Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль

Ночью отрабатывали стрельбу с прожекторами, играли водяную и пожарную тревоги, пытались оторваться от остальных кораблей эскадры, проверяя бдительность несения вахты, уклонялись от «замеченных перископов» – в общем, развлекались как могли. Утром провели еще одну артиллерийскую тревогу, но без стрельбы. Затем были зенитные стрельбы по низколетящим воздушным целям – задачу усложнил прошедший вдоль строя старый Р-5 с дымаппаратурой. К вечеру состоялись еще одни стрельбы средними калибрами всех трех кораблей по самоходной управляемой цели.

А утром корабли эскадры уже стояли на кронштадтском рейде, заслоненные от берега цепочкой серо-стальных «семерок»[63] отряда легких сил. От трапов отвалили командирские катера, устремившиеся к причалу, где стояла группа моряков с золотыми погонами на плечах. На подходе катера скопировали боевой строй эскадры, имея головным катер линкора с развевающимся на корме вице-адмиральским флагом.

Взбежавшего по деревянному трапу Левченко Кузнецов искренне обнял. Комфлота Трибуц, серый от недосыпания, сдержанно поздоровался, пожав руки сначала вице-адмиралу, а потом командирам кораблей. На нескольких машинах доехали до штаба, где в течение четырех часов разбирали итоги маневров, обмениваясь сдержанными похвалами и менее сдержанными комментариями по поводу неудач.

Линейный корабль провалил первые ночные стрельбы вспомогательным калибром, зато в дневных стрельбах главным ни разу не опустился ниже положенного для отличной оценки процента попаданий, дважды перекрыв лучший результат «Кронштадта» раза в полтора. Авианосец два раза четко перехватил «атакующие» корабли эскадры самолеты, его бомбардировщики один за другим уложили все восемь пятисоткилограммовых бомб в контур изображающей вражеский крейсер мишени, но зато Осадченко, командир «Чапаева», в предпоследнюю ночь учений умудрился сунуться почти под самые стволы заходящих на линейный крейсер эсминцев благодаря неправильно разобравшему семафор сигнальщику.

Нарком ВМФ нашел время лично поблагодарить командиров боевых частей и старших офицеров всех трех кораблей «тяжелой бригады», а также командиров крейсеров, эсминцев, катеров и эскадрилий флотской авиации, давших возможность первым так замечательно и интересно провести время. К вечеру этого же дня он убыл в Москву. Оставшиеся занялись текущими флотскими делами, в основном заключавшимися в мелком ремонте и отладке различных систем на побывавших в походе кораблях.

В Москве совещание Ставки было назначено на десять вечера, и прибывший в столицу в середине следующего дня Кузнецов приехал в Кремль к девяти, чтобы успеть поговорить с Новиковым.

Войдя в комнату, он сразу же понял, что случилось что-то плохое. Это чувствовалось по атмосфере, в которой витала опасность. Поискав глазами главмаршала авиации, он нашел его вполголоса разговаривающим с Шапошниковым. Вообще все говорили очень тихо, почти шепотом – как беседуют, когда кто-то умер.

Кузнецов, однако, не привык долго раздумывать над подобными проблемами и полным ходом направился прямо к беседующим.

– Здравствуйте, Борис Михайлович, – тепло поздоровался он со старым маршалом. – И здравствуй, Александр Саныч. Случилось что, я вижу?

– Здравствуй, Николай Герасимыч. Хорошо, что вернулся. Случилось, как же…

– В Москве или?..

– Нет, на севере. Помнишь, как раз перед твоим отъездом обсуждали перенос усилий на северное направление, с наращиванием ударов вдоль Балтийского побережья с выходом к Килю?

– Еще бы!

– Кажется, немцы нам вмазали. И как раз там.

– Черт…

– Похоже, сорок восьмой армии конец.

– Черт… Черт… Когда это случилось?

– Вчера. Без всякой подготовки. Фронт нормально шел вперед, и тут они долбанули. До сих пор не могу опомниться, как это случилось. Со Ржева такого не было…

– Борис Михайлович, успокойтесь. Я уверен, что все нормально будет.

– У тебя в Ленинграде ничего слышно не было? – спросил Новиков.

– Да нет, откуда? Я последний день в Кронштадте провел, а потом сразу сюда.

– Ну нельзя было так! Нельзя! Я же говорил! – Шапошников повысил голос, на него обернулись.

Немедленно после этого в комнату вошел Сталин. Быстро поздоровавшись с присутствующими, он прошел к своему столу и, усевшись, молча показал рукой Василевскому на уже открытую карту.

– Вчера в шесть часов утра, – начал Василевский, – немецкая четвертая армия генерала Госбаха при поддержке части сил второй армии Вейса и седьмой танковой армии нанесла мощный контрудар по войскам второго Белорусского фронта, в течение двух первых часов полностью прорвав позиции сорок восьмой армии генерала Гусева и раздробив их на несколько изолированных участков. Семнадцатая стрелковая дивизия полковника Гребнева дерется в полном окружении и несет тяжелейшие потери. Третья армия генерала Горбатова, – он показал ее положение на карте, – попыталась деблокировать дивизию, но вынуждена была перейти к глухой обороне и, по последним данным, прочно удерживает позиции в районе Лауэнбурга.

Пятидесятая армия генерала Болдина, понесшая тяжелые потери в предшествовавших боях, оказалась неспособной противостоять удару и с боями отходит к югу. Против нее сейчас действуют по крайней мере две полнокровные германские механизированные дивизии – восемнадцатая и дивизия «Великая Германия». Некоторые части армии дерутся в частичном окружении, и существует риск, что ее позиции также будут прорваны.

– Что предпринимается для восстановления положения? – спросил Сталин после тяжелого молчания.

– Сорок восьмой армии передан стрелковый корпус из фронтового резерва сорок девятой армии Гришина. Есть надежда, что он сумеет задержать продвижение Вейса, и мы выгадаем время для организации встречного удара.

– Один корпус?

– Товарищ Сталин, – Василевский понизил голос, что было признаком сдерживаемого волнения, – это не стратегическое наступление. Это их отдельный тактический успех против сил одного фронта! Через два дня мы разорвем их на части, и они пожалеют, что вообще в это ввязались. Что растратили резервы, топливо и боеприпасы. Восьмой гвардейский танковый корпус Попова к утру развернется позади сорок восьмой армии и нанесет по прорвавшемуся противнику лобовой удар. Устойчивость ему обеспечат пять противотанковых артбригад.

Он показал позиции, дугой огибающие тылы сорок восьмой армии.

– Пятая гвардейская танковая армия под командованием Вольского и приданный ей восьмой мехкорпус Фирсовича сейчас перемещаются западнее, изготавливаясь к удару, который должен отсечь армию Вейса. Третий гвардейский кавкорпус Осликовского наносит фланговый удар, а в полосе его атаки враги не выживают. Мы бросаем в бой все, что может двигаться, указанные мной части завтра вцепятся немцам в бока. Восьмого переходят в решительное наступление остальные армии фронта.

Василевский остановился и перевел дыхание.

– На острие удара пойдет вторая ударная армия Федюнинского с первым гвардейским танковым корпусом Панова, во втором эшелоне у нас будет еще одна полнокровная армия – шестьдесят пятая. Одновременно семидесятая поддержит Горбатова, и я уверен, что вместе они проломят германские позиции в течение дня.

– Вы и раньше были так уверены, товарищ Василевский… – Верховный, казалось, постарел лет на пять.

– Я. Отвечаю. За. Свои. Слова. Товарищ. Сталин, – четко и раздельно ответил тот, со стуком положив на стол указку, едва не скинувшую на пол карандаш Мерецкова[64].

– Я предлагаю вынести на рассмотрение Ставки назначение Рокоссовского командующим вторым Белорусским фронтом, – усталым голосом сказал Сталин.

Это не было ответом, но Василевский, кивнув, пошел на свое место.

К общему удивлению, никакого продолжения не последовало, и совещание закончилось весьма быстро. Все достаточно полно осознавали, какую ответственность нес Верховный главнокомандующий, но очень немногие уже понимали, почему не слишком масштабный по меркам Восточного фронта сбой в операциях фронтов вызвал такую острую реакцию Верховного.

– Ты понимаешь что-нибудь? – шепнул Новикову Кузнецов, когда все поднимались из-за стола, уже после ухода Сталина.

Тот только кивнул, ничего не ответив.

– Слишком цифр много, плохо запоминаю, – пожаловался Кузнецов вслух. – Номера, номера… То ли дело корабль: сказано «Червона Украiна» или, там, «Гремящий» – и сразу все ясно. – Он вздохнул, вспомнив, видимо, «Украiну»[65].

Несколько человек хмуро улыбнулись, но опять никто ничего не сказал, так что его попытка разрядить обстановку не удалась.

За последние дни произошло немало важных политических событий, и Сталину пришлось уделять больше времени общению с Молотовым и его помощниками, чем со всеми другими членами Ставки.

В течение всего лишь первой недели сентября, сразу же после взятия Плоешти, советские войска вошли в теперь союзный Бухарест. Четвертого сентября из войны вышла Финляндия, оружием и упрямством добившаяся уважения огромного восточного соседа. Пятого сентября Советский Союз догадался официально объявить войну Болгарии, седьмого сентября Венгрия объявила войну Румынии, собираясь оттяпать у нее остатки Трансильвании, пока не пришли большие дяди и не прибили обоих. Девятого сентября Болгария, продержавшаяся против Советского Союза целых четыре дня, благополучно сдалась. Это событие имело дополнительный юмористический оттенок, поскольку еще восьмого сентября Федор Толбухин[66] был назначен председателем Контрольной комиссии в Софии.

Среди обилия политических заявлений и колебаний политических весов в мелких отношениях европейских стран наиболее важным фактором была Финляндия, выход которой из войны позволил высвободить немало войск и авиации. Десятого сентября армии Ленинградского и Прибалтийских фронтов, поддержанные с юга развернувшимися Белорусскими, перешли в стратегическое наступление на трехсоткилометровом фронте, продавливая оборонительные пояса и выжигая узлы сопротивления огнем и раскаленной сталью.

Отчет Кузнецова Ставке откладывался несколько дней подряд, хотя его письменное заключение ее члены получили на следующий день после возвращения наркома ВМФ из Ленинграда. Совещания и доклады длились до трех-четырех часов ночи; вызванные с фронта генералы, серые от недосыпания, к своему удивлению, обнаруживали, что и сидящие в Москве отцы-командиры выглядят ненамного лучше.

Решение о снижении темпов наступления для выигрыша во времени, принятое всего-то две недели назад, не привело ни к чему, кроме самого факта переноса центра тяжести удара Красной армии на несколько сотен километров севернее. Ставка спешила.

В последний день августа американцы вышли на старую французскую линию Мажино, третьего сентября британцы заняли Брюссель и генерал-лейтенант сэр Майлз Дэмпси объявил Бельгию свободной. Десятого американские войска освободили Люксембург (значение этого события для европейского театра военных действий, как с иронией высказался Сталин, невозможно было переоценить). Еще через неделю, одиннадцатого сентября, одновременно с началом советского наступления, американская 1-я армия перешла границу Германии к северу от Трира.

Было уже ясно, что Германии приходит конец и договориться с западными членами коалиции о сепаратном мире ей пока не удалось. Тем не менее стало известно, что десятого числа Рузвельт и Черчилль встретились в канадском Квебеке – вероятнее всего, именно для совещания о том, что же все-таки делать с Советским Союзом.

Никаких подробностей о ходе этой встречи узнать не удалось, но московское командование на всякий случай приготовилось к худшему. В войска начали поступать пособия по технике и опознавательным знакам западных членов коалиции, но пока это логически объяснялось обычными мерами предосторожности против нежелательных инцидентов, именуемых в английском языке Friendly fire, то есть «дружественный огонь». Это подняло общее настроение – казалось, что победа уже близка, еще чуть-чуть надавить, и подпираемые в спину англичанами и американцами немцы развалятся. Этого, однако, все не происходило и не происходило.

Многочасовая артподготовка и десятки тысяч самолетовылетов за несколько дней выжгли первый эшелон противника, попавшие в ловушку у Лауэнбурга германские дивизии методично уничтожались артиллерией и давились гусеницами танков. Накал воздушных боев над северным участком фронта достиг своего максимума к середине сентября, после чего истребительные полки воздушных армий Вершинина, Папивина, Журавлева и Науменко[67] полностью очистили небо для штурмовиков и бомбардировщиков, еще более увеличивших число ежедневных вылетов.

Представители Ставки непрерывно находились в войсках, толкая фронты вперед двумя огромными стрелами. Восемнадцатого сентября Жуков и Василевский на один день прилетели в Москву и прямо с аэродрома направились на чрезвычайное совещание Ставки. Представляя два бронированных кулака, сжатых своими секторами фронтов, они были признанными лидерами не терпящего мягкотелости оперативного искусства Восточного фронта.

– Кто первый? – улыбаясь, спросил Сталин, обращаясь сразу к обоим. Его привычка стравливать между собой людей по мелочам была не такой уж безобидной, однако открытой конфронтации он не терпел, пресекая ее жестко.

– Я полагаю, Александр Михайлович, как начальник Генштаба, имеет право первого голоса, – спокойно ответил Жуков. Уколоть его такой мелочью было просто нереально.

– Хорошо, – согласился Сталин с такой интонацией в голосе, будто его пришлось долго уговаривать. – Товарищ Василевский, начинайте, пожалуйста.

Василевский отдернул занавеску с широкой карты, захватывающей своим нижним краем Познань, и, глухо кашлянув, начал излагать положение дел на северном направлении.

– После того как решением Ставки первый Белорусский фронт был передан Георгию Константиновичу, на северном направлении, имея своей стратегической целью Штеттин, развивают наступление войска Ленинградского, третьего, второго и первого Прибалтийских фронтов, а также третьего и второго Белорусских. – Указка двигалась по карте, показывая сектора каждого из них. – Выгодное географическое положение, то есть пологое снижение к югу кромки Балтийского моря, а также успешное развитие наступления наших южных соседей позволило значительно уплотнить порядки наступающих войск, глубоко их эшелонировав по оси восток – запад.

Оставившие южнее Варшаву войска второго Белорусского фронта значительно усилены за счет резервов других фронтов. Имея ближайшим южным соседом семидесятую армию Гусева, они разворачиваются севернее, стремясь к соединению с войсками третьего Белорусского фронта в районе Заальфельда. Это позволит нам отрезать значительную часть сил немецкой группы армий «Центр» – точнее, того, что от нее осталось к настоящему моменту.

Остальные фронты наступают практически строго на запад, имея по три-четыре общевойсковые армии в первом эшелоне. Несмотря на все их усилия, добиться решительного прорыва фронта, как это было в начале лета, им пока не удается, поэтому массированный удар бронетанковых и механизированных частей отложен до развития определенного успеха. В настоящее время немецкая группа армий «Север» с тяжелыми боями отходит на запад, используя каждую водную преграду в попытках хотя бы временно стабилизировать фронт.

Василевский остановился и отпил воды из полного стакана, стоящего на краю ближайшего к нему стола.

– Вместе с тем против войск координируемых мной фронтов действуют следующие немецкие армии: из состава группы армий «Север» – вторая и шестнадцатая общевойсковые, а также остатки восемнадцатой. Из группы армий «Центр» – третья танковая и четвертая общевойсковая, плюс, по некоторым данным, еще и седьмая танковая армия. Против третьего Белорусского фронта также действует танковый корпус «Герман Геринг».

Таким образом, – Василевский со значением посмотрел на Жукова, – даже в случае стратегического прорыва на северном направлении ожидать молниеносного продвижения наших мобильных частей вдоль Балтийского побережья по меньшей мере рано, поскольку наши войска располагают здесь лишь одной танковой армией – пятой гвардейской, понесшей значительные потери при ликвидации германского прорыва. И к тому же мы говорим о фронтах, передавших сразу три, – здесь Василевский сделал ударение, – танковые армии Георгию Константиновичу. Оставшиеся мобильные части мы собрали в единый кулак – это корпуса Попова и Панова, два механизированных корпуса и третий гвардейский кавкорпус. Из них наиболее боеспособны первые два.

Голос и выражение лица Василевского вновь стали жесткими.

– Силы, которые мы получили с Карельского фронта, незначительны; кроме того, большая их часть перебрасывается южнее. Я прошу членов Ставки обратить внимание на создавшееся нетерпимое положение на северном стратегическом направлении, где мы пытаемся добиться перелома, аналогичного южному, не имея достаточных для этого сил. Я понимаю, что центральное направление весьма важно, но всего лишь две недели назад Ставка решила перенести основные свои усилия на север, так?

В помещении повисла тишина. Все посмотрели на Сталина, который молча поигрывал тяжелым карандашом – не расхаживая по кабинету, как он обычно любил, а сидя на месте.

– Я, признаться, испытываю некоторые сомнения, – задумчиво произнес Верховный, – по поводу того, стоит ли нам продолжать придерживаться плана переноса основных усилий… на север. – Он снова помолчал. – Товарищ Василевский, вы закончили?

– Так точно, товарищ Сталин, закончил.

– Товарищ Жуков, а что вы скажете по этому поводу?

Василевский, тяжело ступая, вернулся к своему месту, в то время как Жуков поднялся и открыл соседнюю карту с кирпично-красным пятном Берлина прямо у левого среза. У Василевского вдруг всплыла смутная ассоциация с детством и со школьным уроком, но он постарался отбросить все лишние мысли, сконцентрировавшись на главном.

– Я, конечно, понимаю чувства Александра Михайловича, – сказал Жуков, раздувая ноздри. – Но складывающаяся на центральном направлении обстановка не допускает двояких толкований. Сюда, и только сюда, нужно бить, бить и бить – всей мощью, всем, что у нас есть. На данный момент, – он полуобернулся к карте, – активными являются фронты первый Белорусский Рокоссовского, первый Украинский Конева и вновь образованный четвертый Украинский фронт генерала Петрова. Наши южные соседи, второй и третий Украинские фронты, в настоящее время не предпринимают никаких масштабных действий, используя предоставленную паузу для переформирования и накопления сил.

Жуков говорил напористо и агрессивно – так, что его слова изначально воспринимались как имеющие большее значение. Все привыкли, что наиболее важной операцией всегда руководил Жуков, и его напористость часто приносила свои плоды, заставляя Ставку принимать его мнение как наиболее верное. В результате Жуков получал почти все, что просил для очередного удара. До сих пор об этом никто, кроме обделенных, не пожалел.

– Против нас действуют значительные силы, но я сомневаюсь, что немцам удастся долго выдерживать такое давление, которое мы на них оказываем. У немцев на нашем участке имеются две танковые армии – первая и четвертая. Но остались ли у них танки? По данным нашей авиаразведки, после летних операций танков там не осталось совсем.

Семнадцатая армия Шульца и девятая армия пытаются действовать против первого Белорусского фронта, но Константин Константинович дает им прикурить настолько сильно, что даже переименовывать группу «А» обратно в «Центр» не было особого смысла – через две недели ее можно будет смело расформировывать. Первая Венгерская армия, как известно, сдалась, и образовавшуюся на ее месте дыру немцы пытаются заткнуть чем попало – в частности перебрасываемым туда одиннадцатым армейским корпусом.

Жуков, очертив на вертикальной карте расположение немецких армий, подошел к большому столу и развернул более крупномасштабную карту, придавив норовившие свернуться края свинцовыми гробообразными грузиками.

– В ожидании появления разрывов в перерастянувшемся севернее и южнее Лодзи немецком фронте мною созданы два мощных кулака из бронетанковых, механизированных и кавалерийских частей, которые перейдут в решительное наступление при первой же возможности. Мы сделали так на севере Украины, и я не вижу причин, по которым мы не можем рассчитывать на успех здесь.

Итак, – указка Жукова ткнулась в Лодзь, – первый Белорусский фронт, в состав которого включены вторая гвардейская танковая армия Богданова и первая гвардейская Катукова, переброшенные с четвертого Украинского, нанесут двойной удар севернее Лодзи, в направлении на Шубин, и южнее – на Познань. Дополнительный отвлекающий удар чуть южнее самой Лодзи нанесут девятый танковый корпус Кириченко и седьмой кавкорпус Константинова, которые должны на максимальной скорости выйти к Косцяну и продемонстрировать угрозу флангу германской девятой армии.

Жуков оглядел присутствующих, ожидая комментариев, но Сталин поднял на него вопросительный взгляд и снова склонился над картой, заставив маршала продолжить.

– Одновременно один мощный удар нанесет первый Украинский фронт, четвертая танковая и третья гвардейская танковая армии которого в течение недели должны выйти к рубежу Лешно – Бреслау. Еще южнее предполагается серия локальных ударов силами первого гвардейского кавалерийского и тридцать первого танкового корпусов. Сюда не входят четвертый гвардейский танковый корпус Полубоярова, который нам пришлось отвести с фронта после тяжелых потерь, понесенных им в боях с германским сорок вторым корпусом, а также первый гвардейский танковый корпус Баранова и двадцать пятый танковый корпус генерала Фоминых, остающийся в резерве фронта.

– Да-а… – протянул Сталин. – Это, конечно, впечатляет. Я думаю, что немцам пора снимать сапоги. Ваш «первый сельскохозяйственный» фронт им крови-то пустит…

Увидев недоумение, появившееся на лице Жукова, Сталин, рассчитывавший именно на такой эффект, с удовольствием пояснил:

– На одном фронте у вас и Гусев, и Курочкин, и Коровников с Рыбалко, и даже Гусаковский с Барановым. Вы что это там себе думаете, колхоз завести?

– Надо еще учесть Конева, – согласился Жуков. – Да и Гречко туда же. Один только я не вписываюсь…

Он хотел было пошутить начет «сельскохозяйственного вредителя», но вовремя прикусил язык. Употреблять это слово при Сталине лишний раз не стоило, даже в такой обстановке.

– С вашим планом я согласен, – очень мягко сказал Сталин. – Думаю, что и остальные члены Ставки меня поддержат.

Все закивали. Возражать тут было глупо, план был впечатляющ и даже красив, хотя и прост, как мычание. Общевойсковые армии при массированной артиллерийской и авиационной поддержке изматывают немцев, потом в наступление переходят ударные и гвардейские армии, боевые порядки которых насыщены танками и самоходными орудиями. Эти армии при определенных усилиях вскрывают фронт на значительном протяжении, как нож консервную банку, а в прорывы бросаются танковые армии и конно-механизированные группы.

Кончается корпус, поднявшийся первым,Сметает его огневое поветрие,Маршал бросает в прорыв резервы,И батальоны уходят в бессмертие[68].

Новиков находился в войсках, замененный в Москве Головановым[69]. Мотаясь из армии в армию, главный маршал авиации пытался хоть как-то координировать на межфронтовом уровне не слишком развитую систему управления советских ВВС. Если на фронт приходилось по две воздушные армии, то между собой они еще могли кое-как спланировать совместные операции. Но с армиями фронта «через один» севернее или южнее они зачастую уже не имели никакого взаимодействия и иногда не были даже в курсе, чем те конкретно занимаются в настоящий момент.

К концу третьей недели сентября Новиков добрался до Ленинградского фронта, отчаянно рвущегося вперед по самой кромке Балтийского побережья. Это был фронт с традициями и историей, с тельниками под бушлатами пехотинцев и боевым кличем атакующей морской пехоты. Фронт, где мало-мальски прослужившие солдаты по звуку могут отличить морские пушки, бьющие с воды, от тех же пушек, установленных на бронепоездах, – слишком уж по-особому расходится звук над водной поверхностью.

Балтика встретила главмаршала проливным дождем, и штабной Ли-2 едва не разбился, заскользив при посадке на мокрой полосе. Штаб 13-й воздушной армии располагался в нескольких километрах от крупного аэродрома, где базировались сразу четыре полка и несколько отдельных эскадрилий армейского подчинения.

С рукой, прижатой к промокшей фуражке, к самолету подбежал полковник в плащ-палатке.

– Товарищ главный маршал авиации…

– Брось-брось, – отмахнулся Новиков. – Быстро куда-нибудь.

Они пробежали несколько десятков метров по кипящим от падающей воды лужам. Навстречу, взвизгнув, подрулил «хорьх», бешено мотающий дворниками по ветровому стеклу. Главмаршал с полковником запрыгнули внутрь, и дверца машины сразу отгородила их от бушующей снаружи непогоды.

– Ну что, как обстановка? – спросил Новиков, стряхивая с колен тяжелые капли.