, что я пропустила ту первую подсказку.

– Не страшно, – кивнув, успокоила ее Алюэтта, – полезно дать им разок споткнуться, иначе они так и не удосужатся подучить роли.

Она говорила с незнакомым Шэй акцентом. Слова у нее звучали округло, но твердо, как бьющиеся друг о друга речные камни.

– А ты откуда?

Проговорив что-то на непонятном Шэй языке, она пояснила:

– Из окрестностей Гента, это город во Фландрии.

Шэй мало что знала о Фландрии, кроме истории с Анной Клевской и того, что оттуда привозили болотных камышовок, однако эти темы не особо подходили для разговора. И тогда она попробовала зайти с другой стороны.

– А что привело тебя в Лондон?

– А что приводит сюда всех остальных? Работа. Уж конечно, не английская еда.

Шэй почувствовала, что Алюэтта разрывается между желаниями поговорить, опасением проявить излишнюю заинтересованность и замкнутым молчанием. Но сама поняла, что хочет понравиться этой девушке, хотела, чтобы ей тоже предложили работать в театре.

– А все это освещение и… разные трюки, ты все сама придумала?

– Все сама; я родилась в семье часовщиков, технические трюки у меня в крови. Но все это простенькие эффекты. Если бы у Эванса хватило дальновидности, я превратила бы этот театр во дворец чудес.

Зал за ними почти опустел, теперь до них доносились лишь тихие обрывки разговоров да шарканье швабры.

– Каких чудес? – спросила Шэй.

– Костер, который не обжигает, – мгновенно ответила Алюэтта, – простирающиеся морские дали. Хрустальные леса. Поднимающаяся из волн Атлантида.

Каждая фраза порождала в разуме Шэй живые образы, и она продолжала видеть их все ярче, когда Алюэтта уже умолкла. Закончив в тишине уборку реквизита, она предложила:

– А ты не хочешь спуститься в дортуар, проститься с мальчиками? Должны же они хотя бы поблагодарить тебя.

В комнате пахло мускусом, потом и бедностью. Шэй присела на край узкой койки, продолжая изумляться тому, как этим мальчишкам удалось устроить такое представление. Едва закончив изображать на сцене пухлых египетских служанок, одни уже тузили друг друга, пытаясь завладеть любимыми игрушками, другие играли в карты. Актеры вели себя как обычные мальчишки: грубо и беспечно. Все здесь казалось слишком мелким для них, как для растений, выросших в горшках. Большинство лежали на грязных койках, под которыми клубились слои пыли, а один парнишка с театральным пафосом читал какой-то монолог. Он запнулся пару раз, и другой парень швырнул в него скомканными чулками. В углах комнаты скопилось всякое барахло: барабан с продырявленной кожей, груды одежды и деревянные мечи. А в дальнем конце какая-то лесенка поднимались к занавешенному ковром спальному месту.

– Святой Бесподобный! – воззвала Алюэтта. – Не пора ли сойти с креста? – рука, выскользнув из-за занавеса, показала два пальца, но Алюэтта, ничуть не обидевшись, добавила: – Иначе я сейчас вознесусь к тебе с тряпкой и уксусом.

Из-за занавеса в облаке дыма высунулась голова Бесподобного.

– Погоди! – подняв руку, взмолился он.

Бесподобный переместился на лестницу. Он еще не снял сценический костюм, и его волосы также оставались темными. Хотя он успел стереть большую часть грима, но кое-где по краям краснели пятна румян и пурпурной краски: на веках и на щеках вокруг носа.

– Как я сыграл?

– Бывало и лучше, – усмехнулась Алюэтта, – в морской сцене тебе надо было выйти еще на шаг вперед. А то дождь выглядел слишком обильным.

Отмахнувшись от критики, Бесподобный с насмешливой улыбкой глянул на Шэй.

– Это было… волшебно, – она еще пребывала в ошеломлении.

– Спасибо. Ты и сам не сплоховал. Сумеем ли мы уговорить тебя посетить нас снова? Да вот хоть завтра? Думаю, что сумею заставить Эванса раскошелиться на пару пенсов за представление.

Два пенса. Столько она не получала за целый день беготни с письмами. Она притворилась, что раздумывает, хотя с радостью вернулась бы сюда и без платы.

В любом случае один олух должен поблагодарить тебя, – заявил Бесподобный, пнув ножку стола, – ведь ты спас его костлявую задницу.

Трасселл быстро что-то дорисовывал. Его правая рука барабанила по столу, в то время как левая уверенно трудилась над эскизом, обретающим определенную форму. Обнаженная женщина лежала отвернувшись на кушетке, отбросив назад правую руку. Наготу подчеркивали распущенные волосы и нитка жемчуга на шее. Шэй вдруг подумалось, что она похожа на одну сидевшую в зале шлюху. Вокруг, почти над каждой койкой висели рисунки, и все они, похоже, были его работами. На некоторых изображались девушки и дамы в затейливых позах с лебедиными изгибами. На других огромные медведи отбивались от собак и волков, бык подцепил на рога неосторожного господина. Рисунки младших мальчиков имели более невинный вид: спящие собаки, сельские домики, образы матерей и отцов, а одному парнишке изобразили душераздирающую мешанину вульгарных обнаженных фигур и большеглазых котят. Закончив изящным росчерком, Трасселл поднял взгляд и понял, что говорили именно о нем. Его лицо мгновенно залилось краской.

– Ах, простите. Да, спасибо тебе, Шэй.

Она взяла у него рисунок. «Я просто один из мальчиков», – мысленно напомнила она себе. – Прекрасно, – оценила она, – не эта ли особа сидела в ложе?

– Верно. Хотя я толком не успел ее разглядеть, – ей показалось, что он смутился, – можешь взять рисунок себе.

Она решила, что должна спросить о цене.

– Сколько же я должен тебе?

– Нисколько. Ты спас меня подсказкой, спасибо. – Алюэтта рассмеялась, но глаза его вдруг блеснули. – Хотя на самом деле ты мог бы кое-что сделать. Ты ведь дикарь, верно? – он снова покраснел. – Извини, авискультанин.

Сердце Шэй упало. Она не знала, что ее выдало. Позаимствованная шапка по-прежнему скрывала ее клочковатую стрижку, так что он, должно быть, случайно заметил татуировки воробьев на внутренней стороне ее запястий. С напрасной озабоченностью она спустила рукава. Теперь начнутся вопросы. Действительно ли она поклонялась птицам? Могла ли поболтать с сороками? Умела ли она летать?

– Ну да, угадал, – призналась она, стерев с лица тревожное выражение.

Трасселл подергал носом. В его внешности вдруг проявилось нечто кроличье.

– И у тебя есть карты судьбы?

Всем известно, что дикарки умели гадать, и все полагали, что гадания связаны с картами. При необходимости Шэй довольно хорошо умела предсказывать по картам, но они были детскими игрушками по сравнению с настоящими мистериями. Однако положение гостьи обязывало к некоторой откровенности.

– Естественно, – сказала она, проверив наличие карт в кошеле на поясе. – Подумай о беспокоящем тебя вопросе, – она, казалось, почувствовала затхлый привкус этих ритуальных слов.

– Нет, прости, мне не нужны гадания, – он окинул взглядом шумную и пыльную спальню, – сомневаюсь, что в данный момент мне хочется знать свое будущее. Но мне хочется посмотреть картинки на твоих картах.

Она отдала ему колоду, и Трасселл, развернув ее веером, принялся разглядывать карты, невольно издавая гортанные возгласы при виде понравившихся ему изображений.

– Вот эта… – он выбрал карту с раболепными собаками, везущими по ночной дороге пустую повозку, – очень красивая. Кто их рисовал?

Шэй никогда не задумывалась о том, что у этих карт имелся создатель, они с детства стали частью ее жизни.

– Извини, не знаю. Они издавна живут в моем доме. У меня есть разные колоды. Ты хотел бы оставить их себе?

– Нет, я не могу…

Тем не менее теперь он уже перебирал их обеими руками, наугад открывая то одну, то другую. Он пожирал их голодными глазами, и Шэй вдруг отчаянно захотелось порадовать его. Здесь у них мало личных радостей.

– А если я попрошу тебя сохранить их пока здесь, у тебя? Ты окажешь мне услугу.

– Ах! Да, правда? С удовольствием… – даже отвечая ей, он не мог оторвать взгляда от ее карт, его горящие глаза метались по картинкам. Он быстро перевернул три какие-то попавшие ему под руку карты, и Шэй непроизвольно мысленно вспомнила их значения:

«Пятерка Кубков. Пятерка Жезлов. Тройка Мечей: Ревность. Соперничество. Потеря».

Позже, на улице, на них опять обрушился холод. Шэй и Алюэтта стояли под навесом, где так же, дрожа под моросящим дождем, девушки еще топтались в ожидании. Гремя по булыжникам, извозчики подкатывали на экипажах, и вереница людей, запрыгивая на подножки, называя самые разные места: игорные дома, таверны, залы для игры в кегли. Перед выходом Алюэтта еще захватила с собой несколько ящиков, и теперь слегка покачивалась под их весом.

– Молодец, что порадовала Трасселла, – заметила она, – он будет хранить их как сокровище, уж я-то знаю. А тебе они и правда не нужны?

– Они лишь детская забава, – покачав головой, ответила Шэй.

Обычно она оставляла любые упоминания о своей домашней жизни у городских ворот, но Алюэтта со своими взрывами, порошками и стекающими с кончиков пальцев молниями заставила ее почувствовать себя самой обыкновенной горожанкой.

– Настоящие судьбы открываются только в лесах, среди птиц, – она махнула рукой на восток.

Шэй не сомневалась, что Алюэтте понравилось бы в Бердленде, в ее птичьей земле. Храм поклонения птицам, построенный там ее сородичами, по зрелищности мог бы соперничать с представлениями на сцене Блэкфрайерса.

Она оглянулась вокруг. Из проезжавшей мимо лакированной кареты, блестевшей под дождем, донесся аромат духов. Поблескивали и медные дверные ручки, а музыканты сыграли выходную мелодию. Повсюду пахло большими деньгами. Она опаздывала домой, но заработанные два пенса, возможно, смягчат гнев ее отца.

– Так мне будут платить? – спросила она как можно небрежнее.

Заметив, как на мгновение приподнялась в удивлении бровь Алюэтты, Шэй догадалась, что ее вопрос не слишком уместен. Она была достаточно состоятельной, чтобы считать пошлыми разговоры о деньгах.

– Ну да, конечно, наверное, – ответила она, подняв повыше воротник, – поговори завтра с Форстером, он разберется. По-моему, Бесподобный говорил о двух пенсах.

Она уже явно собиралась уйти, но что-то в голосе Шэй, должно быть, заставило ее помедлить, или, может, она заметила, что тонкая рубашка Шэй явно не спасает ее от холода.

– Может, сейчас я сама заплачу тебе, а остальное обсудим завтра?

Шэй протянула руку, мгновенно промокшую от дождя.

4

Ливень разразился, когда колокола пробили шесть раз, деловой центр уже растекался по домам. Сжимая в руке монеты, Шэй направилась на юг под звуки пьяного пения и бегущей по улицам дождевой воды. Она старалась ничем не выделяться из толпы – шла с рассеянным, небрежным видом, не обращая ни малейшего внимания на других прохожих, – и, слегка попетляв по переулкам, вышла к пристани Ботольфа. Она ждала в тенистой сторонке, наблюдая, как пассажиры выходили из полумрака на подгнившие доски причала. Туман начал рассеиваться, и на другом берегу реки замерцали огни Саутуарка. Дальние факелы освещали последнюю за день травлю медведя. Лондон никогда не спал. Слева туман прорезало шумное водяное колесо моста, а справа она различала лопасти ветряных мельниц прихода Хорслидаун. Повсюду постоянное движение. Шэй присела на корточки у стены с подветренной стороны; лодка ее отца пока не появилась.

Над ней из монастырских руин поднимался остов новой башни, и рабочие перекрикивались друг с другом на смешанном англо-фламандском наречии. Кельи монахов приспособили под жилье, и теперь из камней внешних стен строили башню, где могла разместиться еще пара десятков комнат. С каждым днем в центре строилось все больше зданий. На домах вырастали новые этажи, и новые дороги прорезали целые районы. Жалкие лачуги вырастали вокруг ворот как грибы. Говорили, что за шесть месяцев, потраченных на вычерчивание карты города, она успела безнадежно устареть. Ветер, вода, огонь и камень – Лондон вбирал в себя все. Он поглощал их и двигался дальше, подобной любой реке и городу.

Шэй слышала плеск речных волн, бульканье ливневой канализации и тихие разговоры сидящих в лодках гребцов. Если бы не выкрики пассажиров: «Эй, вези до Уэстворда!» или «Греби живей», она могла бы уснуть. Толпа поредела, и оставшиеся либо просто затихли, либо дремали, одурманенные выпивкой.

В ожидании она еще дважды слышала удары колокола. Лонан опаздывал. Вода стала дымно-серой, вдали зажглись фонари. И наконец туман прорезал знакомый нос. В темноте она не смогла разглядеть его клюв, да и белая окраска выглядела серой, но Шэй отлично знала своеобразие этих лодочных изгибов. Она издала тихий свист, и он эхом вернулся к ней. Выбравшись из своего укромного места, она размяла ноги. Осторожно прошагав по мокрым доскам, она вдруг – запоздало – замерла. Трое мужчин, судя по нарядам, благородные господа, стояли, разговаривая у кромки воды. Она не слышала, как они появились, так что они, должно быть, прогуливались вдоль берега; в паре кварталов от пристани находился игорный дом.

– Лодка! Черт побери, лодка! – взревел один из них, глянув на реку.

И словно в ответ на его призыв из тумана выскользнула белая лодка, но господин продолжал смотреть куда-то выше по течению. Шэй держалась в тени, украдкой пройдя по причалу. Бесшумно подойдя к краю, она поймала веревку, как обычно брошенную ей отцом. И как можно тише привязала ее к железному кольцу. Отец, оставаясь в лодке, поставил ногу на причал, чтобы подтянуть судно поближе. Он не произнес ни слова. Нос лодки едва задел причал, прежде чем она схватила веревку, но вдруг ее пальцы слегка придавила подошва ботинка. Мягкое давление, но достаточное, чтобы она замерла.

– Что за шутки? – убрав ногу, мужчина присел на корточки, положив руку на плечо Шэй. Он мягко сжал его, как будто собирался сообщить плохие новости.

– Эй, ты что, не слышал, как я подзывал лодку? – крикнул он лодочнику, сурово глянув на Шэй. Но его взгляд отличался трезвой пристальностью, он был не так пьян, как она надеялась.

– Слышал, господин, – дрожащим голосом ответил с воды отец, разыгрывая немощность, – но мое ветхое корыто не подойдет такой прекрасной компании. Оно маловато и для трех тщедушных фермеров, не говоря уже о трех господах. Вот и подумал, что смогу лишь перевезти на ту сторону эту юную даму, а вы наймете большую барку. Их еще много на воде. С навесами и мягкими сиденьями. На некоторых может даже иметься запасец рома, чтобы разогнать вечерний холод.

– Юную даму, говоришь? – мужчина сдернул шапку с головы Шэй.

Что бы он там ни увидел, это его не удивило.

– Я думаю, мы сможем договориться, чтобы ваша лодка добралась до нужных нам мест. И мы готовы сделать крюк, чтобы высадить по пути юную даму.

Шэй оцепенела. Лучше всего, если бы ей удалось сесть в лодку одной. Также неплохо, если мужчины сядут в лодку, а она останется ночевать в городе. Но пятеро людей в отцовской лодке – худший из возможных вариантов. Страшное, взрослое решение: если бы она начала сопротивляться, то, скорее всего, этот человек захватил бы лодку. После легкого замешательства отец рухнул на колени. Его ноги, казалось, одеревенели и сам он застыл в странной позе. Подняв фонарь, он поднес его к лицу и вытаращил глаза. Два мраморных шара, пестрые и мутные, выглядели как свернувшееся молоко. Сами зрачки спрятались за этой пеленой где-то в глубине, как рыба подо льдом Темзы. Он вращал ими то в одну, то в другую сторону; это было бы забавно, если вы не собирались доверить ему свою жизнь.

– Как скажете, господа. Возможно, вы будете достаточно добры, возможно, вы как раз будете подсказывать мне, не возникнет ли впереди препятствий, с вами я буду чувствовать себя гораздо спокойнее.

– Ох-хо-хо, – рассмеявшись, воскликнул один из его спутников, – вот уже не думал, что дорога домой будет самой опасной частью вечера. Только ты мог выбрать шлюху, похожую на мальчишку-подмастерья, и слепого лодочника.

Первый мужчина перевел взгляд с Шэй на ее отца, а потом оглянулся на своих приятелей. Убрав руку с ее плеча руку, он шлепнул ее по заднице, столкнув в лодку. Затем с тем же унылым видом отпихнул лодку от пристани. Веревка проскользнула через ее руки, и береговые фигуры мгновенно скрылись в тумане. А с берега опять донеслись призывные крики:

– Лодка, лодка! До Вестварда, где же, черт побери, хоть одна нормальная лодка!

– Простите, отец, – сказала Шэй, поудобнее устроившись в лодке, чтобы она перестала раскачиваться, – я думала, что пристань уже опустела.

– Ладно, я тоже ошибся, – не оборачиваясь, признался он, – ведь слышал голоса, только подумал, что они доносятся с востока от причала. Во всем виноват туман.

Шэй принялась грести, а ее отец длинным веслом направлял лодку нужным курсом. Он стоял, расправив плечи, принюхиваясь к воздуху и следя за колебаниями воды. Он знал приливы лучше всех на реке, и Шэй восхищалась точностью его движений. Они пересекали реку, направляясь к южному берегу, где было спокойнее. Отец издавал низкие переливчатые свисты и порой получал ответные сигналы. Когда они преодолели ярдов пятьдесят, из тумана выплыл голос:

– Ты, что ли, Лонан?

– Да. Не видел тебя, Джон, весь вечер. Ты пустой?

– Пустой. Возил компанию к Вестминстеру, да вот надо бы найти еще какого-то пассажира, прежде чем возвращаться домой.

Джона скрывал туман, но Шэй слышала ритмичные удары весел, удерживающие лодку на месте.

– У пристани Ботольфа ждут три господина. Вполне богатые на вид, на запад им надобно.

Шэй не уловила в голосе отца никакого неодобрения, однако невидимый Джон рассмеялся и спросил:

– Но?

– Игроки, и я сомневаюсь, что их игры на этот вечер закончились.

Слова ее отца замерли в молчаливой паузе.

– Спасибо, Лонан. Пожалуй, для игр сегодня мне уже поздновато, наверное, поищу лучше на других пристанях кого-нибудь менее игривого.


Южный берег реки. Мост – это слово крутилось на кончике языка: близкое, но ускользающее. Из тумана появились и в нем же растаяли спящие лебеди. Днище лодки коротко скользнуло по гравию, вынеся из воды ее клюв и сложенные по бортам крылья, и Шэй увидела, как открылся и закрылся тусклый глаз.

– Птицы – боги, – прошептала она.

Южный берег реки принадлежал животным. Лонан вел их достаточно близко к Саутуарку, они слышали даже блеяние овец. Какой-то злополучный фермер прибыл после закрытия моста и сегодня ночью будет спать в согревающем кругу своей паствы. В богатых владениях на берегу реки лаяли сторожевые собаки, а в тех, что победнее, шипели гуси. Восточнее, ниже по реке, слышались мычание быков и сопение и рев медведей. Завтрашнее развлечение заявляло о своем существовании, возможно, в последний раз.

– Ты припозднилась сегодня, – заметил Лонан, – я подходил к причалу пару раз. Мы едва успеем на Мурмурацию[6].

По его голосу Шэй поняла, что он пытался удержаться от упреков.

– Я нашла новую работу, – сообщила она, – странное занятие, но платят по два пенса. Буду грести изо всех сил, и мы появимся там раньше скворцов.

Ее отец, склонившись к рулю, направил лодку подальше от берега. Колючая путаница гнезда лысухи мелькнула под нависающими корнями.

– Ты видела птиц в своих блужданиях? – спросил он.

Не желая волновать его, она не упомянула о птичьей лавке. Зато рассказала, что возле Грейс-Инн-роуд видела пару сапсанов. Когда она увидела их, ее сердце радостно забилось, и ее радость в основном объяснялась тем, что она сможет рассказать о них отцу. Он давно любил соколов, но теперь они редко залетали в центр этого шумного и задымленного города.

– Идущие с севера повозки завезли в поля мышей, – пояснила она, – и сапсаны долго охотились на них.

Ей хотелось бы описать, как на ее глазах птица преображалась, как она превращалась из парящего в небе существа в беспощадного охотника, стремительно – вращаясь и ускоряясь – падая вниз, а потом, выпускала лапки, хватала добычу и, скользя над землей, улетала с вялым зверьком в когтях.

– Ты же понимаешь, что они быстрее смерти? – заметил Лонан, направляя лодку к приливной волне. Он повторял ей эти рассуждения много-много раз, но Шэй терпеливо выслушивала его снова и снова.

– Быстрее, чем нас, людей, могут домчать лошади. Однако, не больше трех десятков миль за час. Быстрее бывали только те, кто падал замертво, – его смех напоминал скрип весел, – истинно говорят, что быстрее всего люди на пороге смерти. Чтобы достичь пятидесяти миль в час, нам пришлось бы сброситься с обрыва. Нам не превзойти твоих сегодняшних сапсанов. Они способны покрыть шесть десятков миль! Шестьдесят миль в час! Быстрее самой смерти.

Он принюхался к току воздуха. Теперь они находились к востоку от города, и запахи мяса, дыма, эля и клоак Саутуарка сменились деревенскими запахами. Шэй усиленно налегала на весла, и струйки холодного пота уже холодили кожу.

Позже Шэй подумала, что ей следовало продолжить разговор о птицах. Лонан маневрировал лодкой, обходя водовороты вблизи морских ворот дворца Плацентия, и, как только они вернулись в спокойные воды, вдруг спросил оживленным помолодевшим голосом:

– Помнишь, милая, как мы ныряли, бегая сюда на свидания? Подныривали прямо под баржи.

Шэй перестала грести. Когда они возвращались домой, Лонана нередко одолевали воспоминания. Временами он говорил с ней, словно она была Авой, ее матерью, умершей одиннадцать лет назад. Обычно, когда это случилось, она мягко напоминала ему тем тоном, каким сам он мог бы разговаривать с собакой: «Отец, мамы больше нет. Это я, Шэй, ваша дочь». И обычно ее слова возвращали его в реальность. Он мог поворчать и отшутиться, но уже с осторожностью произносить ее имя. Обычно… Хотя иногда, какой бы опасностью ни грозила его глубокая мечтательность, Шэй ничего не говорила. Ведь у нее от матери осталось так мало воспоминаний: черепаховый гребень, швейная коробка и вот такие моменты. Лонан говорил о ней лишь иногда, и в эти хрупкие, нежные моменты казалось, что ее мать молча сидела рядом с ними. Она ничему не завидовала в жизни отца, кроме этого: он иногда запросто общался с Авой. Но сейчас время оказалось совсем неподходящим. Они шли по реке на лебединой лодке, где из-за вспышки его печали они оба могли погрузиться в ледяную воду.

– Я Шэй, ваша дочь, – как можно спокойнее произнесла она, – Авы с нами давно нет, отец.

После ее слов он надолго умолк.

Снова на восток, на речную быстрину, где приливное течение удвоило силу ее гребли. При подходе к Уопингу Лонан направил лодку на глубокую середину Темзы. На виселицах в Уопинге вешали пиратов, и их трупы болтались низко над рекой, дожидаясь, пока приливы трижды утопят их в своих водах. Это зрелище вызывало у нее отвращение: фиолетовые и раздутые тела выпирали, точно колбасы, из своих одежд. На них с яростью набрасывались стаи взбудораженных чаек, погружая жадные клювы в мясистые трофеи, и дальше по берегу еще много миль белели скопления наевшихся птиц с испачканным кровью оперением.


Когда впереди завиднелся купол сетей Бердленда, на западном горизонте еще горел полукруг солнца. Сгущение сумерек знаменовало приближение Мурмурации: ее устраивала огромная стая скворцов, обитавшая на ближнем болоте. С наступлением сумерек они исполняли вихревые танцы воздушного представления, и Шэй, как и ее матери до нее, предстояло разгадывать смысл их ритуальных полетов. Прищурившись, она глянула в сторону болота. Птицы пока не появились, зато извилистая процессия людей уже скользила в глубине под сетями к одинокому болотному дереву. На сером фоне небес вырисовывались разлетающиеся пряди волос шедших впереди взрослых; дети, болтая и бегая туда-сюда, разбрасывали червяков для ворон. Они двигались еле-еле: мужчины опирались на палки, женщины пригибались к земле. Видимо, сегодня в болото отправилась вся община Бердленда. Ритуал мог начаться без нее.

Они привязали лодку, когда дневной свет угас. Обычно дорога домой к Бердленду освещалась извилистой вереницей факелов, но сегодня их не стали зажигать. Однако Лонан мог с легкостью пройти там и в полной темноте. Он уверенно вел дочь по самым твердым местам болота, где их ноги лишь на дюйм погружались в губчатый покров. Время от времени, вдалеке, брызги болотного газа окрашивали сумерки в тот холодный темно-синий оттенок, какой изредка бывает и синева неба. Шэй почувствовала Бердленд, когда они проходили мимо. Глянув налево, она различила еле заметное свечение, что окаймляло очертания пустых домов.