Красные цепи

Алина поежилась, как будто кто-то очень неприятный вдруг коснулся затылка влажными холодными пальцами, и взглянула на Гронского. Тот смотрел на нее серьезно и как-то скорбно. Алина отвела взгляд, замолчала и огляделась вокруг.

То тут, то там среди деревьев виднелись витые позеленевшие от времени решетки оград, покосившиеся арки и причудливые старинные особняки. Это были постройки конца позапрошлого столетия, хранящие в своем облике черты неповторимых личностей своих создателей: чопорных или эксцентричных, педантичных или порывистых. На всем лежала печать восхитительной небрежности и очаровательной обветшалости: стены, покрытые патиной времени, местами потрескались, барельефы и декоративная плитка осыпались, на покрытых осенними листьями крышах зеленели пятна мха и плесени, а в трещинах балюстрад просевших балконов местами проросли трава и тоненькие деревца. Было что-то удивительно аристократическое в этом небрежении памятниками архитектуры: так обедневший дворянин может годами делать пометки прямо на крышке антикварного бюро или ставить кружку с горячим чаем на антикварный столик, нимало не заботясь о его сохранности. Старинные особняки несли свое обветшание с достоинством, как носят потертый фрак, сквозь прорехи в лоснящейся ткани которого виднеется тронутая тлением плоть.

Чуть дальше, в направлении левого берега острова, сбились в небольшие группы новые коттеджи, подобно нуворишам на аристократическом приеме, купившим возможность находиться там, куда другие вхожи по праву рождения, и потому чувствующим себя неловко. Они сторонились одиноких старинных особняков и нарушали дремотную чинную гармонию острова яркими красками новеньких стен, совсем как их человеческие собратья нарушают великосветские европейские собрания крикливой роскошью брендовых смокингов и громким смехом.

Гронский и Алина подошли к узкой речке. Пологие берега поросли пожухлой травой, беспорядочными зарослями кустарника и небольшими деревьями, низко склонявшимися к темной густой воде, текущей медленно и неохотно, как остывающая кровь в жилах старика. Через речку был перекинут небольшой деревянный мостик, противоположный край которого упирался прямо в переплетение стволов и ветвей. Алина обратила внимание, что из воды вдоль берега вертикально торчат редкие обломки почерневших от времени и влаги досок, похожие на остатки какого-то древнего забора.

– Все, что осталось от старой пристани, – пояснил Гронский, заметив ее взгляд. – Они тут часто встречаются, и внутри острова, и на внешних берегах. Когда-то давно к этим доскам швартовали свои лодки рыбаки. Кстати, мы уже почти пришли. Вон, видите башню?..

Дом Германа Андреевича Галачьянца не походил ни на старинные особняки, ни на яркие новые коттеджи. Это было впечатляющее архитектурное сооружение в стиле Гауди, так что создавалось впечатление, будто огромный темно-серый особняк не построили, а вырастили прямо из влажной болотистой почвы. Из каменного хаоса причудливых фасадов, флигелей, пристроек, мансард, окон различной формы и размера и закругленных крыш росла высокая башня, похожая на ножку диковинного ядовитого гриба, увенчанная узким конусом красноватой крыши. Башня была продолжением переднего фасада дома, в очертаниях которого заметны были мотивы неоготики, а в ее основании располагались тяжелые двустворчатые входные двери под длинным козырьком массивного крыльца. Особняк стоял на обширном участке парка, обнесенном железной решеткой, к которой с внутренней стороны вплотную прилегал полупрозрачный пластиковый забор высотой метра в три, так что вся придомовая территория была надежно скрыта от посторонних глаз.

Гронский и Алина подошли к воротам, заключенным в мощную каменную арку. Рядом, стиснутая двумя толстыми опорами, находилась узкая калитка, пройти в которую одновременно мог только один человек. Прямо перед ними недружелюбно поблескивало темное зеркальное стекло помещения охраны. Угнездившиеся на арке видеокамеры нацелились сверху, как вороны на добычу.

Алина нажала кнопку звонка рядом с калиткой. В динамике переговорного устройства раздался тихий щелчок, и мужской голос произнес:

– Добрый день, чем могу помочь?

– Здравствуйте, я Алина Назарова, медицинский центр «Данко». Мы договаривались о встрече с Германом Андреевичем, – громко сказала Алина.

Одна из камер наверху чуть дрогнула.

– Этот мужчина с вами? – спросил голос из динамика.

– Да, это мой коллега, – ответила Алина, покосившись на Гронского, который с невозмутимым видом стоял рядом.

Звонко щелкнул электронный замок, и калитка открылась. Гронский и Алина вошли на территорию дома. Рядом с открытой дверью сторожевого помещения их ждал охранник в легком бронежилете и с кобурой на поясе, из которой торчала черная пластиковая рукоятка. Второй охранник, тоже в бронежилете, стоял между ними и домом. Одну руку он держал на висящем на шее небольшом автомате.

– Ваши документы, пожалуйста, – попросил охранник с пистолетом.

Гронский и Алина отдали ему водительские права, и он на пару минут удалился с ними в будку охраны. Алина переминалась с ноги на ногу, не очень уютно чувствуя себя под пристальным взглядом автоматчика. Гронский спокойно ждал. Наконец охранник вернулся, отдал им документы и махнул рукой в сторону дома:

– Проходите, вас ждут. Только никуда не сворачивайте с пешеходной дорожки.

Подъездная аллея отходила от ворот и тянулась чуть левее, к площадке парковки и дальше, к низким строениям позади дома, вероятно, гаражам. Тропинка для пешеходов, выложенная аккуратной плиткой, вела прямо к дому, через покрытые багрово-желтым слоем листьев газоны, мимо старых парковых деревьев и декоративных кустов. До высоких входных дверей, похожих на ворота замка, было метров сто. Алина пошла по дорожке, ощущая неприятное присутствие за спиной оставшегося у ворот человека с автоматом.

– Вот так физически материализуется двадцать пятое место в русском списке Forbes, – негромко произнес Гронский, когда они отошли от ворот шагов на двадцать.

– Я ожидала чего-то более жизнерадостного, – призналась Алина.

– Большие деньги – серьезные опасности, – прокомментировал Гронский, взглянул вправо и сказал:

– Посмотрите-ка, это там, случайно, не наша пациентка?

В нескольких метрах от дорожки на садовой скамейке сидела девушка. Воротник черного полупальто был чуть приподнят, большой темно-красный шарф закутывал шею до подбородка. Рядом с девушкой лежала раскрытая книга, а сама девушка замерла неподвижно, не сводя глаз с чего-то маленького и черного на своей правой ладони.

– Надо поздороваться, – сказал Гронский и зашагал к скамейке.

– Нам нельзя сворачивать с дорожки! – воскликнула Алина, но Гронский уже шел к девушке, и мертвые листья шуршали у него под ногами, как праздничное конфетти на печальном осеннем торжестве. Алина увидела, как охранник с автоматом быстро поднес руку ко рту и заговорил в портативную рацию, не сводя глаз с Гронского, а его оружие переместилось так, что короткий ствол уставился в их сторону. Алина ругнулась вполголоса и поспешила за Гронским.

– Добрый день, – поздоровался он. – Вы, наверное, Маша?

Девушке можно было дать на вид не больше шестнадцати лет. Огромные, черные, блестящие глаза ярко выделялись на бледном лице, как будто талантливый художник нарисовал их пастельным карандашом на белом листе бумаги. Мелкие капельки небесной влаги блестели в коротко подстриженных, слегка вьющихся черных волосах.

– Здравствуйте, – сказала девушка. – Да, я Маша. А вы из больницы?

– Да, меня зовут Родион, а это моя коллега, Алина Сергеевна. Очень приятно познакомиться, Маша.

– Мне тоже, – ответила Маша и посмотрела сначала на Гронского, а потом на Алину. Взгляд ее глубоких глаз показался Алине удивительно взрослым, в нем была та печальная зрелость, которая формируется не столько прожитыми годами, сколько пережитыми событиями и чувствами. Алина взглянула на ладонь девушки: там неподвижно сидела большая бабочка с бархатисто-черными крыльями, обрамленными желтой каймой.

– Это траурница, – объяснила Маша. – Очень редкая бабочка. Она уже не летает. Я недавно нашла ее в саду и решила взять в дом: хочу, чтобы у нее был шанс выжить зимой. Иногда я беру ее погулять. Вот как сейчас.

– Она очень красивая, – сказал Гронский, внимательно глядя на Машу. – Но бабочки не умирают, а только засыпают на зиму.

Маша покачала головой.

– Мне кажется, что эта умрет.

Алина заметила, как двери дома приоткрылись и оттуда вышли два человека в одинаковых черных костюмах и быстро зашагали в их сторону. Она дернула Гронского за рукав и сказала:

– Маша, думаю, нам с коллегой лучше поторопиться. Мы приехали для… процедуры, и…

– Взять у меня кровь, – кивнула Маша. – Да, папа мне говорил. Я скоро подойду.

Алина с тревогой наблюдала за приближающимися охранниками. Один из них поднял руку и помахал, указывая на дорожку. Она сделала шаг в сторону и еще раз дернула Гронского за рукав. Тот стоял, не шелохнувшись.

– Читаете Эдгара По? – спросил он, кивнув на лежащую книгу.

– Да, – ответила Маша. – Мне очень нравятся его стихи. А вам?

– Мне тоже, – улыбнулся Гронский. Алина оставила попытки сдвинуть его с места и пошла навстречу охранникам в черных костюмах, пытаясь изобразить руками какие-то одновременно успокаивающие и извиняющиеся жесты.

– Тогда, возможно, когда-нибудь нам будет о чем поговорить, – чуть улыбнулась Маша.

Гронский посмотрел на Алину, вступившую в диалог с охраной, и произнес:

– Когда-нибудь обязательно. – Он чуть поклонился. – Сейчас нам действительно пора, нужно все подготовить к процедуре. До скорой встречи.

Охранники были спокойны и профессионально вежливы. Они проводили Гронского и Алину до крыльца, открыли массивные двери и впустили внутрь, в небольшой квадратный вестибюль. Справа располагался гардероб, напротив – двери, ведущие в жилые помещения дома, а из неприметной двери слева вышли еще двое охранников: невысокая строгая женщина со спортивной стрижкой и мужчина, держащий на коротких цепях двух доберманов. Все они, включая псов, показались Алине странно похожими на Гронского: бесстрастные, подтянутые, одетые в черное и источающие отчетливое ощущение внутренней силы, похожее на едва заметный запах оружейной смазки.

– Будьте добры, снимите верхнюю одежду и подойдите сюда, – ровным голосом то ли попросил, то приказал один из охранников.

Алина, чувствуя себя крайне скованно под взглядами нескольких пар внимательных человеческих и собачьих глаз, с помощью Гронского сняла пальто в гардеробе и с рабочим чемоданчиком в руках вернулась обратно. Конечно, после проверки документов на проходной она была готова к чему-то подобному, но все равно вздрогнула, когда ее коснулись быстрые, бесстрастные руки женщины-телохранителя, ощупавшие ее всю от лодыжек до воротника пиджака. Рядом другой охранник так же обыскивал Гронского. Два добермана обнюхали гостей с несколько брезгливым и надменным видом и отступили в сторону, давая понять, что со своей стороны претензий не имеют.

– Спасибо за понимание, – сказал старший охранник и открыл внутреннюю дверь. – Пожалуйста, проходите.

Потолок огромного холла терялся в полумраке. Вдоль стен тянулись тяжелые книжные полки, поблескивало стекло шкафов, маслянисто отсвечивали картины в резных рамах. Слева находился внушительных размеров камин, в котором ровным, сильным пламенем горели дрова, и языки огня сквозь узорную каминную решетку отбрасывали причудливые багровые сполохи. Широкая пологая лестница плавным полукругом уходила на верхние этажи. Справа расположились массивный кожаный диван и пара кресел, на небольшом столике между ними уютным желтоватым светом горела настольная лампа. Большие готические окна, наполовину закрытые тяжело свисающими портьерами, тускло светились серым дневным полусветом, который даже не пытался соперничать ни со здешним сумраком, пропитанным запахами кожи, дерева и сигар, ни с ярким пламенем камина. Тишину холла нарушало только потрескивание дров да громкое, размеренное тиканье напольных часов, напоминающих башню Биг-Бена, выполненную едва ли не в натуральную величину из темного резного дерева.

Из глубокого кресла с высокой спинкой, стоящего у камина, поднялась высокая фигура.

– Здравствуйте, господа, – раздался глубокий, низкий голос. – Как добрались?

Хозяин настолько органично вписывался в интерьеры своего дома, что казался их естественным продолжением: очень высокий, и потому заметно сутулившийся, с широкоплечей костистой фигурой, в темном домашнем костюме, с крупными, резкими чертами лица, складки которого говорили о том, что оно чаще отражало гнев и нелегкие раздумья, чем веселье и беззаботность. Черные, как и у дочери, глаза непроницаемо смотрели из-под темных нависших бровей. Даже на расстоянии от фигуры Германа Андреевича Галачьянца отчетливо веяло силой, деньгами и дорогим парфюмом.

– Я – Герман, – представился он и по очереди протянул Гронскому и Алине свою большую широкую ладонь. – Эдип сказал мне, что это внеплановый визит. Что-то случилось?

Алина ощутила на себе внимательный взгляд Галачьянца и порадовалась тому, что ответ на этот вопрос был заготовлен заранее.

– Нет, ничего серьезного. Небольшая накладка: новая девушка-лаборант случайно удалила результаты предыдущих анализов. Мне очень жаль, но пришлось побеспокоить вас и вашу дочь для повторного забора крови. Конечно, это совершенное исключение из правил, и мы могли бы дождаться срока очередных анализов, но вы же знаете, как внимательно в нашей клинике относятся к пациентам, и тем более к вам, так что…

– О да, – произнес Галачьянц со странным выражением, – я знаю, как вы относитесь к пациентам.

Он посмотрел на Гронского и констатировал:

– Вы приехали не одна.

– Да, это мой коллега. Он недавно приступил к работе в «Данко», и Даниил Ильич попросил его всюду меня сопровождать, что-то вроде введения в курс дела на практике.

Алина попыталась располагающе улыбнуться, но почувствовала, что улыбка вышла какой-то жалкой. Галачьянц пристально посмотрел на Гронского. Тот встретил его взгляд все с тем же спокойным и непроницаемым выражением на лице.

– Хорошо, – сказал наконец Галачьянц. – Вы можете расположиться здесь.

Он показал рукой на диван и столик с лампой.

– Если нужно будет добавить света, скажите. Маша сейчас подойдет… а вот, кстати, и она.

Видимо, в холле была и другая дверь: Маша появилась откуда-то сбоку, порхнула через холл с легкой грацией девушки-подростка и подошла к отцу.

– Как погуляла, дочка?

Маша приподнялась на цыпочки, чуть не подпрыгнув для того, чтобы чмокнуть отца в щеку, и Алина заметила, с какой неожиданной нежностью большая рука Галачьянца коснулась темных кудрей дочери.

– Отлично, папа. Я книжку читала. На улице немного моросит, но тепло.

– Ну и славно. Сейчас доктора возьмут у тебя кровь, а потом мы пообедаем.

Маша села в кресло рядом с Алиной, уже разложившей на столике инструменты, и привычным жестом закатала правый рукав темного шерстяного платья. Алина отметила тонкие и почти незаметные вены на худенькой руке девочки.

– Поработайте немножко кулачком, – попросила она и на всякий случай добавила. – Не бойтесь, будет совсем не больно.

– Я знаю, – улыбнулась Маша. – Я уже привыкла.

Алина дождалась, когда вена станет чуть более заметной, аккуратно ввела иглу и, ощущая странное волнение, стала наблюдать, как густая темная кровь медленно, словно нехотя, наполняет первую пробирку.

«Бледность, медленный ток крови, холодные руки, – мысленно отметила она. – Нарушение кровообращения?»

Она повернулась к Гронскому и увидела, что он стоит рядом и широко раскрытыми глазами не отрываясь смотрит в сторону лестницы.

– Добрый день, – услышала Алина мелодичный женский голос и тоже посмотрела.

Она спускалась с лестницы, чуть касаясь перил кончиками пальцев. Тяжелая волна густых черных волос ниспадала на плечи и спину, контрастируя с ослепительно-белым платьем, плотно обтягивающим округлые бедра и длинные стройные ноги. Женщина сошла с последней ступеньки, и казалось, что она не идет, а движется, сочетая в этом движении томную пластику большой кошки и опасную грацию змеи. Ее высокая фигура была гибкой и сильной, как стальной хлыст, капля жаркой крови Востока была растворена в смуглой коже, точеной линии прямого носа, миндалевидных глазах с густыми темными ресницами, и все это составляло ту пьянящую смесь изящества, страсти и шарма, которая называется женственностью. Ее глаза были как темные бархатные омуты, в глубинах которых искорками вспыхивала таинственная потусторонняя жизнь, и, встретив их взгляд, Гронский уже не мог оторваться, чувствуя себя пойманным, как олень на ночном шоссе, цепенеющий в свете автомобильных фар.

Такие женщины среди знойных пустынь и древних храмов из желтого песчаника сводили с ума самых стойких рыцарей из самых строгих монашеских орденов.

– Знакомьтесь, это Кристина, – сказал Галачьянц.

Кристина подошла к Гронскому и протянула ему руку. Он легко пожал ее длинные пальцы совершенной формы, с чуть удлиненными ногтями, покрытыми светлым лаком.

– Я Кристина, мне очень приятно познакомиться, – сказала она и начала улыбаться. Это была не просто улыбка, когда улыбаются губы, глаза, лицо, но как будто какая-то светлая энергия прорывалась изнутри, и улыбка была самым естественным ее проявлением. Гронский сдержанно улыбнулся в ответ, но под взглядом сияющих глаз Кристины почувствовал, как почти против воли губы его расползаются все шире и шире, растягиваясь в какую-то глупую гримасу, и он оставил попытки сохранить серьезность и улыбнулся по-настоящему, искренне и от души.

– Родион, рад знакомству, – выговорил он чуть севшим голосом. Тонкие пальцы Кристины все еще были в его руке.

– Алина Назарова, врач медицинского центра «Данко», – донеслось откуда-то снизу.

– Привет, – бросила Кристина, продолжая смотреть на Гронского.

– Родион Александрович, – какой-то сварливый настырный голос настойчиво пытался вывести Гронского из гипнотического ступора, – вы не могли бы отвлечься и помочь мне?

Гронский наконец выпустил руку Кристины, и они оба посмотрели вниз. Алина недружелюбно поглядывала на них из-под упавшей на глаза золотистой пряди волос.

– Да, конечно, – Гронский мотнул головой, словно прогоняя наваждение, и откашлялся. – Что нужно сделать?

– Для начала сесть рядом, – резко сказала Алина. – И подайте мне вторую пробирку и вот ту стеклянную трубку, если вас не затруднит.

Кристина еще раз одарила Гронского улыбкой и пошла к дверям.

– Герман, я в город по делам, – небрежно сказала она на ходу, – вернусь вечером, если что, ужинай без меня.

Кристина взялась за дверную ручку и обернулась.

– Всего хорошего, Родион. До встречи, – и вышла.

Алина сосредоточенно молчала, набирая неохотно покидающую тело кровь Маши во вторую пробирку.

– Какая красивая у вас мама, – заметила она, косясь на Гронского. – Кулачком еще поработайте, пожалуйста.

Маша слабо улыбнулась.

– Кристина мне совсем не мама. Наверное, она бы называлась мачехой, но они с папой даже не женаты. К тому же она слишком молодая и для мамы, и для мачехи.

Маша помолчала.

– А моя мама умерла, – добавила она.

У Алины ёкнуло сердце.

– Прости, пожалуйста, – сказала она с чувством. – Я не знала. Потерпи немножко, мы скоро уже закончим.

На этот раз от дверей дома и до ворот усадьбы Гронского и Алину провожал охранник, видимо, чтобы недисциплинированные посетители не вздумали опять отклоняться от разрешенного им маршрута. Они вышли за ограду и некоторое время шли молча. За то время, которое они провели у Галачьянца, недолгий день начал лениво превращаться в вечер и в воздухе запахло сумерками. Парк как-то вдруг растерял все свое аутентичное очарование: мокрая земля под ногами стала грязью, деревья и особняки из поношенных аристократов превратились в потрепанных унылых бродяг, из неопрятных зарослей то и дело выглядывали неряшливые строения за дощатыми заборами, вдоль которых бродили вялые субъекты в оранжевых спецовках. Дождь усилился, старательно застучал частыми крупными каплями по слипшимся сырым листьям, и Алина с досадой подумала о том, что до машины придется идти пешком. Если их путь к Галачьянцу был неторопливой прогулкой, то обратная дорога стала поспешной и суетливой ходьбой под дождем.

– Ну и зачем вам это было нужно? – спросила Алина.

– Я должен был посмотреть, – неопределенно ответил Гронский. Мысли его сейчас были явно где-то не здесь.

– И на кого же, боюсь спросить? – язвительно осведомилась Алина. – Если на девушку Галачьянца, то это вам удалось в полной мере. Преуспели, можно сказать.

Гронский, казалось, не заметил сарказма и продолжал широко шагать по лужам и мокрому гравию.

– Мне нужно было посмотреть на Машу, – сказал он. – Кстати, что вы о ней скажете? Как врач?

Алина пожала плечами.

– Пока у меня нет результатов клинических анализов, я мало что могу сказать. Разве только что у девочки слабый ток крови и, возможно, какие-то сосудистые нарушения, но патология это или нет, вот так сразу определить нельзя.

Гронский молча кивнул.

– Может, все-таки расскажете мне, что не так с Машей? – спросила Алина. – Вы ведь что-то знаете, правда?

– Правда, – ответил Гронский. – И я обязательно все вам расскажу, как только у вас будут результаты сегодняшних анализов, как и обещал. Просто я не хочу, чтобы мои слова каким-то образом повлияли на вашу объективность и непредвзятость, поймите меня правильно. А сейчас нам лучше немного поторопиться: сегодня у меня еще встреча с Мейлахом, а что-то подсказывает мне, что он не будет дожидаться, если я вдруг опоздаю.

Мягкий желтый свет десятками мерцающих огоньков рассыпается в стекле бутылок, и они сверкают, как праздничные игрушки на рождественской елке. Сумрак окутывает тесное пространство бара, и я почти ощущаю, как он прикасается к моим плечам, словно старое одеяло. Из двух колонок негромко и хрипло поет Армстронг: что-то про зеленые деревья и прекрасную жизнь. Я поднимаю стакан, вдыхаю аромат виски и делаю глоток. Жидкое торфяное пламя пробегает через гортань и согревает меня изнутри.

– Пожалуй, я выпью еще, – тихо говорю я, – плесни мне еще на два пальца, Мариша.

Ее улыбка расцветает мне навстречу, и глаза весело смотрят на меня из-под черной челки. Я дома. Я снова дома.

– Твое здоровье, Марина. – И я чуть приподнимаю бокал.

– Что ты сказал, Родион? Еще налить? – спрашивает меня Снежана.

Я отвожу взгляд от Марины. Фотография в черной траурной рамке стоит между бутылками с текилой и водкой. Марина и после смерти по-прежнему здесь, в баре, и встречает меня своей знаменитой улыбкой.

– Нет, Снежа, спасибо, – отвечаю я. – Это я так просто, сам с собой разговариваю.

Она внимательно смотрит на меня: большие глаза с влажной поволокой, блестящие полные губы, в глубоком декольте залегли теплые мягкие тени.

– Если что, только попроси, – говорит Снежана и выходит из-за стойки к столику в дальнем углу. Там, где в памятный вечер неделю назад сидели молчаливые серые пьяницы, сегодня сдержанно веселится компания полузнакомых мне гостей. Когда к ним подходит Снежана, голоса становятся громче и оживленнее, а резкие взрывы смеха чаще.

Колокольчик звякает над дверью ровно в то время, которое Мейлах назначил для встречи. Я оборачиваюсь. Вошедший вместе с порывом холодного воздуха человек более уместно выглядел бы на пороге лесной таверны лет триста назад, чем в дверях бара в центре современного города. Дождь намочил его длинные волосы, и они прилипли к черепу, как водоросли. Изможденное лицо заросло седеющей щетиной, худое тело укутано в длинный черный плащ, похожий на армейский плащ-палатку, а на ремне через плечо висит старая потертая кожаная сумка, туго чем-то набитая и перехваченная веревкой. Человек затравленно оглядывается, словно забежал сюда в поисках спасения от неведомой опасности, но при этом не вполне уверен, что еще горшая беда не подстерегает его здесь.

Я делаю ему приветственный знак рукой, и он, еще раз оглянувшись по сторонам, подходит к стойке.

– Это вы мне звонили? – спрашивает он.

– Да, – говорю я и протягиваю ему руку. – Приятно познакомиться лично, Михаил Борисович.

Мейлах тоже протягивает руку, его глаза беспокойно бегают по сторонам, и когда я пожимаю его холодную мокрую ладонь, он быстро отдергивает ее назад.

– Выпьете что-нибудь? – предлагаю я.

Его взгляд наконец останавливается. Я вижу, как заблестели его глаза.

– Да… наверное. Может быть, водки, – говорит он неуверенно.

– Вы можете выбрать, – подсказываю я.

– Тогда «Мартель», – говорит он уже тверже. – Сто грамм.

Снежана, с опаской поглядывающая на моего гостя, наливает ему коньяк и еще раз наполняет мой бокал виски. Мейлах одним глотком выпивает половину и сидит, глядя перед собой. Я молча жду. Не нужно давить: время, тепло и алкоголь сейчас гораздо важнее для установления контакта, чем слова и ненужные вопросы.