Его другая

Глава 1

Оля

– Неужели это я?

Подруга с восторгом рассматривает себя в зеркале, то и дело осторожно касаясь пальцами кончиков пышных накрашенных ресниц.

– Конечно, Мариам. Ты у меня красавица!

Улыбаюсь, складывая в косметичку подводку, тушь и прозрачный блеск для губ. Сама не могу оторвать от неё взгляда, довольная тем, что в результате получилось.

– Просто непривычно с подведенными глазами. Как думаешь, ему понравится? – спрашивает подруга и стремительно краснеет.

– Ты ему нравишься и без макияжа, Мари, – успокаиваю её. – А я просто подчеркнула твои и без того выразительные черты лица.

– Не подумает, что я выгляжу развратно? – испуганные глаза находят меня в отражении, а я только шире улыбаюсь.

Нашлась развратница. С её внешними данными можно было бы покорять модельный бизнес. Привлекательное невинное личико, длинные ноги и стройная фигура – она просто идеальна. Но несмотря на все свои достоинства, Мари самая правильная из всех моих знакомых, и самая послушная. Дело в её родителях и слишком консервативном воспитании. С такой семьёй, как у неё, сложно быть другой.

– Нет. Демьян знает, что ты и разврат это два противоположных слова, которые даже в одном предложении ставить вместе нельзя.

Я тяну за резинку, распуская её тяжёлые гладкие волосы и расправляю их пальцами.

– Всё, можно идти покорять.

Мариам встаёт, взволнованно одергивая подол бесформенной футболки, которую она носит дома при гостях, так как обтягивающие майки и топы ей строго запрещены.

Щеки красные, глаза блестят, выдавая волнение. Глупая моя.

Она безумно влюблена в лучшего друга её старшего брата, и хоть и твердит, что вместе им не быть, а все же очень хочет ему нравиться. И я её понимаю. Как никто, наверное.

Набравшись смелости, Мари направляется в сторону двери, в которую как раз в этот момент раздаётся стук.

– Мари, парни проголодались, может накроешь нам чего перекусить? – в дверном проёме показывается Давид, и теперь уже зачем-то одергиваю юбку я.

Нервно пробегаюсь ладонями по волосам, машинально приглаживая их.

Парню хватает всего мгновения, чтобы поймать в фокус лицо своей младшей сестры. Широкие брови сходятся к переносице, а взгляд становится более цепким.

Мы с ней синхронно замираем.

Сейчас начнётся…

Хоть я едва ли тронула её лицо косметикой, а все же не заметить изменений невозможно. Мари никогда прежде не красилась.

Давид резко шагает вперёд и берет сестру за подбородок.

Стискивает зубы, прежде, чем перевести давящий взгляд на меня.

– Это ты сделала? – выплевывает пренебрежительно.

– Да. Ей идёт, правда? – стараюсь сгладить ситуацию и мягко улыбаюсь.

– Не идёт, – отрезает Давид, – сестра, смой быстро эту грязь. Не хватало, чтобы тебя мать увидела. Она же тебя в порошок сотрёт.

Глаза подруги стремительно наполняются слезами, но я не даю ей испортить то, над чем мы так кропотливо трудились. Тяну её за руку на себя.

– Твоя мама придёт только через час. Успеешь как минимум накрыть на стол.

И осуществить свое заветное желание – показаться Демьяну. Этого я не договариваю, но она меня понимает и без слов.

Кивнув, быстро ретируется из спальни, боясь вероятно, чтобы рассерженный брат сам не пошёл смывать с неё косметику, и тем самым оставляя меня с ним наедине.

А вот это уже плохо…

– Ты что о себе возомнила? – гневно цедит он сквозь зубы.

– Так нельзя обращаться с людьми, как вы, Давид, – вскидываю подбородок, намеренно не демонстрируя как его тон на самом деле на меня действует. – Это твоя сестра. И ничего страшного я не сделала. Всего лишь подвела глаза подводкой и тушью.

– Мариам не красится. Эти привычки выставлять себя на показ оставь себе, – делает шаг в мою сторону, а я инстинктивно отступаю назад.

Комната довольно маленькая, а когда в ней находится Давид и вовсе дышать нечем становится.

– Я не выставляю себя напоказ!

– Да что ты? Губы свои постоянно красишь красным, чтобы заметили.

Чтобы ты заметил, дурак…

Давид шагает ещё ближе, а у меня неконтролируемо сбивается пульс, разгоняя кровь по венам.

– Вообще не понимаю, что Мариам в тебе нашла, – давит он, – Вы такие разные. Она домашняя девочка, а ты… ты же как стрекоза, Оля. То тут, то там.

– Это плохо? – упираюсь бедрами в стол, когда он максимально сокращает между нами расстояние.

В лёгкие уже токсинами проник его запах и травит меня, но я этого не показываю. Никогда не показываю, что Давид для меня значит больше, чем может показаться. Что его открытая беспричинная неприязнь ранит меня.

– А что хорошего? Живёшь без проблем. Своими крошечными мозгами не в состоянии подумать, что Мариам достанется из-за твоего желания сделать её похожей на тебя. Наша семья не такая как твоя, Оля. Это тебе позволено шляться вечерами непонятно где и с кем.

Обида вспышкой боли растекается в грудной клетке, и я со всей силы сжимаю кулаки.

– Я не шляюсь нигде.

– Ну да. А позовчера я не тебя видел около пивбара?

В горле ком собирается, а горечь обжигает язык. Да, я была там… Только пиво я терпеть не могу. Как и все пивбары в нашем городе. Могла бы, снесла их к чертовой матери.

Чувствую, как тяжело начинает в груди биться сердце.

– Молчишь? – выплевывает он, ступая ко мне вплотную и нависая тяжёлой тенью. А я закрыть нос пальцами хочу, чтобы не вдыхать его запах. Чтобы также ненавидеть, как и он меня. – Запомни, Оля, я слежу за тобой. Не смей втягивать Мариам в неприятности.

– То есть шататься по клубам и заводить сомнительные связи позволено только тебе? – не выдерживаю я.

Для Давида нормально часто с друзьями бывать в барах и уходить оттуда периодически с разными девушками. Одной постоянной у него нет. Зато шведский стол просто ломится от изобилия однодневок.

– Да, – не отрицает он.

– Очень странно не находишь? Тебе можно все, а ей ничего?

Как же трудно вот так стоять, когда он прижимается ко мне. Когда его дыхание касается моей щеки, а ладони лежат по обе стороны от моих бёдер на поверхности стола. Если бы только можно было потянуться и прикоснуться к его губам. Я бы, наверное, все отдала, чтобы он не оттолкнул. Но не вот так, когда между нами трещит неприязнь. Когда в его глазах я мелкая пьянчужка и кто там ещё? Шлюшка? Наверное, так он думает в мой адрес.

Смешно. Шлюшка, у которой никогда не было интимных отношений. Давид бы удивился, но я ему ни за что не признаюсь. Оправдываться никогда не стану.

– Да, мне можно всё. А Мариам – девушка, будущая жена. Она должна быть незапятнанной, в отличии от некоторых.

Брезгливо произносит он, и эта его фраза меня добивает. Словами наотмашь бьет, как если бы он ударил физически, прямиком в солнечное сплетение.

Со всей силы толкаю засранца в грудь.

– Как и твоя будущая жена? – язвлю несдержанно, – Она тоже вот так же послушно сидит в Армении и ждёт, когда ты, переспав с половиной женского населения прискочишь к ней и станешь верным?

Давид резко хватает меня за локоть и дёргает на себя.

– А это не твоё дело!

– Конечно, куда уж мне? Все эти ваши странные традиции моим крошечным умом не понять. Жениться на той, кого даже не любишь! Потому что, если бы ты её любил, не спал бы здесь с каждой второй, – почти выкрикиваю.

– Оля, не лезь куда не просят!

Карие глаза темнеют, а на суровом лице вздуваются желваки. Ощутимая ярость, исходящая от него стеной, врезается в меня, но вместо того, чтобы испугаться я выдергиваю свою руку, и сама уже сокращаю между нами расстояние настолько, что и миллиметра не остаётся. Моя грудь упирается в его напряженную, каменную. Хочется снова толкнуть его за то, что ни черта не понимает. Не видит, как я смотрю на него, как жду, когда перестанет ненавидеть. Я чёрт возьми даже не понимаю откуда у него это ужасное отношение ко мне, ведь, когда мы только познакомились было всё нормально, а потом его как подменили. В один день просто взял и начал смотреть, как на букашку под ногами.

– А то что? – спрашиваю, не разрывая зрительного контакта. – Что ты мне сделаешь?

Давид стискивает челюсти, и кажется, вот-вот и схватит меня. Взгляд чёрных, как сама ночь глаз обжигает, оставляет ожоги на коже. Он опускает его на мои губы, и я вижу, как ещё сильнее искривляются его собственные. Ну да, ведь мои накрашены такой ненавистной ему красной помадой.

Ответить Давид не успевает. Внизу хлопает дверь, и посреди тишины слышится голос Лусинэ – матери Мариам. Давид застывает, а я холодею. На спине выступает ледяной пот. Почему она дома? Должна же была прийти только через час, сама говорила, когда собиралась за покупками.

По лицу Давида пробегает тень. В черных глазах яркой вспышкой горит «Я убью тебя», а я только и могу думать, что о подруге. Её мать – страшная женщина. Ей ничего не стоит, как закрыть дочь на неделю дома, если она хотя бы в чём-то провинится. А виной в её понимании является даже опоздание на десять минут с танцевального кружка.

Разворачиваюсь, хватаю сумку, и с тарабанящим сердцем, бегу вниз. Едва не падаю с лестницы, но вовремя хватаюсь за поручень. Пробегаю мимо зала, в котором болтают Демьян с Сашей, а уже на подходе к кухне различаю полный тихой ярости голос.

– Это что такое?

– Мам, я же не сильно, – оправдывается Мариам дрожащим голосом.

Чёрт, чёрт. Резко торможу около кухни и несколько раз быстро вдыхаю и выдыхаю.

– Добрый день, – заходить стараюсь спокойно, чтобы не показать, что бежала.

Лусинэ стоит напротив Мариам и разглядывает её также, как Давид всего несколько минут назад. Услышав меня, поворачивает в мою сторону голову и прибивает взглядом к месту.

– Это ты её накрасила?

– Да. Вы не ругайте пожалуйста Мариам. Я просто на курсы пошла и мне нужно было потренироваться, – выпаливаю первое, что пришло на ум, – на манекене неудобно. Все же на живом человеке совсем другое дело. Кожа, ресницы…

Тонкие женские губы складываются в тонкую линию, и её ярость уже направляется на меня, а не на дочь. Это хорошо, пусть лучше так. Меня-то она дома не закроет.

– Не нужно использовать Мариам в качестве живого манекена. Найди себе кого-то другого для экспериментов. А ты, – поворачивается к дочери и тычет ей пальцем в лицо, – иди смой всё это. И чтобы больше я этого не видела. Поняла?

Фух, кажется пронесло. Облегченно выдыхаю.

Спешно согласившись, Мариам разворачивается, а проходя мимо меня, незаметно касается моей руки холодными пальцами и кивает в благодарность. Провожаю её взглядом и тут же слышу недовольный голос Лусинэ:

– Мы скоро будем ужинать. Тебе пора, Оля.

Да, на ужин меня почти никогда не приглашают. Только если это делает Мариам при своём отце. Он, в отличии от Лусинэ, не питает ко мне такой антипатии.

– Я и так собиралась уже уходить, – отвечаю, равнодушно пожимая плечами, – До свидания. И приятного аппетита.

Прохожу в коридор и наспех обуваюсь, даже не зашнуровывая ботинки. На улице зашнурую. Эта женщина вызывает у меня прямо мороз по коже, и когда она дома мне хочется скорее ретироваться.

Уже выпрямившись, замечаю стоящего у стены Давида. Сложив руки на груди, он исподлобья следит за каждым моим действием. Тоже, вероятно, не дождется когда я уже уйду.

Разворачиваюсь и выхожу, не прощаясь. Неприятно, когда человек, о котором я думаю двадцать четыре часа в сутки является свидетелем моего же унижения, но это ничего. Я готова стерпеть.

Я слишком люблю Мариам, чтобы из-за её матери не приходить к ней или перестать общаться. Я нужна этой девчонке, как и она мне. Только дружба с Мариам помогает мне самой не думать о том, что меня ждёт дома.

Глава 2

Оля

– Побежали, Алис?

Поправляю на голове сестры капюшон дождевика и беру её за пухлую ручку. Дожидаюсь пока она с азартом кивнет, и мы начинаем бежать. Быстро, насколько можем. Под заливистый смех Алиски оббегаем лужи и перепрыгиваем через льющиеся по дороге ручьи.

Мне в отличии от любящей дождь сестрёнки, непогода совсем не по душе. Ещё и такая. Когда ветер деревья к земле клонит, а остервенелые крупные капли безжалостно бьют в лицо. Зонт бы не выдержал подобного испытания и точно вывернулся бы наизнанку, поэтому я даже не пыталась его открыть. Главное, Алиска в дождевике, а я промокнуть не боюсь.

Зря, наверное, ведь за окном февраль. Если бы зима у нас была человеческая, шел бы пушистый снег, но в последние годы климат сильно поменялся.

– Наш автобус, Ось, – указывает пальчиком Алиска на подъезжающую маршрутку, в которую битком набиваются такие же промокшие пассажиры. – Успеем?

– Успеть-то успеем, но не влезем.

Так и есть. Даже последним двум ребятам приходится выйти, потому что и без того хлипкая дверь банально не закрывалась, пока они висели на ступеньках.

Следующего автобуса приходится ждать пятнадцать минут. В хорошую погоду мы с сестрой обычно ходим пешком через парк. Там есть небольшой пруд, в котором плавают утки и лебеди. Алиска просто обожает их кормить. Но сегодня дождь спутал наши планы, поэтому придётся давиться в автобусе.

На самом деле живем мы недалеко. Просто расположение у детского сада неудобное. Либо через парк, либо в обход, но тогда дорога занимает намного дольше времени.

Домой мы попадаем запыхавшиеся и вымотанные. Мало того, что я промокла до нитки, так еще и лифт не работает. Пришлось снимать с Алиски дождевик с курткой, чтобы она не запарилась, и топать пешком на седьмой этаж.

– Я устала, – хнычет сестрёнка, тяжело падая на свой стульчик в прихожей.

– Знаю, малыш, я тоже. Но мы сейчас подкрепимся и снова станем сильными, – стягиваю с неё резиновые сапожки и подталкиваю к ванной комнате.

Собственные мокрые ботинки и куртку забираю с собой в комнату, чтобы повесить на батарею. Завтра в школу, а если они не высохнут мне идти будет банально не в чем.

Возвращаясь обратно, замечаю мокрые следы на полу от моих же носков. Быстро сняв их, уношу в ванную и бросаю в корзину для белья. От холода меня мелко трясет. Включив горячую воду, держу под ней руки дольше обычного, чувствуя, как долгожданное тепло растекается под кожей.

– Ось, а папа дома?

Интересуется из-за спины Алиса.

– Не знаю, – выключив воду, вытираю руки и обнимаю её за плечи, – пойдём переоденемся и покушаем.

В зале свет не горит. Может отца и правда, нет?

На всякий случай включаю свет в прихожей. Комната Алисы смежная с залом, в котором ночуют родители. Мы тихонько ступаем туда, чтобы если папа спит, не разбудить его. Это чревато. Нам гораздо проще и лучше, когда он в состоянии отключки.

– Ось, а где телевизор? – резко остановившись посреди зала, Алиса указывает пальцем на пустое место на стене.

Я едва не охаю и тут же прикрываю рот ладонью.

Ещё утром здесь находилась большая плазма, по которой мы полтора года назад всей семьей могли смотреть семейные фильмы и мультфильмы. Это было наше любимое семейное времяпровождение по выходным или на каникулах.

В груди больно стягивает.

– Не знаю, малыш, – отвечаю шепотом и тут же вздрагиваю, потому что в эту секунду с дивана раздаётся храп. – Пойдём быстрее, а то папу разбудим!

Мягко подтолкнув сестру к комнате, я спешу закрыть за нами дверь. В горле растёт ком. Если мама увидит, что плазмы нет, она жутко расстроится. Снова начнётся скандал, бесконечные упрёки, и опять буду виновата я. Всегда виновата только я.

– Ось, а мы теперь не будем смотреть мультики, да?

Зеленые глазки Алисы пытаются найти у меня ответ, когда я сама тщетно борюсь с тем, чтобы не выдать как на самом деле мне больно.

– У тебя же планшет есть, – сняв с неё штанишки и кофточку, помогаю переодеться в домашнюю одежду.

– В планшете смотрю только я. А по телевизору мы с тобой вместе смотрели. И с мамой.

И с папой… но этого она, наверное, не помнит. Маленькая была.

– Я и на планшете с тобой посмотрю, не переживай!

Щелкнув малышку по носу, я завязываю ей хвостик и вывожу из комнаты. Храп папы стал громче, а значит уснул он крепко.

Бросив ещё раз тоскливый взгляд на пустую стену, отправляю сестру на кухню, а сама быстро переодеваюсь в своей комнате. Избавившись наконец от мокрой одежды, прилипшей к телу, натягиваю теплую кофту и спортивные штаны с носками. Приму душ позже. Пусть сначала Алиса покушает и сядет за мультики. Может, к тому времени мама уже вернется.

На кухне меня ждет уже привычная картина. На столе стоят несколько пустых стаканов, а на полу валяется три бутылки из-под коньяка. Тарелки, на которых, вероятно, была закуска, судя по застоявшемуся запаху ветчины и сыра, занимают часть стола. На другой валяются остатки помидоров и кислых огурцов. Их просто откусывали и отбрасывали что ли?

Ощущение, что ели свиньи, а не люди. И так почти каждый день…

Вздохнув, быстро сбрасываю все это в мусорное ведро, и собираю посуду. Алиса уже уткнулась в планшет, стоящий на подоконнике, поэтому не видит моего выражения лица. То, что она растёт в такой обстановке – отвратительно до слез. По началу она пугалась грязи и людей у нас в квартире, а теперь привыкла. И это ужасно привыкать к подобному.

Правда, ей легче, она не помнит жизни ДО. Не помнит того, как мы были счастливы и даже не знали, что такое выпивающий папа. Я помню его совсем другим – любящим и заботливым. Внимательным к нам. Помню его ласку, улыбки и смех.

– Ось, ну когда мы будем кушать? – вопрошает сестренка, и я опомнившись, открываю холодильник.

Отыскав вчерашнее пюре, разогреваю его в микроволновке. Стоящая в раковине, немытая кастрюля из-под мясной подливки говорит о том, что ветчины отцу с его друзьями было недостаточно. Мог бы хотя бы Алисе пару кусочков оставить, но нет, ему это не пришло на ум!

Обнаружив на полке в холодильнике вареную колбасу, жарю нам с сестрой несколько кусочков. Все же не просто пюре, уже хорошо.

После ужина мою посуду, расставляю всё по местам, и мы с ней отправляемся каждая в свою комнату. Алиса продолжать смотреть мультики, а я – делать домашнее задание.

Усевшись за стол и подготовив учебники с тетрадями, замечаю, как мигает мобильный телефон, знаменуя о новом сообщении в мессенджере.

«Спасибо, Оль, за то, что прикрыла»

Мариам.

«Не за что. Всё нормально у тебя?» – печатаю и отправляю ответ.

«Да. Ловко ты придумала про курсы. Прости, что из-за меня тебе пришлось врать. Я уже пожалела, что попросила тебя меня накрасить. Мне очень жаль, правда»

Качаю головой, откидываясь на спинку стула. Мариам как всегда. Извинится за всех подряд.

«Перестань. Ничего в этом такого нет. С Демьяном-то успела поговорить?»

«Да (смущенный смайлик), он сказал, что я красивая. И кстати, после того как ты ушла, Давид тоже признал, что мне шел макияж»

За ребрами прокатывается колючая волна, а пальцы крепче сжимают телефон.

«Что ж он тогда так требовал, чтобы смыла всё?»

«Переживал, что мама будет ругать. Он знает, что она не приемлет этого, вот и волнуется за меня»

Давид любит сестру, это факт. Я не раз замечала его заботу в её адрес. Но это не даёт ему права говорить со мной таким тоном, как сегодня. Тем более, что я этого не заслужила.

«Не обижайся на него, Оль» – мое молчание, видимо, заставляет Мариам написать следующие сообщения. «Я не знаю почему он так грубит тебе. Раньше не замечала за ним подобного, только в последнее время, и только с тобой. Я поговорю с братом и постараюсь это исправить. Ты мне очень дорога, я не хочу, чтобы он тебя обижал»

Прикрываю веки и глубоко вздыхаю. Значит, я права. Он только со мной так стал себя вести. С другими Давид всегда вежлив, даже со своими однодневками. Один раз я видела его в клубе с друзьями. Он не ведет себя как циничный придурок с девушками. Нет. Он умеет очаровать так, чтобы они сами захотели с ним уехать. Очаровать всех, кроме меня. Иногда создается ощущение, что он намеренно меня оскорбляет. Только почему? Я ведь абсолютно ничего ему не сделала.

«Не нужно ни с кем говорить» – вбиваю ответ, «Мне всё равно на него».

Несколько раз пишу последнюю фразу, потому что на самом деле она идёт в разрез с тем, что я чувствую, но в итоге отправляю. Не нужно Мариам ничего знать.

«Нет, я поговорю. Ты уроки уже сделала?»

Точно, уроки…

Выпрямившись, осматриваю пустую тетрадь.

«Сажусь только. Буду грызть гранит науки, так что если что – отвечать смогу не сразу».

Отправляю и таки проваливаюсь в бездну школьных предметов. Углубляюсь настолько сильно, что не замечаю, когда хлопает входная дверь. Вздрагиваю лишь, услышав:

– Это что такое? Где телевизор, Витя?

Глава 3

Оля

– Чё орешь, Марина? Голова раскалывается!

В голосе отца звучит усталость и упрек, пока мама сокрушается по поводу исчезновения дорогой плазмы.

– Вить, ну зачем? – ее надломанная интонация отдаётся болью в моей груди, – Ну что ты творишь?

Плачет. Мама плачет, а мне хочется ладонями уши зажать, чтобы не слышать этого. Их ссоры стали частым явлением в нашем доме, и если поначалу я надеялась, что кошмар скоро закончится, то теперь просто смиренно принимаю происходящее.

– Да мы все равно его не смотрели. Каждый в своем телефоне сидите, – бросает папа и судя по раздающимся шагам по коридору, направляется на кухню.

– Он же денег каких стоил! Витя! Перестань выносить из квартиры технику, у нас так скоро ничего не останется!

– Да? Привыкли жить на широкую ногу благодаря мне! – бьёт по самому больному папа. – Всё что хотели у вас было! Поехали в Турцию, Витюш, – коверкает мамину интонацию, – Ездили. Вить, нужна сковорода гриль. Купил. Всё покупал, что хотели. А теперь имею право всё, что купил и продать. Нету больше кормильца Вити!

Это очередной камень в мой огород. Папа знает, что я слышу.

– Да как нету? Ты же сам себя хоронишь! – мама в который раз пытается тщетно достучаться до него, – Витенька, перестань пить и поймешь, что жизнь не остановилась. Она идёт дальше, просто теперь иначе.

– А что так? Самой работать надоело? Не привыкла, да, Маринка? Принцесса ты моя, на горошине, что ж поделать. Никогда не знаешь где найдёшь, где потеряешь. Корми теперь детей сама!

Я зажмуриваюсь, чувствуя, как по щеке течет слеза. Это не папа. Не тот папа, которого я знала раньше. Тот, прежний, никогда бы не позволил себе так разговаривать с мамой. И слово "детей" не произносил бы с таким отвращением.

Он любил нас… Когда-то.

– Моей зарплаты на всё не хватает! Витя, не сравнивай прошлую свою, и мою в школе. Если ты будешь и дальше всё выносить, нам придется по соседям ходить и еду выпрашивать! Бутылку дай сюда! Витя! – истерические нотки в голосе мамы заставляют в груди всё сжиматься. Не замечаю, что сдавливаю ручку так сильно, что пластмасса жалобно трещит.

– Поесть вон лучше приготовь, холодильник пустой. А ну не дергай, – рявкает папа, – сюда сказал, дай! – слышится возня и удар кулаком по столу. Я в комок сбиваюсь, – Алису пусть завтра бабушка заберет, у Олега день рождения, я их к нам позвал.

– Зачем к нам? Чем я кормить их буду? – обессиленно спрашивает мама.

– Сваргань что-то по-быстрому.

– Я не успею. Ночь почти на дворе.

– А не надо было шляться до ночи, – грубо отвечает папа, – Приходить начала поздно, это что за уроки такие у тебя?

– В две смены!

– Смотри мне!

Мимо моей комнаты снова раздаются шаги, а потом в зал захлопывается дверь.

Я только сейчас отмираю. Словно из вакуума выныриваю. Медленно моргаю и на тетради прямо передо мной замечаю размытые от слез клеточки, в которых некрасиво поплыли цифры. Трогаю щеки и стираю влагу тыльной стороной ладоней. Ненавижу, когда папа просыпается. Лучше бы спал до самого утра.

Если бы можно было, я бы вообще из своей комнаты не выходила, но мысль о том, насколько плохо маме не позволяет мне этой слабости.

Отодвинув стул, встаю и тихонько выхожу в коридор. Проверяю, действительно ли закрыта дверь в зал. Алиса, скорее всего, в наушниках. Когда она слышит, что родители начинают кричать, тут же водружает их на голову. Это я её научила. После того, как она однажды сильно испугалась крика отца, и прибежала в слезах ко мне в спальню, я купила ей наушники на последние накопления и велела надевать их всякий раз, когда она почувствует тревогу.

Ступаю бесшумно, боясь привлечь к себе внимание отца. А когда захожу на кухню, не могу не испытать укол боли. Мама стоит около окна и опирается на него ладонями. Плечи опущены, спина сгорблена.

Когда-то до безумия красивая она больше совсем на себя не походит. Словно за полтора года состарилась на целых двадцать. Былые ухоженные блестящие светлые волосы собраны в свободный пучок на затылке, а печать произошедшего с отцом отложилась во всем её облике. И нет, это не из-за того, что у неё больше нет финансов, чтобы поддерживать красоту косметическими процедурами. Дело в том, что она изменилась внутренне.