Цветочный горшок из Монтальвата

К концу второго акта Дракон, который, сидя в зале, поедал новичка испытующим взором, понял, что из этой старомодной, довольно неуклюжей комедии может получиться настоящая жемчужина – если позволить парню переделать весь текст… И не отпускать его от себя никогда.

После представления он безапелляционно заявил, что берет Волчка в труппу, выдал ему пачку ролей и велел отправляться ночевать в гостиницу «Зеленый шатер», где остановились актеры.

– Завтра, так и быть, дадим трагедию, «Короля Игала», – сказал Дракон. – У тебя будет целый день, чтобы вызубрить свои роли в «Красотках из Дангина» и «Мнимом монахе». А там посмотрим.

После этого он, не дав новому комику и слова вымолвить, повернулся к нему спиной, пнул некстати подвернувшуюся под ноги кошку и отправился в «Веселую утку» – объясняться с трактирщиком.

Объяснение вышло бурным.

Никогда еще Катти Таум не видела брата в такой ярости.

Впрочем, и самой ей было впору закричать и затопать ногами на бессовестного старика, отбиравшего у нее единственное утешение. Человека, который понял ее, отнесся к ней по-доброму, с которым так хотелось еще поговорить по душам, но пока, из-за обилия работы, не удавалось…

Она молчала, конечно. Зато Корхис вопил как резаный:

– Какого дьявола?! Это мой парень!

– Мало тебе парней в твоей деревне? – ревел в ответ медведем Папаша Муниц. – На побегушках в кабаке любой дурак может!.. А в театре – шиш!

– Не твое дело, кто чего может, туша окаянная! Верни мальчишку, у меня с ним договор!

– Был договор да вышел!..

– Ворюга! Хорек!

– Дубина косорылая, проглот зажравшийся!..

Хорошо еще, происходило это после закрытия трактира… Катти мышкой сидела в уголке, дожидаясь развязки.

Под конец антрепренер заявил, что ноги его не будет в «Веселой утке», пока хозяином в ней остается пучеглазый баран, не ценящий искусства, а трактирщик пригрозил подсыпать ненасытному прохиндею яду в вино, коли тот еще рискнет появиться.

Вышел Папаша Муниц, хлопнув дверью так, что та треснула.

Катти, зная, что брат сейчас же начнет искать, на ком бы сорвать негодование, тихонько выскользнула из зала в кухню, а оттуда – в огород.

В кои-то веки ей было не до грязной посуды и вороха нестиранных полотенец. Понять бы, что делать дальше – без единственного человека, который мог ее поддержать… И, усевшись в темноте на крыльцо, она попыталась собраться с мыслями.

Что-то странное творилось с ее сердцем – в нем росло и ширилось непонятное, противоречивое чувство. Предвещавшее взрыв то ли отчаяния, то ли счастья. Но думать это не мешало. Наоборот, мысли ее были ясны и четки.

За прошедшие после разговора с Волчком два дня она окончательно решилась на отъезд. Обдумала письмо, которое оставит мужу. Начала даже потихоньку собирать вещи в дорогу. Только адреса книжной лавки в Юве, о которой говорил Волчок, не знала. И, стало быть, теперь ей непременно нужно было с ним встретиться. Где и когда?… Послать, что ли, завтра кого-то из племянников вызнать, в какой гостинице поселились актеры? И передать для Волчка записку? Или пойти к нему самой… не все ли равно, что станут говорить и думать о ней почтенные байемцы?

И без того посмешище всего города… разве способно ее сейчас спасти какое-то трусливое благоразумие?

Примечания