Империя Ригаса

Ригас, слушая старого вождя, представил, как тело молодого индейца, распластавшись, летит в бурлящую бездну. Попытался увидеть сожаление или печаль на лице собеседника, но, кроме гордой умиротворенности, ничего не смог прочесть на нем. – Маниту потому и добр к нами, – вел рассказ старый индеец, что Быстрая Стрела у него в гостях. Это Маниту – хозяин грохочущей воды и всего живого на этой исконно индейской земле прислал вас к нам с божественным подарком.

─ Как вам живется в этих местах? ─ поинтересовался Ригас.

– Эти земли испокон веков принадлежали нам, – с видимой печалью произнес индеец, – но белые люди захватили их и построили десятки гостиниц, мотелей и кемпингов. Теперь они хозяева здесь. Мы же зарабатываем себе на жизнь, чем можем. Если раньше мы были горды своей свободой и сыты, благодаря милости Маниту и Хинане, то теперь здесь правит мистер Доллар, а мы из хозяев превратились в изгоев.

«Вот тебе и Свобода, замешанная на золоте», – вспомнил Ригас величественную статую в нью-йоркской гавани. Его поразила искренняя вера старого индейца в Маниту, Хинане и загробную жизнь. «А почему бы и нет? – задавал он себе вопрос. – Чем языческая вера индейцев хуже других религий?

И вообще, что человечество знает о возникновении Земли и всего мироздания? На земном шаре больше тысячи религий, и каждая доказывает, что только одна она истинная и правильная, и только ее Бог – настоящий Бог».

– Я не скажу, что раньше нам всегда хорошо жилось, – вел свой рассказ старый индеец. – С самого рождения людям нашей крови предназначено вести трудную и опасную жизнь. С молоком матери мы впитываем волю и силу претерпевать невзгоды и боль. Наш ребенок не может плакать, как белый, ибо мать закрывает ему рот рукой, приучая к тому, чтобы он в момент опасности не выдал себя и соплеменников, когда рядом враг, или зверь. Каждая мать, воспитывая ребенка не воспринимать боль, привязывает его к деревянной планке так, чтобы он не смог пошевелить ногой, или согнуть спину. В таком положении она долгое время носит его на плече. Наши отцы учили нас как выслеживать зверя и человека, как пользоваться томагавком и луком, как долбить лодку и делать лыжи, как из сухого дерева добывать огонь, как определять погоду, распознавать повадки зверей и птиц. Мы тоже добытый опыт передаем своим детям. Вот почему наши мальчики становились прекрасными воинами, способными защищать свою семью от врага. Но белые оказались хитрее: у них были ружья, бусы и «огненная вода». Они сеяли вражду между индейцами, спаивали их водкой, вытесняли на бесплодные земли, где не было зверя и воды. Нас осталось мало, и отняли у нас все.

В костре потрескивали смолянистые дрова, а индеец по прозвищу Острый Коготь рассказывал о своей прошлой и настоящей жизни. Ребята молча слушали его, а он подкидывал в костер душистые поленья и попыхивал закопченной трубкой. Ригас смотрел на морщинистое пергаментное лицо старика, а перед его глазами был летящий в водопад молодой индеец. «Не закончу ли и я свою жизнь так же бесполезно, как Быстрая Стрела?» – думал он, сжимая в руках лук Маниту.

На небе в стороне от водопада, одна за другой загорались звезды. Водяная шапка Ниагары, расцвеченная множеством прожекторов, создавала феерическое зрелище. Это видение, вместе с несмолкающим гулом, царившим вокруг, казалось Ригасу, краше всего, что он встречал в своей жизни.

Его друзья также были зачарованы ночной панорамой великого водопада и рассказом Острого Когтя.

И только Веронику больше интересовал щедрый подарок внука Уолполла индейцам.

После путешествия по Ниагаре началось менее интересное, но необходимое, по мнению Артура Кеннена, знакомство с Нью-Йорком и достопримечательностями Соединенных Штатов. Из прослушанных лекций ребята узнали об общественно-политическом устройстве государства, его экономике, особенностях судебно-правовой системы, достижениях в области науки и культуры. Артур Кеннен, заинтересованный в развитии кругозора своих подопечных, в соответствии с программой неоднократно организовывал встречи в различных фирмах, институтах, мэриях и даже правительственных учреждениях. В процессе знакомства с Нью-Йорком молодые люди узнали, что первое название Нью-Йорка – Новый Амстердам и что основан он голландцами в 1626 году. Потом, в 1664–1674 годах, он был захвачен англичанами и переименован в Нью-Йорк. С 1785 по 1790 год Нью-Йорк был столицей США.

Ригас остался довольный посещением Музея современного искусства, Метрополитен-музея, Линкольновского центра исполнительских искусств, а также Музея абстракционистского искусства Гуггенхейма. Путешественникам понравились захватывающие виды с площадок знаменитых небоскребов Манхэттена.

Почти месяц парни знакомились с природой Америки: посетили даже действующий вулкан Тахумулько.

Артур Кеннен не забыл желание Ригаса посетить Брайтон-Бич.

Это было по-американски видное место с огромными, лощеными домами, и рекламой на русском языке, что в лучшую сторону отличало здешних жителей от харьковчан – обитателей Полтавского Шляха, где было больше вывесок на английском языке, чем на русском, а тем паче на украинском. Но Ригаса Брайтон Бич больше интересовал Русским клубом, и не сам клуб, а его члены. С одним из них была договоренность о встрече.

Ричард, Маскат и Вероника предпочли Брайтон Бичу посещение концерта какой-то рок-звезды.

Здание Русского клуба, куда вошли вместе с Ригасом Александр и Артур Кеннен, несло на себе печать времени. Интерьер клуба был под красное дерево с налетом ностальгической старины.

В ресторане, за кадкой с пальмой, в стороне от немногочисленных посетителей их ожидал немолодой мужчина. Он был в черном смокинге и белой рубашке с бабочкой.

Подойдя поближе, Ригас рассмотрел его удлиненное лицо с аккуратно уложенным пробитым проседью волосом. Губы эмигранта были тонки и плотно сжаты, пальцы лежащих на столе рук и то ли вздрагивали, то ли отбивали такт.

– Я согласился уделить вам время, господа, – приподнявшись, произнес мужчина, – за определенную плату, поэтому будем предельно краткими. Не откажусь от спиртного и закуски.

Ригас повернулся к Артуру Кеннену, тот кивнул. Официант тут же стал накрывать на стол.

– Задавайте свои вопросы, – вяло улыбнувшись, поднял коньячную рюмку эмигрант, – свое имя предпочитаю держать в секрете.

– Откуда вы родом, если это не секрет? – спросил Ригас.

– Москва, – был краткий ответ.

– Сколько лет в Америке?

– С началом ХХI века и третьего тысячелетия пойдет тринадцатый. Здесь не любят этого числа. По-моему, и мне оно не сулит ничего хорошего.

– Кто вы по профессии? – интересовался Ригас.

– Я кандидат биологических наук и диссидент, как было принято называть инакомыслящих в Союзе.

Ригас сдержанно улыбнулся:

– Сейчас в странах СНГ обличителей больше, нежели молчащих. Почему не едете помогать им? Вы ведь за демократию боролись?

– Я свое дело сделал, роя могилу социализму. Пусть добивают его другие. Хочу пожить по-человечески.

– Удается?

– Пока нет, – с горькой усмешкой признался эмигрант. – Слишком много из бывшего Союза сволочей понаехало, не дают развернуться, что ни рыло – то в личность лезет. Если такой умный, то чего ехал сюда?

– Жалеете о Родине? – задал вопрос Ригас, наполняясь неприязнью к бывшему соотечественнику.

– Пожалел волк овцу, снимая летом с нее шкуру, – усмехнулся эмигрант. – А она меня жалела, когда выпихивала сюда?

Чувствовалось, что только щедрая оплата за «чистосердечный разговор» удерживала эмигранта от бранных слов в адрес бывшей Родины.

– Плевать я хотел на ту Родину! – все же не выдержал он. – Десять лет она гноила меня в лагерях только за то, что я боролся против коммунистического диктата и сплошной лжи, пропитавшей общество. Живущие там – это рабы коммунистической идеологии. Они не знают другой жизни, как лизать задницы своим вождям и неумеренно, подчас позоря себя, прославлять их. Брежневские времена – это лучшие годы в их хреновой жизни. Они, как скот, быстро забыли те иезуитские времена, что были при Сталине. О том, какой это был рай, знают не понаслышке репрессированные и члены их семей. Остальные, не ведая, что творят, околдованные коммунистической религией, пели с голодухи о широкой стране с множеством морей и рек и том воздухе, каким им так вольно дышалось, пока не попадали в ежово-бериевско-щелоковскую преисподнюю. Чего хотели те массы, что не поддерживали таких, как я? – спросил он и сам ответил:– Ничего не делать, жрать и пить – праздновать всю жизнь.

– А что скажете об обществе, в котором живете сейчас? – спросил Ригас.

– Везде работать нужно, но тут люди, как бегущие на стометровке, им некогда смотреть один на другого, но они проворнее наших, и черствее. Здесь всем до лампочки соседское горе. Работа есть ─ живут, кредиты берут, работы нет ─ крышка.

Он сказал «наших», и Ригас потеплел к нему. Значит, гложет тоска по Родине…

Артур Кеннен внимательно посмотрел на Ригаса: «Вот что значит побывать в стране варваров», – сочувствовал он внуку Майкла Уолполла, усматривая в его словах человека, заинтересованного в правде.

Ригас же, наоборот, чем больше задавал вопросов, тем больше проникался жалостью к эмигранту. Кажется, он начинал понимать его измученную, озлобленную и одинокую душу.