Отрок. Внук сотника: Внук сотника. Бешеный лис. Покоренная сила

– Бешеный! – вдруг завопил он тонким голосом. – Минька взбесился, сейчас кусаться будет! – и, совершенно непостижимым образом стартовав из сидячего положения, бросился бежать.

– Бешеный! – подхватили дуэтом Ероха и Филька, устремляясь вслед за Мешком, и Мишка с Юлькой остались наедине. Намечавшееся шоу сорвалось, едва начавшись. Так хотелось еще пару раз вмазать Ерохе, а потом заставить всех троих просить у Юльки прощения. Увы, труппа покинула подмостки очень шустро, забыв попрощаться.

Кличка «Бешеный» прилипла, а в горшке, как выяснилось, была обыкновенная вода, а вовсе никакое не лекарство…

То, что Юлька обозвала его кличкой, которую Мишка заработал, ее же и защищая, показалось обидным и несправедливым.

– Бешеный, говоришь? А сюда глянь! – Мишка кивнул на волчьи трупы в санях. – Не был бы бешеным, может, и не отбились бы! Не был бы бешеным, может, и мать не довез бы! А ты языком своим поганым…

– Минь, прости меня, – неожиданно мягко проговорила Юлька. – Ты голодный, уставший, за мать испугался… поехали домой… Я Чифа полечу. Ему плохо совсем, посмотри.

«Профессионал от бога! Мгновенно разряжает обстановку, переключает внимание, предлагает действие, от которого нельзя отказаться. Если голодному человеку напомнить о голоде, а уставшему об усталости, то они почувствуют голод или усталость еще острее. Это заставляет отвлечься на внутренние ощущения. Потом – напоминание о беспокойстве за мать. Это переключает внимание с объекта агрессии на объект заботы. И, наконец, фиксация на конкретной проблеме, требующей немедленных действий. Заставляет перевести взгляд с себя на объект, нуждающийся в неотложной помощи. В данном случае – на Чифа. Все – агрессия ушла, как вода в песок! И ведь ни в каких мединститутах не училась. Ребенок же еще, а как работает!

Вообще-то, конечно, все женщины интуитивно владеют этим искусством, в той или иной степени. Но нынешние врачеватели, поднимающие тяжелораненых и больных без антибиотиков, обезболивающих и противошоковых препаратов, где-то процентов на пятьдесят делают это не за счет отваров и настоев, а с помощью изощренной психотерапии. Голос-то какой: ласковый, обволакивающий. Я у нее такого и не слышал никогда… Ну, и ладно, пусть считает, что сработало. Уверенность в своих силах в лекарском деле – половина успеха».

– Да едем, едем уже.

Несколько баб у колодца дружно уставились на груду волчьих тел в проезжающих мимо них санях.

– Михайла! Это где ж ты так поохотился?

«Ого! Уже не Минька, а Михайла. Явный прогресс, любят бабы удачливых!»

– Не я охотился, – отозвался Мишка, – на меня охотились, да не вышло!

– А мать-то где? Ты же с ней уезжал.

«Все видят, все про всех знают. Деревня, блин!»

– У лекарки, зашиблась она.

Чифу действительно было плохо. В дом его пришлось вносить на руках. Все вокруг сразу же наполнилось охами и ахами старших сестер, Анны и Марии, но Юлька и здесь, проявляя подлинный профессионализм, быстро заняла всех делом: кому – греть воду, кому – искать чистые тряпки для перевязки, кому – просто не мешаться под ногами (это – малышне). Сразу же, между делом, объяснила, что с матерью все будет хорошо – просто зашиблась, когда из саней выпала, но ничего, слава богу, не сломала.

Тут все было в порядке, если в такой ситуации вообще может быть какой-то порядок, поэтому Мишка вернулся во двор и принялся распрягать Рыжуху.

Стукая деревяшкой, заменявшей ему нижнюю треть правой ноги, на крыльцо выбрался дед Корней.

– Где напоролись-то, Михайла? – поинтересовался он, разглядывая Мишкину добычу.

– Да уже почти подъезжали.

– И сколько их?

– Семь.

– Всех ты пострелял?

– Нет, одного мать – топором, еще одного – Чиф.

Дед молча потоптался на крыльце с таким видом, словно хотел что-то спросить, но никак не мог сформулировать вопрос должным образом. Для бывшего сотника латной конницы такое поведение было очень уж нехарактерным, и Мишка невольно напрягся, ожидая, когда дед наконец заговорит.

– Кхе… – дед, кажется, все же подобрал нужную формулировку. – Что лекарка сказала?

– Что зашиблась, но ничего не сломано.

– Больше ничего не говорила?

– Нет, а что еще-то? – о беременности матери Мишка не собирался и заикаться. – Вон, Юльку отпустила, значит, помощница не нужна. Наверное, не так уж и страшно.

– Юльку, говоришь, отпустила? – не отставал дед. – Сама, или Юлька отпросилась пса лечить?

– Не знаю, деда, без меня разговор был.

– А мать на что жаловалась? Где болело?

– Ни на что не жаловалось, наоборот, говорила, что полегчало, а потом сознание потеряла.

– Кхе… Ни на что не жаловалась… А Юльку выставила…

«Неужели знает? И как свекр должен относиться к беременности невестки, уже больше трех лет как вдовой? Нравы ЗДЕСЬ достаточно свободные. Досвадебная беременность не грех, а как бы и достоинство – свидетельство физического здоровья и плодовитости. Церковь, само собой, порицает, но здесь, если надо, на церковь кладут с прибором – не Испания, чай. Да и там инквизиция появится только лет через триста, наверно…

Блин, куда меня понесло? Испания, инквизиция… Если дед знает или догадывается, то… что? Не знаю, даже представить себе не могу его реакции. Но в селе не знают, это точно. Иначе давно бы судачили. Значит, не с кем-то местным. На ярмарку в этом году не ездили из-за эпидемии, купцы осенью по той же причине не приезжали. Нет, похоже, все-таки, кто-то свой, но конспирацию соблюли.

Юлька, будем надеяться, не протреплется, Настена, разумеется, будет молчать, дед, если знает – тоже. С этой стороны опасаться вроде бы нечего, только бы Настена мать откачала. А Юлька – Чифа».

– О чем задумался, Михайла-стрелок? – снова подал голос дед.

– Да я, деда, Юльке две шкуры пообещал. За лечение. И сказал, что мать ей шубу сошьет. Видал, в чем она ходит?

– Верно сказал, и сделал сегодня все верно. Хвалю!

«Опаньки! Вполне серьезно хвалит! Подобная дедова похвала дорогого стоит. Тем более, в таком деле, как стрелковый бой и спасение раненых. Как-никак, дед – сотник латной конницы. Если бы не в ополчении, а в княжеской дружине – должность боярская».

Да, дед был, еще совсем недавно, сотником кованой рати – главной ударной силы княжеского войска. Село Ратное носило такое название не зря. Около ста лет назад, повелением князя Ярослава Мудрого, сюда в глубинку, на границу бывших древлянских и дреговических земель, определили на жительство сотню княжеских воинов с семьями.

Князя Ярослава Киевского не зря прозвали «Мудрым». Этим мероприятием он убивал сразу нескольких зайцев. Во-первых, в припятской глухомани, где с большим трудом приживалось христианство, появлялось сразу более полутысячи православных, никакими родственными узами с местными язычниками не связанных. Во-вторых, недалеко от границы с Волынью появлялся достаточно сильный гарнизон, не просто несущий службу, а вынужденный защищать свои дома и семьи. В-третьих, киевская власть закреплялась на землях, до того принадлежавших ей, по большей части, чисто формально. До таких отдаленных мест руки у Киева по-настоящему не доходили. Можно назвать еще и в-четвертых, и в-пятых, и так далее. Мудр был Ярослав Киевский – не отнимешь.

С тех пор, по первому призыву князя киевского, а позже туровского, все способные носить оружие жители Ратного нацепляли на себя воинское железо и садились в седла. И во главе их почти десять лет стоял дед – Корней Агеич из рода Петра Лисовина – десятника четвертого десятка той, присланной сюда Ярославом Мудрым, сотни.

Так что дед если и не считался первым лицом в местной иерархии, то делил первенство со старостой. И должность его являлась вовсе не «шишкой на ровном месте». Село Ратное было богато и многолюдно, потому что по жалованной грамоте не платило никаких податей, рассчитываясь с князем за землю и привилегии воинской службой. Да и землю эту никто не мерил, как, впрочем, лесные, рыбные, бортные и прочие угодья, которыми пользовались жители Ратного. Пользовались по праву сильного, поскольку отвоевали эти угодья с оружием в руках у местных, поощряемых на сопротивление языческими волхвами.

Так и жила семья в почете и достатке, пока не наступила в ее жизни, как и в жизни многих других семей, черная полоса.

Началось все с небольшой, в общем-то, неприятности – сбежал холоп. Вернее, сначала одного холопа у деда выкупили. Приехали родственники с Волыни, привезли выкуп, поторговались, как водится, но решилось все полюбовно. Ну, как было такое дело не обмыть? Обмывали в течение нескольких дней, тщательно, со знанием дела, с хождением в гости и приемом гостей, поскольку точно такие же мероприятия проходили еще в нескольких семьях: последний поход за реку Горынь – в земли Владимиро-Волынского княжества – оказался удачным.

Пили меды, пели песни, клялись друг другу в любви «до гроба». Причем формулировка эта для клявшихся пустой формальностью не была. Первый же набег волынцев на Турово-Пинское княжество (или наоборот) каким-то количеством гробов непременно завершился бы, причем с обеих сторон.

Когда гулянка наконец завершилась, похмелье, кроме всех обычных в таком деле неприятностей, ознаменовалось и еще одной. Все волынские пленники, за которых не привезли выкуп, видимо, сговорившись, дали деру. Среди них оказался и один дедовский, по имени Ерема. Мало того, что сам сбежал и коня со двора свел, так еще и соседскую девку, то ли по любви, то ли еще как с собой прихватил.

Искали беглецов недолго – меньше двух дней. Во-первых, с похмелья. Во-вторых, дел полно, некогда по лесам шляться. В-третьих, в каком-то заболоченном лесу, куда вроде бы уходили следы, нарвались на совершенно непонятно чью засаду. Потеряли несколько человек ранеными (слава богу, все выжили) и сочли за благо возвращаться по домам.

Кто ж знал, что это только первый звонок? На следующий год грянула эпидемия. Дед разом схоронил жену, незамужнюю дочь, новорожденного внука и еще несколько дальних родственников. Вымерли подчистую и семь холопских семей, которых дед поселил на выселках, планируя, видимо, завести собственную деревню и заделаться-таки настоящим боярином.

А потом была роковая сеча на Палицком поле. Княжеские воеводы вчистую прозевали фланговый удар вражеской конницы. Дедова сотня как раз на том фланге и стояла. Быть бы ей растоптанной и посеченной, но дед каким-то чудом сумел развернуть, перестроить, разогнать в галоп свою и часть соседней сотни. Половцы, составлявшие большую часть атакующих, вместо того, чтобы врубиться в незащищенный фланг, напоролись на встречную атаку сомкнутого строя кованой рати – самое страшное оружие в руках полководцев Средневековья. Лобового столкновения с латной конницей степняки не выдерживали никогда. Дед спас не только свою сотню, но и все княжеское войско. Но…

Через несколько дней к воротам дедова подворья привел телегу его сын Лавр. В телеге лежал труп Лаврова брата-близнеца Фрола – отца Мишки, а рядом с ним мечущийся в бреду дед, со страшным рубленым шрамом через левую половину лица и отнятой лекарем ниже колена правой ногой.

Деда лекарка Настена выходила. Правда, остался он инвалидом. Дело было даже не в ноге – в конце концов, через некоторое время дед научился ходить на деревянной, и даже без палки. Большую беду его организму принес удар половецкого клинка в лицо. При любой попытке вглядеться в отдаленный предмет или при сильном физическом напряжении у деда начинала трястись голова, мутнело в глазах, и дело запросто могло закончиться обмороком. С такой болячкой муж – не работник и, тем более, не воин.

Но судьбе, видимо, показалось мало тех испытаний, которые она вывалила на Анну-старшую – мать Мишки, невестку деда. Мало, оказывается остаться вдовой с пятью детьми и свекром-инвалидом на руках. Вскоре после смерти мужа, с непонятной даже для Настены болезнью слег старший из сыновей – Михайла.

Кто ж мог знать, что это вовсе не болезнь, а вселение в тело ребенка личности взрослого мужчины из ХХ века? Мишка пролежал пластом почти три недели, а потом ему, как младенцу, пришлось заново учиться ходить, говорить, узнавать родственников. Как и было обещано, проблем с адаптацией не возникло. Что возьмешь с мальца, пережившего тяжелейшую болезнь?

Так они и сидели целыми днями на завалинке возле нагретой солнцем стены: маленький и большой, а на самом деле – почти ровесники, оба начинающие новую жизнь.

Один – потерявший почти все и готовящийся доживать век калекой-нахлебником, другой – получивший в подарок пятьдесят лет второй жизни после того, как почти распрощался с первой.

Один – атлетического сложения матерый муж, с проглядывающими сквозь густую седину русыми волосами и коротко стриженной бородой, еще не выцветшими от возраста синими глазами и рубленым шрамом, почти вертикально идущим через левую бровь, щеку и скрывающимся в бороде.

Второй – белоголовый тонкошеий мальчишка, унаследовавший от матери зеленые глаза, а от отца – раздвоенный ямочкой упрямый подбородок.

Было тогда Мишке десять лет, а Михаилу Андреевичу Ратникову, перенесенному почти на девятьсот лет назад, – сорок восемь. И был внук старше деда почти на два года.

А сейчас Мишке уже тринадцать, и дед – профессиональный военный, чином ну никак не ниже майора – вполне серьезно выносит ему благодарность за правильные действия в ситуации, которая запросто могла закончиться кровавыми ошметками и пустыми санями, стоящими посреди заснеженной лесной дороги…

Позади негромко скрипнула калитка, и Мишка, обернувшись, увидел входящего во двор дядьку Лавра.

– Что с Аней, батя? – не скрывая беспокойства, Лавр задал деду вопрос через весь двор – от самой калитки.

– Из саней выпала, зашиблась, – голос у деда был, как минимум, неласков. Так и слышалось в нем: «Шел бы ты отсюда, и без тебя тошно».

Лавр, нерешительно потоптавшись, произнес каким-то робким, совершенно ему не свойственным тоном:

– Сходить… Проведать…

– Незачем! – отрубил дед «железным» голосом. – Сейчас Анька-младшая сбегает, узнает, что нужно.

– Ну, и я бы с ней…

– Незачем!

«Чего это дед на него вызверился? Неужели?.. Вот те на! Хотя, родной брат-близнец, живем, считай одной семьей, только в разных домах… Ох и влип ты, дядька Лаврик!»

Отцов брат еще потоптался, явно не находя в себе сил уйти, тоскливо обвел вокруг себя взглядом и зацепился за груду волчьих туш в санях.

– Ты настрелял?

– Одного мать топором, еще одного Чиф… – в который раз завел Мишка.

– А остальных-то ты?

– Я.

– Из своей игрушки?

– Угу.

– Смотри-ка, полезная вещь оказалась! – удивился Лавр. – Может, мне и своим оглоедам такие же сделать, а? Давно уже просят, кстати.

– Незачем! – деда словно заклинило на одном и том же слове. – Незачем убойную вещь детям в руки давать! Еще друг друга перестреляют!

– Михайла же никого не перестрелял, – попытался спорить Лавр, – а еще «Бешеным» кличут.

– Михайла – другой разговор. Он и старше на год, и… – Деду откровенно не хватало аргументации, но соглашаться с сыном, на которого он был не на шутку сердит, не хотелось. Лавр, прекрасно зная отцовский нрав, снова обратился к Мишке:

– Сколько, выходит, твоих?

– Пятеро.

– А сколько раз стрелял?

– Один раз промазал, остальные попал.

– Издалека стрелял?

– Первого – шагов с сорока, остальных ближе.

– Зачем же так близко подпускал?

– Сани трясло, и заряжать сидя трудно.

– Сидя заряжать… А если рычаг наоборот сделать, чтобы рукой на себя тянуть?

Дядька Лавр был кузнецом и талантливым конструктором-самоучкой. За разговором о любимых железках он мог забыть о чем угодно. Сейчас, однако, он лишь имитировал интерес, используя разговор как повод для того, чтобы не уходить.

– Не вытяну, – отверг предложение Лавра Мишка. – Я же ногой всем весом давлю, а если рукой, то тогда мне сила нужна, чтоб на одной руке подтягиваться. Я так не могу, только на двух.

– А рычаг подлинней сделать?

– Тогда он длинней самострела выйдет, потяну, а он в живот упрется. Нет, не получится.

– Может, тогда за два раза взводить? Сначала на промежуточный стопор поставить, а потом до конца взвести? Нет, сложно получается и ненадежно… В общем, подумать надо. Ты тоже подумай, и еще насчет болтов…

Лавр не договорил, увидев, что на крыльцо выскочила Анна-младшая с узелком в руке.

– Деда, я к тетке Настене, – прощебетала Мишкина старшая сестра и, спрыгнув с крыльца, направилась к воротам.

Дядька Лавр сунулся было за Анькой.

– Лавруха! Назад! – строго приказал дед.

Анька на ходу обернулась, сочувственно глянула на Лавра.

– Я быстро. Вернусь, все расскажу.

«Да что они, все в курсе, что ли? Один я дурак-дураком? А чего вы хотели, сэр Майкл? Вам же тринадцать лет. Сами, между прочим, с женской половины дома слинять мечтали. Вот и не суйтесь не в свои дела. Прекрасно, будьте уверены, без вас обойдутся. Лучше пользуйтесь случаем: взрослые вашей игрушкой заинтересовались. Какую-то пользу в ней увидели».

– Дядька Лавр, ты чего про болты сказать хотел?

– А? Какие болты?

– Ну, ты сказал насчет болтов подумать, а что подумать – не сказал.

– Насчет болтов… – Ох, не до болтов было Лавру Корнеичу, и вообще ни до чего…

– Лавруха! – прикрикнул на сына дед. – Заикнулся – договаривай!

– Да видишь какое дело, батя, …болты …их много нужно, если еще и моим мальцам…

– Да не тяни ты!

– Да я вот посмотрел: Михайла их клеит из плашек, это – правильно, а потом ножом обстругивает… Ну, в общем, у него, самое лучшее, один из пяти в дело идет, остальные он портит. Вот я и думаю: может, какую приспособу придумать, чтобы и быстро, и все одинаковые, и без изъяна.

– Так я придумал уже, – обрадовался Мишка, – только сам сделать не могу.

– Во! Приходи завтра ко мне в кузницу, расскажешь, вместе подумаем.

Лавр закруглил разговор и снова сунулся к калитке, видимо, собираясь нагнать Анну-младшую, но дед пресек его попытку в корне:

– Лавруха! Помоги-ка волков в сарай перетаскать. Мальцу неподъемно, как в сани-то еще втащил… Волков обдерёте, в дом идите, вместе Аньку подождём. Заодно и задумку свою объяснишь, Михайла.

В доме как раз заканчивали устранять следы Юлькиных медицинских манипуляций. Чиф, перевязанный в нескольких местах, уже лежал на половичке у печки, Машка смывала со стола кровь и выстриженную вокруг ран шерсть, а Юлька наставительным тоном объясняла ей, что кормить пса не надо, да он и сам есть не станет, а поить, наоборот, надо побольше, но каждый раз в миску с водой надо добавлять ложку отвара вот из этого горшочка.

– Ты бы, девонька, оставалась у нас ночевать, – предложил Юльке дед, – наша-то хозяйка, наверное, твою постель заняла.

– Спасибо, Корней Агеич, у нас место для больных есть, не первый раз.

– Ну, все равно, Анну дождись, вдруг еще чего из дому понадобится, так ты и захватишь. Михайла, давай рассказывай: чего ты там надумал?

– Рисовать надо, деда.

– Бери уголек и вот прямо на столе и рисуй, Марья потом еще раз протрет, после пса-то.

Мишка набросал схематическое изображение токарного станка с ножным приводом для работы по дереву. Насколько правильно вышло, он не представлял – сам видел такой станок только по телевизору. Правда, еще в пятидесятые годы у его бабки была швейная машинка с таким же приводом. Он даже однажды по малолетству подсунул под приводной ремень палец. Больно было, аж искры из глаз. Потому, наверное, и запомнил.

– Вот здесь ногой качаешь туда-сюда, раскручиваешь большое колесо, – принялся он пояснять свой чертеж. – На нем ремень, от него маленькое колесо наверху крутится. Вот здесь полочка, к ней резец прижимаешь, чтоб твердо стоял. Заготовка крутится, а резец с нее лишнее состругивает. А еще к маленькому колесу можно на одной оси точильный камень посадить. Тогда все, что хочешь, точить можно. Ногой крутишь, а обе руки свободны.

– А насколько маленькое колесо быстрее большого крутиться будет? – Лавр почти мгновенно понял принцип работы ножного привода и уже что-то прикидывал про себя.

– Насколько большое колесо больше маленького, настолько и быстрее. Если вдвое, то вдвое быстрее, если втрое, то – втрое.

– Это почему же?

– Ремень-то общий. Сколько ремня через одно колесо проходит, столько и через второе. Но второе-то меньше, значит, чтобы столько же ремня пропустить, ему быстрее крутиться нужно.

– Хитро\… А что? Может и получиться. Приходи завтра с утра в кузницу…

– Завтра с утра, – вмешался дед, – он поедет туда, куда сегодня не доехал. Сено с лесных полян вывозить надо, а то снегу наметет – не пролезешь.

– Ну ладно, я тогда своим мальцам объясню, – не стал перечить отцу Лавр. – Если сделают, будет им по самострелу.

– Не спеши, Лавруха! Пока вы мне не объясните, для чего нужно, чтоб у трех пацанов в руках убойное оружие оказалось, и как сделать так, чтобы они с ним беды не натворили, до тех пор я тебе самострелы делать не дозволяю! Понял меня?

– Понял, батюшка, но Михайла сегодня сам спасся и мать от смерти спас. Это разве не причина?

– Такой случай может еще много лет не повториться, а огольцы с самострелами по селу каждый день таскаться станут. Ты мне причину найди, которая от случая не зависит. Такую причину, которая каждый день – причина. Тогда соглашусь! А этот станок, как ты сказал? Ножной? Так его пусть делают. Ты сам подумай: сколько круглых вещей в хозяйстве нужно? И себе наделаем и другим, если пожелают и заплатят. Вот это – причина на каждый день. Такую причину и для самострелов придумайте. И не забудьте еще: как сделать так, чтобы случайно беды не вышло. Болт вылетит – не поймаешь!

В этот вечер Мишка заснул далеко не сразу, хотя вымотался за день и физически, и духовно: перебирал в уме различные аргументы, способные убедить деда дать согласие на изготовление еще двух самострелов для своих двоюродных братьев – близнецов Кузьмы и Демьяна.

«Вот задал старый задачку! Объясни ему, зачем детям оружие, и дай гарантии, что они никого не подстрелят. Это ж дети! Да пошли они все, в конце концов, хотят самострелы получить, пусть сами головы и ломают! И так уже достали: “Дай стрельнуть да дай стрельнуть». Вот обзаведутся своими, тогда отвяжутся. Но это – аргумент для меня, а не для деда. Чего ж он хочет-то? А может, специально поставил невыполнимые условия? Не придумаем ничего, и проблемы не будет. Ладно, хватит мозги мозолить. Если решение у дедовой задачи есть – завтра всплывет: подсознание за ночь все варианты переберет, и что-нибудь да отыщется. Надо только не мешать ему, то есть спать. Ну и будем спать. Интересно, о чем это Анька с мужиками шепталась, когда от Настены пришла?..»

Утром ничего путного не всплыло. Сидя в санях рядом с Анной-младшей, Мишка снова попробовал было поразмышлять над дедовой задачей, но думалось как-то лениво.

– Что там с матерью? Чего ты вчера с дедом шепталась?

– Да хорошо все, сегодня она еще у тетки Настены побудет, а завтра сани подгоним и домой перевезем. Ушиблась она сильно… спиной.

«Ну да, так ты мне правду и сказала. Дитем меня считаешь, хотя самой только весной пятнадцать стукнет. Ну как же? «Что вы, мужчины, в этом понимаете? Тем более – дети…» Понимаем, Аннушка, может быть, и побольше вашего, только виду показывать нельзя. Эх, доля мальчишечья! А ведь сколько стариков мечтает молодость вернуть. Вот, вернул – и что? Любая девчонка с куриными мозгами тебя за недоумка держит.

Да будет вам, сэр Майкл, бога гневить. Парились бы сейчас на зоне или, что более вероятно, в могиле лежали бы. А молодость – недостаток, который обязательно проходит со временем, простите великодушно за банальность».

– Минь, а волки на вас где напали, здесь? – робко поинтересовалась Анька-младшая.

– Нет, дальше немного, скоро подъедем, – пробурчал в ответ Мишка.

– А ты как думаешь, ты вчера всю стаю перебил, или еще остались?

– Если остались, сегодня добьем. Или они нас.

– Дурак!

– Какой есть.

Анька обиженно надулась, и какое-то время брат с сестрой ехали молча. Наконец показалось место вчерашнего побоища.

– Вот это место. Вон оттуда они выскочили, а вот здесь – видишь кровь на снегу? – мы с ними воевали.

– Минь, давай побыстрее поедем.