Что скрывают зеркала
Впрочем, от идеи с книгой небольшая польза все же была: пациентка после недолгих колебаний сообщила, что ей кажется, будто у нее есть знакомый по имени Сергей. Но кем он ей приходится – другом, братом, мужем, возлюбленным или отцом, – так и не вспомнила, как не вспомнила и его образ. Илья Зурабович пометил что-то в блокноте и довольно улыбнулся в пышные усы.
Сегодня разговор в кабинете врача начался, как обычно, с вопросов, не вспомнилось ли ей что-нибудь.
– Нет, – качнула головой пациентка. И, как всегда, увидела в космически-черных глазах доктора разочарование и огорчение, как у оставленного без обещанного праздника ребенка. Это выражение она видела часто и каждый раз огорчалась вместе с Ильей Зурабовичем, но не столько оттого, что ей не удавалось вспомнить собственное прошлое, сколько потому, что не смогла обрадовать доброго доктора, так о ней пекущегося.
– Но кое-что мне подумалось… Так, ерунда, – смущенно улыбнулась девушка, сомневаясь, стоит ли говорить.
– В нашем деле любая «ерундовая» деталь может обернуться великим открытием! – важно произнес доктор, и космическая чернота в его взгляде вспыхнула звездами надежды.
– Мне кажется, что у меня были длинные волосы, – произнесла она и машинально провела ладонью по отросшей асимметричной стрижке. Косую челку уже приходилось закалывать, чтобы не падала в глаза, а на затылке все еще торчал короткий хохолок.
– Почему? Ты что-то вспомнила?
– Нет. Но мне непривычно со стрижкой. Иногда я пытаюсь заправить волосы за уши так, будто они у меня длинные, но обнаруживаю под пальцами стриженые виски и в первый момент удивляюсь. Понимаете?
– Понимаю, понимаю! – оживился Илья Зурабович и торопливо сделал пометки в блокноте. – Так-так-так…
– Больше ничего, доктор, – пожала плечами пациентка. – Увы, больше ничего.
Она уже рассказывала ему, что у нее вошло в привычку разглядывать свое лицо в зеркале. Она полюбила это занятие почти так же, как любила рассматривать пейзажи за окном. Но не с целью самолюбования, а желая прочитать в своих чертах то, что запечатала за семью замками память, – себя. У нее было довольно симпатичное лицо, на котором, при умелом использовании косметики, можно было бы «нарисовать» любой образ: неяркие от природы, но правильные черты позволяли это сделать. «Базовое лицо», как назвала девушка его про себя. Она разглядывала его подолгу, словно страдая нарциссизмом, но на самом деле пытаясь угадать, каким «носила» его в прошлом. Пользовалась ли косметикой, и если да, красилась ли ярко, входя каждое утро в образ роковой красотки, или, наоборот, ей куда ближе был образ «серой мышки», допускающий лишь бесцветный бальзам на губах и иногда немного туши на ресницах? В один из дней девушка попросила медсестру принести ей немного косметики и весь вечер развлекалась тем, что пыталась «восстановить» свое «прошлое» лицо. Вначале долго медитировала над коробочкой с тенями и двумя помадами – светлого и яркого тонов, прислушиваясь к своим ощущениям. К каким цветам в первую очередь потянется рука? Ни тени, ни помада так и не дали подсказки, даже когда девушка вполне умело сделала несколько образов – от «натюрель» до «женщины-вамп». Она себя не просто не узнавала – она себя не знала, будто ее на самом деле раньше никогда не существовало.
– А сны? Сны видишь? Записываешь их? – спросил с надеждой Илья Зурабович, возвращая ее из легкой задумчивости к разговору. Одной из идей доктора был дневник снов. Блокнот с ручкой, принесенные им, теперь всегда лежали рядом с кроватью на тумбочке, чтобы девушка сразу же после пробуждения могла записывать приснившееся. Даже, как сказал Илья Зурабович, ерунду.
А ей и снилась ерунда. Будто от того страшного удара не только отформатировалась память, но и пострадал центр, отвечающий за сновидения. Напрасно они с доктором надеялись, что через сны удастся протянуть мостки из безликого настоящего к насыщенному событиями и людьми прошлому. Никто ей не снился. Только однажды приснилась рыжая собака, похожая на помесь лабрадора и дворняги с белым пятнышком в форме звездочки на боку. И все, больше ни одного живого существа. Зато ей снились какие-то неземные миры, прозрачные коридоры, похожие на огромные стеклянные трубы, переплетающиеся между собой в причудливые загогулины. По этим коридорам и бегала она – то ли куда-то торопясь, то ли от кого-то убегая. Часто ей виделось диковинное место, в котором всё, включая огромные, похожие на подсолнухи цветы, высокую траву и небо, было раскрашено в яркие, до рези в глазах, цвета. Еще снилось багровое море. То ли его окрасило в такой оттенок садившееся за горизонт солнце, то ли оно и было таким – багрово-водяным. «Может, ты инопланетянка?» – пошутил как-то доктор, выслушав от пациентки ее очередной сон. «Может быть», – пожала плечами девушка. Она бы не удивилась, если бы так оказалось на самом деле.
– Что тебе сегодня снилось? Куда ты сегодня путешествовала во сне? К каким мирам? – с ласковой улыбкой спросил Илья Зурабович.
Девушка сложила руки на коленях, так и не открыв лежащий перед ней на столе блокнот, и ответила:
– Сегодня я оказалась на одной улице. И мне было страшно.
– Страшно? – обрадовался доктор и довольно потер ладони. – Это уже что-то! Почему тебе было страшно? Кто тебя напугал?
– Никто. Мне просто было страшно от самой улицы. Она была такая… неприветливая. Враждебная. Или несчастная. Словно пережившая бомбежку.
Она не стала записывать этот сон в блокнот, надеясь, что неприятное впечатление после него так скорее развеется. Ей не хотелось хранить кошмар ни в ненадежной памяти, ни на невечной бумаге. Но, однако, помнила его в мельчайших деталях, которые, подозревала, вспомнятся ей даже через десяток лет. Возможно, потому, что сон был связан с какими-то ассоциациями, которые тщательно прятала память. Но сейчас девушка не была уверена в том, что желает их вспомнить.
Этот сон начинался, как многие другие, с того, что она куда-то шла. Спроси ее, куда именно, не смогла бы ответить, но при этом двигалась вперед уверенно, словно ведомая встроенным навигатором. На этот раз мир, в котором она находилась, не был «инопланетным», напротив, казался пугающе реальным, выпуклым. И не только из-за обстановки, но и из-за наполняющих его запахов и ощущений.
Она шла по незнакомой безлюдной улице, которая петляла между темными домами, будто ручей среди валунов, подныривала под арки, выплескивалась на крупнозернистый асфальт спусков и подъемов, обтекала детские площадки и крошечные скверы. Девушка была в той же ночной сорочке, в которой ее и обнаружили на остановке. Поначалу, когда солнечные пятна еще падали золотыми веснушками на серый асфальт улицы, она не испытывала холода. Но широкая улица постепенно сужалась, стены домов будто наступали со всех сторон, заключая девушку в серокаменный плен. Солнечный свет уже не лился широким потоком, а ронял на улицу скудные проблески. Девушка то и дело бросала взгляд на небо и с нарастающей тревогой замечала, как оно темнеет, скрываемое стремительно наползающей на него тучей. «Не успею», – в какой-то момент подумала она и поежилась от внезапного порыва ветра, проникшего в вырез на груди и надувшего сорочку за спиной пузырем. Бросив еще один тревожный взгляд на небо, с которого исчезло за тучей солнце, девушка остановилась, но только для того, чтобы подтянуть сорочку так, чтобы ее подол не путался меж колен, а затем побежала – на исходе сил, на пределе возможностей, подгоняемая страхом не успеть. Этот страх был такой сильный, что она даже не почувствовала боли, когда споткнулась обо что-то и упала, разбив в кровь колени и локти. Она ощущала только бегущий по спине холодный пот, стук крови в висках и запах чего-то горелого, который прилипал к коже, путался в волосах, забивался в ноздри, вызывая тошноту. «Беги!» – скомандовала она себе и рванула будто спринтер с низкого старта. Бежать – прорываясь сквозь уплотнившийся воздух, наперекор толкающему в грудь сильному ветру, со сжатыми зубами, сквозь которые вырывались то ли стоны, то ли злые от переполняющего отчаяния крики, минуя пугающе безлюдные площадки с раскачивающимися пустыми качелями, ныряя в дымчатый сумрак словно в черные дыры. Улица, сузившаяся до размеров траншеи, вдруг раскрылась, будто разжался кулак, небольшой площадью, по которой ветер гонял обрывки газет. За один из них зацепился ее взгляд. «На улице разбитых зеркал», – прочитала она заголовок, под которым увидела фотографию показавшейся знакомой улицы и белую фигурку на ней. «Да это же я!» – внезапно поняла девушка. Некто снял ее на невидимую камеру, пока она бежала, и успел напечатать фотографию в газете. «Не задерживайся! Это ловушка!» – услышала она внутренний голос и спохватилась. Бегом пересекла площадь, поднырнула под очередную арку и опять оказалась на неширокой улице. Запах гари усилился до такой степени, что стало трудно дышать. Девушка закашлялась и, задыхаясь, схватилась за горло. Когда приступ кашля прошел, она вытерла выступившие слезы и наконец-то смогла оглядеться. С обеих сторон ее обступали фасады трехэтажных домов с разбитыми окнами. Осколки усыпали дорогу так густо, что девушка остановилась, боясь сделать следующий шаг. Разбиты были и витрины, образующие первые этажи домов, за которыми висели зеркала всевозможных размеров и форм. Из-за того что их поверхности испещряли трещины, размножившиеся будто на принтере, изображение девушки казалось искаженным, уродливым, где-то обрезанным. Словно попала она в королевство кривых зеркал, однако внушала эта «зеркальная» улица не радость и веселье, а ужас. Все эти зеркала обвивали, словно траурные ленты, струи черного вонючего дыма. «Опоздала», – пробило, будто пуля сердце, понимание. Девушка рухнула на осколки коленями, обхватила голову руками и, подняв лицо к небу, куда устремлялись ленты траурного дыма, закричала. Это было имя, одно имя, которое раз за разом выкрикивали не ее губы, а изрезанное бедой, словно зеркальными осколками, сердце.
– …И что это было за имя? – спросил Илья Зурабович, внимательно выслушав пациентку.
– Не помню. Помню только, что оно было мужским.
– Сергей? – подсказал, сверившись с записями в блокноте, доктор.
– Нет, – качнула она головой и, чуть подумав, словно прислушиваясь к своим ощущениям, повторила: – Нет. Другое. И оно вызвало у меня отчаяние и сильную боль.
– Гм… Интересно, – Илья Зурабович снова стал делать пометки в блокноте. «История неизвестной», – девушку так и подмывало предложить заголовок к его записям.
– Надо бы тебе вновь полистать эту книгу, – кивнул доктор на лежащий на краю стола том «Тайна имени». – Вдруг еще что вспомнишь… Кстати, не пора ли тебе выбрать временное имя?
Это предложение – назваться любым именем – она до этого момента отвергала, предпочитая отзываться на «пациентку» или «эта без памяти» (так ее между собой называли медсестры и нянечки), безликое «девушка» или «милая моя» (Илья Зурабович). Возможно, поддалась странному суеверию, что если она прикроется чужим именем, то не вспомнит свое, родное. Но сегодня девушка, вздохнув, взяла книгу со стола, раскрыла почти на середине и ткнула пальцем в верхнюю строку:
– Кира.
– Кира? – поднял доктор брови. – Тебе нравится это имя?
– Мне все равно, – пожала она плечами. – Но вы правы, надо же мне как-то назваться, неприлично… безымянной оставаться уже почти месяц.
Она усмехнулась и повторила, будто пробуя на вкус, свое новое имя:
– Кира. Мне нравится, как звучит.
– Хорошо… Кира, – улыбнулся доктор. – Так что же, моя дорогая Кира, ты еще нам расскажешь? Говоришь, улица из сна тебе показалась знакомой?
– Знакомой во сне, но не наяву. Это мне только снилось, что она знакома.
– Ясно. Но, сдается мне, не пустой это сон. Жаль, что ты его не записала, как я просил.
– Я не уверена, что мне хочется анализировать его, – невольно поежилась Кира.
– А нужно. Не всегда лечение бывает безболезненным. Кстати, думаю, что свяжусь-таки с моим коллегой из Москвы, практикующим гипноз. Ты любопытный случай, уж прости.
– Нам нужно будет поехать в столицу?! – ужаснулась Кира. Внимательный Илья Зурабович не пропустил испуга, мелькнувшего в ее глазах. Отложив ручку так аккуратно, будто боясь неосторожным движением или шумом нарушить нечто эфемерное, готовое дать важную зацепку, он сложил ладони перед собой так, что кончики указательных пальцев сомкнулись напротив его полных губ, и тихо спросил:
– Ты боишься ехать в столицу?
– Нет, но… Не знаю. Просто вырвалось.
– Если вырвалось, то это не «просто». Я подозревал и подозреваю, что приехала ты к нам из столицы.
– Почему?
– Интуиция. Могу, конечно, и ошибаться.
Кира пожала плечами и поднялась, чтобы уйти. Но в последний момент бросила взгляд на лежащий на столе «кирпич» «Тайна имени» и, повинуясь порыву, спросила:
– Могу я взять это с собой?
– Конечно, конечно, милая! Я же предложил, – засуетился Илья Зурабович и сам торопливо протянул ей книгу, все еще не теряя надежды, что та в буквальном смысле слова поможет ей открыть тайну ее имени.
Глава 2
Эля
День с утра рассыпался в руках словно высохший ком земли, хороня под слоем образовавшейся пыли все планы и надежды на спокойное ближайшее будущее. Неприятности начались еще с ночи, когда Эля увидела кошмар, детали которого к утру из памяти выветрились, но осталось ощущение как после глотка тухлой воды. Даже чашка растворимого кофе с остатками молока не помогла избавиться от неприятного привкуса. Да и как иначе, ведь ощущение осталось не на языке, а в голове, разболевшейся от воскрешенных кошмаром воспоминаний. Раз в две недели Эля видела этот сон словно напоминание: как бы она ни стремилась скрыться, спрятаться, наматывая километры, заметая следы и меняя телефонные номера, опасность приклеилась к ней как вторая кожа.
– Мама, ты сегодня опять кричала ночью, – заметил Тихон, сонно болтая ложкой в чашке с чаем.
– Мне снился большой зеленый монстр, который доедал мой последний йогурт, – отшутилась Эля. Сын, похоже, поверил, потому что принялся утешать ее и обещать в следующий раз прийти ночью на помощь и прогнать нахального монстра, ворующего йогурты из холодильника:
– Я тебе приснюсь и победю всех монстров!
– Конечно, мой хороший! Ты у меня такой смелый. Только надо говорить «одержу победу».
– Почему?
– Потому что нет такого слова – «победю».
– Но я все равно приснюсь! И всех монстров – пах-пах-пах! Бум! Бум! Тра-та-та-та!
Тихон с упоением, забыв о чае, принялся изображать, как взрывает и расстреливает монстров. Эля с улыбкой смотрела на сына – ее радость и единственную опору, и внутренний «монстр», прочно запутавшийся в воспоминаниях, немного притих. Страшно даже подумать, что сына у нее могло не быть. Тогда бы ее жизнь сложилась совсем по-другому, скорей всего, намного спокойней, без тех унижений, мучений и кошмаров, через которые ей пришлось пройти. Но была бы она полной? Вряд ли. Без тепла маленьких ладошек, гладящих ее по лицу после пробуждения, без звонких поцелуев перед сном, без детского запаха – смеси запахов карамели, молока и сливочного печенья, без улыбки с одним недостающим молочным зубом – ее жизнь не стала бы счастливой, даже если бы ей никогда больше не пришлось испытывать нужду. Постоянная нехватка денег, ночные бдения за компьютером из-за срочной работы, переезды, съемные квартиры и «монстры» в ее снах – это плата за счастье прижимать к себе сына, дышать в его светлый затылок, ловить губами непослушный вихор. Нет, если бы у нее была возможность на развилке опять выбирать дорогу, она бы все равно пошла по этой, даже зная, что ее ожидает впереди. Лишь бы в ее жизни был Тихон.
Сразу же после завтрака Эля проверила банковский счет, надеясь на поступление ожидаемого гонорара. Но на счету оставалась последняя сотня, а в электронном ящике оказалось письмо от заказчика с извинениями: обещанные деньги за работу ей выплатят в следующем месяце, и никак не раньше. Но не успела девушка отстучать кипевший праведным возмущением ответ, как получила другое сообщение – от второго клиента. Тот тоже сообщал, что переведет деньги только через две недели.
– Да вы что, сговорились?! Я без копейки! Мне ребенка кормить не на что! – крикнула под недоуменным взглядом сына Эля и в сердцах стукнула кулаком по столешнице.
Вчера она потратила последнюю пятисотку, отложенную на черный день, еще не зная, что следующий день и будет черным.
– И за жилье платить, – простонала Эля, уже представляя себе в красках телефонный разговор с хозяйкой квартиры – пожилой дамой, относящейся не к классу доброжелательных и безропотных бабулек-одуванчиков, пекущих пирожки и вяжущих носки, которых обидеть-то грех смертный, а к когорте именно стареющих дам со стервоточинкой в прищуренных глазах и с априори всем недовольно поджатыми губами. Одним из первых условий, на которых хозяйка ей сдала квартиру, было платить вовремя, ни днем позже. Эля как раз придумывала, как вывернуться из возникшей ситуации, как хозяйка, будто почуяв неладное, сама ей позвонила.
– Деточка, – начала она тем приторно-ласковым тоном, от которого уже начинаешь ожидать плохих вестей, – мне неприятно это сообщать, но вам придется освободить квартиру.
– Почему?! – воскликнула Эля, судорожно перебирая в памяти все возможные грехи, из-за которых их решили выставить вон. Они с Тихоном не шумят – соседям жаловаться не на что. Плата за квартиру до этого вносилась вовремя. Так в чем дело?! От этого известия у Эли будто из-под ног выдернули половичок, она даже покачнулась, словно на самом деле потеряла равновесие, и ухватилась рукой за стену.
– Моя дочь возвращается через три дня, ей понадобится жилье, – объяснила хозяйка.
Эле припомнилось, что о чем-то таком, вручая ключи, ей говорили. О том, что взрослая дочь хозяйки в настоящее время проживает за границей и квартиру, которая на самом деле принадлежит ей, сдает через мать, но на условиях, что, как только жилье понадобится, квартиранты должны освободить его. Эля все это выслушала тогда вполуха, не принимая на свой счет. Их с Тихоном остановки-передышки всегда были короткими, и она даже подумать не могла, что настоящая хозяйка квартиры вернется раньше, чем они решат опять сняться с места. В этот раз Эля надеялась задержаться дольше, даже устроила Тихона в детский сад, заплатив заведующей немыслимую для ее бюджета взятку.
– Но нам некуда идти! – предприняла девушка попытку разжалобить хозяйку.
– Ничем не могу помочь, – отрезала та. – Квартира мне нужна через три дня.
Вот и обернулось темной стороной то обстоятельство, которое Эля изначально посчитала за удачу: снять квартиру без посредников, без комиссионных и договора, только на одних честных обещаниях. Она переложила телефон в другую руку и бросила на Тихона встревоженный взгляд: сын прекратил строить из детского «Лего» башню и теперь внимательно прислушивался к разговору. Для своего возраста он понимал слишком много. К сожалению, некоторые жизненные уроки заставляют взрослеть стремительно. Эля чувствовала за собой вину перед сыном и всячески старалась продлить ему детство, покупая книжки с добрыми сказками, детские конструкторы и раскраски с мультяшными персонажами. Готовя завтрак, из продуктов составляла целые картины (идею она позаимствовала из Интернета). И когда у нее выдавалась свободная минутка, играла вместе с Тихоном: то они сооружали из стульев звездолет, то из одеял и подушек – замок. Зимой обязательно играли в снежки, строили крепость и лепили снеговиков. Летом ездили вдвоем на пикник в ближайший парк, захватив с собой из дома бутерброды и газировку. А осенью собирали гербарии из опавших листьев и делали из собранных шишек человечков. Она старалась создать видимость полной семьи. Но, несмотря на это, так и не была уверена, что в один день, когда Тихон, может, уже будет большой, какие-нибудь жизненные обстоятельства не сорвут печати с заархивированных воспоминаний и не пустят под откос благополучно идущие друг за другом вагоны дней. Как бы ей хотелось навсегда стереть пережитое из памяти сына!
– Эльвира? – окликнула ее хозяйка, обеспокоенная затянувшейся паузой. – Вы меня слышите?
Девушка поморщилась, услышав, что женщина ошибочно назвала ее другим именем, но поправлять не стала.
– Да. Да, я вас слышу. Мне потребуется время, чтобы найти жилье. За три дня это сделать невозможно. Вы что, способны выставить на улицу пятилетнего ребенка?
– Неделя, – после недолгой паузы смилостивилась хозяйка. – Неделя – и ни дня больше.
Этот разговор опустошил Элю так, будто мобильный всосал в себя все ее жизненные соки, оставив вместо нее пустую оболочку. Девушка бессильно опустилась на подлокотник кресла и свесила руки-плети меж колен, некрасиво ссутулив плечи. Поза обреченности. Только ей подумалось, что в их жизнь на какое-то время вошла иллюзия стабильности, как вновь поднялся ветер перемен и что есть силы дунул в обвисшие паруса – изорванные и истрепанные предыдущими ураганами. Ей не хочется никуда съезжать. Здесь им с Тихоном уютно и относительно спокойно. У нее уже просто нет сил вновь паковать вещи и переезжать на новый адрес. Сколько может занять поиск квартиры? И где ей взять деньги на комиссионные, если и на бутылку молока сейчас нет? Эля застонала и силой стукнула себя по колену, чтобы не заплакать на глазах у сына.
– Мам? – тихо позвал тот и, подойдя к ней, осторожно тронул за локоть. – Мы должны опять уехать?
– Да, мой хороший.
– Почему?
Что ему на это ответить? В этот момент Эля возненавидела ту неизвестную молодую женщину, которая неожиданно решила вернуться из благополучной Европы и отнять у них ненадолго установившееся спокойствие. Возненавидела почти так же, как того, кто превратил ее жизнь в кошмар и вечные бега.
– Я не хочу уезжать. Мне здесь нравится, – сказал Тихон, так и не дождавшись ответа.
– Я тоже не хочу. И мне тоже здесь нравится, – отозвалась она вместо того, чтобы начать как-то уговаривать сына. И, похоже, в ее голосе сквозила такая обреченность и печаль, что это пятилетний Тихон, а не она его принялся ее утешать:
– Но мы найдем другой дом. Даже еще лучше! И нам там разрешат держать собаку! Правда, мам?
– Правда, мой хороший.
Собака… Неисполняемая мечта Тихона. Им, кочевникам, заводить собаку никак нельзя, хоть они и мечтают оба о толстолапом щенке. Одно из условий, которые выставляют хозяева съемных квартир, – отсутствие животных. Да и не готова Эля обрекать ни в чем не повинное существо на такую нестабильную жизнь, к которой они приговорены. К горлу вдруг подкатил комок: ей вспомнился Звездочка. Рыжий, смешной, преданный… Где он сейчас? Гуляет за радугой, со звонким лаем гоняет облака. Если бы не он, не было бы у них с Тихоном даже этой кочевой жизни. Сын как-то сказал, что помнит большую рыжую собаку, хотя, как Эле казалось, помнить не мог.
– Почему бы тебе не нарисовать наш будущий дом? – предложила она, взяв себя в руки.
– И собаку?
– И собаку, конечно!
Пока Тихон занят, ей нужно подумать и решить, как им быть дальше. Для начала – где взять денег. Эля открыла ноутбук и написала два деловых и строгих письма заказчикам, в которых уже не просила, а требовала заплатить ей вовремя. А затем, не особо надеясь на совестливость работодателей, набрала номер подруги. Ну и что, что та за границей. Аня найдет способ ей помочь. Но Анна не брала трубку. Тогда Эля сбросила подруге сообщение с просьбой срочно перезвонить.
Дела в этот день, начавшийся так катастрофично, валились из рук. Эля не могла сосредоточиться ни на чем, ожидая ответа от заказчиков (а те будто специально решили мариновать ее молчанием) и звонка от подруги.
И когда наконец на столе завибрировал телефон, Эля метнулась к нему так стремительно, что невольно испугала занятого рисованием Тихона.
– Аня! – прокричала она, готовясь обрушить на подругу ворох своих проблем.
– Привет, – раздался в трубке голос, от которого внутренности обдало ледяным ветром ужаса. Это была не Анна. Дыхание перехватило, пальцы судорожно вцепились в телефон в противовес инстинктивному желанию отшвырнуть его как ядовитую змею. Лишь в одно это мгновение, растянувшееся до вечности, Эля умерла, осыпавшись колкими ледяными кристалликами, и вновь возродилась, чтобы в бешеном темпе провернуть мысленно все ходы-решения. Она даже не задалась вопросом, как ее смог найти этот человек, ведь она в очередной раз сменила не только адрес, который не знала даже Анька, но и номер телефона. Он всегда ее находил. Элю спасало лишь то, что она шла на опережение. Пусть на полшага, но опережала – благодаря этой ее способности в одно мгновение умирать, осыпаясь льдом или сгорая в пожаре паники, и тут же возрождаться – обновленной, способной принимать самые безумные решения в считаные секунды. И вот опять. Успеть опередить хотя бы на полшага.
Нора
Конверт был точной копией ранее полученных, словно отправитель однажды купил их целую пачку: белый со светло-синей каймой с левой стороны, как если бы его случайно обмакнули в подсиненную акварелью воду. Обычно вся корреспонденция Норе приходила в скучно-белых конвертах с напечатанным на них адресом. На этих же, с синей полосой, без почтовых штемпелей и марок, вместо адреса получателя стояло краткое «рara Nora» – «для Норы». Некто, не называвший своего имени, дважды в неделю опускал ей конверты прямо в почтовый ящик. А в письмах были либо стихи (как его, так и классиков), либо тонкие комплименты. И хоть обратного адреса на конвертах не стояло, их отправитель наверняка жил где-то поблизости, может быть, даже в одном с ней подъезде, так как он нередко писал, где видел Нору, что она в это время делала и во что была одета. Стиль письма выдавал образованного и начитанного человека, писал он практически без ошибок, если не считать той мелкой путаницы, свойственной местным билингвам, когда в разговорном испанском проскальзывают каталонские словечки. К примеру, употребляя союз «и», автор вместо испанского «y» упорно печатал каталонский союз «i». А больше Норе о нем ничего не было известно: ни возраста, ни имени, ни адреса. Вычислить анонимного воздыхателя, тайно следящего за ней, никак не получалось. Нора изучила все имена на почтовых ящиках, но проживающих в их подъезде мужчин было почти столько же, сколько квартир. Одиноких – трое. Но это тоже ни о чем не говорило: автор писем необязательно мог быть холостяком. Так же как необязательно мог проживать в одном с нею подъезде.