Заразительный смех мертвеца

Пролог

«Ты для меня лишь серое воспоминание: ничего интересного, ничего стоящего. Я не вижу твой образ во снах, твои черты не вызывают у меня умиления, не находят отклика в груди и душе. Мы с тобой не смотрим друг на друга, а соприкасаемся спинами».

«В твоей жизни уже давно не было солнечных дней, поэтому и я серая, как грозовые облака, которыми ты невольно любуешься, когда подходишь утром с чашкой кофе к окну. Я не приятное сновидение, о котором ты даже не вспомнишь после пробуждения, а кошмар, вызывающий всплеск самых разных эмоций и лишающий тебя сна и покоя. Ты не смотришь на меня, а изучаешь отражение моего профиля в зеркале, когда опираешься на мою спину. Сможешь ли ты устоять на ногах, если я отдалюсь?»

Сентябрь, 2014 год.

Тамара Ангелова приняла боевую стойку, в ее правой руке был зажат складной нож.

– Убирайся отсюда… Сейчас, – рокочущий грудной голос незнакомца заставил девушку вздрогнуть. Парень в каркасной маске, напоминающей намордник собаки, расстегнул черную куртку, чтобы она не стесняла движений, куртка соскользнула с его плеч и упала на грязный пол. – Второго шанса у тебя не будет.

– Что ты сделал с Егором Таланиным, поджигатель? – Ангел не сдвинулась с места.

– Если уцелеешь, поминай этого нервнобольного по субботам, – незнакомец стал приближаться, поправляя ремни, фиксирующие на запястьях перчатки с открытыми пальцами.

В драке больше страсти, чем в семейной жизни, и больше чувственности и поэзии, чем во взаимоотношениях зажимающих друг друга в темных углах озабоченных подростков. Все внутри клокочет, адреналин бурлит в крови, кажется, что сердце выпрыгнет из глотки… Ты повинуешься низменным инстинктам, ярость толкает тебя на необдуманные поступки, ты заводишься, ревешь, как зверь, загнанный в угол, и лишь боль, немедленная и жгучая, отрезвляет тебя, заставляя мозг работать и искать пути отступления. Жаль, что не все люди обращают внимание на боль. Тамаре Ангеловой «посчастливилось» схлестнуться с человеком, который уже давно превратился в гитару с оборванными струнами: ничто не могло его затронуть или испугать по-настоящему.

Парень легко блокировал удары Ангел, в какой-то момент ему надоело тратить время на невежественную девчонку, и он решил убрать ее со своего пути, перебросив через плечо. Ангел неудачно приземлилась грудью на обугленную, но прочную спинку кровати, вскрикнула, а потом притворилась, что потеряла сознание, так как соперник был намного лучше подготовлен, чем она. «Возможно, он уйдет, если я перестану его нервировать», – решила девушка. Однако вскоре Ангел испытала разочарование, так как незнакомец присел рядом с ней и запустил руки под толстовку Тамары. «Что этот извращенец делает?!» – девушке пришлось приложить немалые усилия, чтобы не пошевелиться. Холодными пальцами парень ощупал ее ребра. Девушка поняла, что он проверяет, не сломал ли ей чего. Руки незнакомца еще находились под плотной тканью толстовки, когда Ангел распахнула глаза и приставила нож к горлу соперника.

Незнакомец не испугался, он скучающе глянул на девчонку и сказал:

– Если хочешь, чтобы я сдох, всади нож выше и правее.

Ангел с изумлением уставилась на парня, а он продолжил уговаривать ее:

– Давай же! Я заслужил, поверь… Сам я не смогу этого сделать, – последовала долгая красноречивая пауза, лживое раскаяние в глазах незнакомца ввело Тамару в заблуждение, ее рука дрогнула и стала опускаться. Парень перехватил кисть с ножом, сжал руку девушки так сильно, что Ангел ахнула и выронила рукоятку. Незнакомец ударил незваную гостью кулаком в живот, отстранился, а потом, схватив жертву за лодыжки, протянул ее по захламленному и пыльному полу и напомнил: – Ха! Я же говорил, что второго шанса у тебя не будет.

Первый вдох

Он был рожден безлунной ночью,

Дитя вдовы холодной и порочной.

Не суждено ему увидеть белый свет,

Он слишком слаб, и знай: спасенья нет.

Младенец замер, голову склонив,

И умерла надежда в тот же миг.

«Это мой сын! Его вернули к жизни…»

Конец сентября, 1734 год.

Муж Анны, Антон Колчаков, погиб, и все стало серым, покрылось плесенью. Сердце барыни больше не трепетало загнанной птицей, беспощадный холод сковал его.

Дом огласили крики безутешной вдовы, дурная весть вызвала преждевременные схватки. Бабка-повитуха пыталась помочь барыне, но роды проходили тяжело: ребенок появлялся на свет вперед ножками, шея его дважды была обвита пуповиной. Повитуха освободила дитя от удушающих петель, но это его не спасло.

– Дайте мне ребенка, я хочу посмотреть на него, – попросила вдова, протягивая к старухе руки.

Повитуха замерла на месте, не решаясь что-либо сказать.

Анна нахмурилась, ее прекрасное лицо сделалось жестоким:

– Покажите его!

Старуха дрожащими руками передала тело младенца вдове. Мать приняла его, нежно прижала к своей груди. Анна не замечала того, что ребенок обмяк и не издал ни звука.

– Мальчик. Он прекрасен, я назову его в честь отца. Антон, сынок… – шептала вдова.

Повитуха покачнулась, ей сделалось дурно.

– Какой спокойный ребенок! Мой супруг так хотел сына… – Анна улыбнулась.

– Анна Ивановна, – старуха осмелела, она хотела положить конец кошмару, который разворачивался у нее на глазах, – ваш сын не дышит.

– Как ты смеешь говорить такие ужасные вещи!.. – вдова резко вскинула голову и посмотрела на повитуху; глаза Анны сияли, щеки пылали от готового выплеснуться наружу потоком бранных и жестоких слов гнева.

– Посмотрите на младенца. Разве его грудь поднимается? Разве он шевелится в ваших руках? – старуха развеяла грезы нездоровой вдовы: – Ребенок мертв.

– Нет, нет… – слезы душили Анну, она продолжала баюкать дитя. – Я потеряла мужа. Не отбирайте у меня сына! Что мне останется?..

***

Никто не мог отобрать Антона у Анны: вдова не переставала баюкать холодное тельце.

Дворовые крестьяне вырыли небольшую яму в саду: барыня обожала это место. Аромат роз, а они были всюду, дурманил, очаровывая. Земля только начинала промерзать, поэтому лепестки цветов не осыпались; убить «красоту» могли лишь неумолимо приближающиеся ранние заморозки. Яблоки и груши падали на землю, ветви ломались под тяжестью спелых плодов. «Столько цветения, жизни… Моему сыну понравится здесь», – подумала Анна, опуская свое дитя в маленький гроб.

***

Шел дождь; казалось, что даже природа сочувствовала обезумевшей от горя вдове.

Силуэт, сотканный из теней, скользил по саду, погруженному в темное царство безлунной ночи. Покров мрака рассеялся, более не скрывая высокого мужчину в черном плаще с красной подкладкой. Холодный ветер теребил ткань, накидка хлопала чужака по ногам. Внимание странника было приковано к свежей могиле. Мужчина опустился на колени рядом с небольшой насыпью и начал разрывать землю руками.

Аромат роз стал резким из-за дождя, он витал в воздухе, перебивая запах разложения, который ударил в нос страннику, когда тот выломал пару досок из деревянного гроба и достал из него тело младенца. Мужчина накрыл ладонью посиневшее лицо ребенка, намереваясь разделить с ним свою силу. Тени высвободились из плоти странника и поглотили крошечное дитя. Когда мрак развеялся, глаза Антона распахнулись, они сияли, словно серебро. Ребенок вскрикнул, сделав первый вдох.

***

Анна велела слугам покинуть поместье. Дворовые боялись уходить в никуда во время разыгравшейся бури, однако гнев барыни и ее состояние пугали их намного больше, чем неугомонная стихия. Слуги думали, что вдова намеревается шагнуть в объятия покойного супруга и всех, кто будет рядом или попытается помешать ей совершить этот жуткий и отчаянный поступок, она утащит за собой в преисподнюю. Вскоре барыня осталась одна в «умолкшем» доме.

Буря не утихала, в этот черный год холода наползли на землю раньше положенного срока, «выжигая» из сердец людей надежду на светлое будущее. Анна сидела в горнице у печи и смотрела на огонь, который яростно поглощал дрова. Жалобный треск горящих поленьев наводил тоску на хозяйку поместья.

Барыня, пошатываясь, поднялась со старого кресла. Она собиралась готовиться ко сну, когда услышала пронзительный детский крик. Анна бросилась к двери и распахнула ее. Холодный ветер ворвался в дом, задувая пламя в печи. Беспощадный вихрь растрепал волосы выбежавшей на крыльцо барыни.

«Ветер… Я слышала завывание ветра. Мне показалось, что это плач младенца», – огорчилась Анна.

Крик прозвучал снова. Только сейчас вдова увидела ребенка, закутанного в черный плащ, из-за которого барыня не сразу заметила дитя. Анна подняла младенца со ступеней и ахнула. Перед ней был ее сын, а не подброшенный ребенок, он тянул к матери свои маленькие ручки. Анна завороженно смотрела в широко распахнутые глаза младенца, они напоминали облака перед грозой. Барыня отнесла ребенка в свою комнату. Анна всю ночь продержала Антона на руках: она ни на миг не желала оставлять сына.

В доме стало холодно, и барыня решила подкинуть дров в печь. Она бережно положила сына на кровать и направилась к двери; взгляд вдовы упал на брошенный ею на пол плащ из темного бархата, вдова подняла его, чтобы лучше рассмотреть: «Длинный, он принадлежал мужчине. Материал приятный и дорогой, такой себе может позволить лишь состоятельный человек». Анна заметила вышитый золотой нитью у основания капюшона узор в виде виноградной лозы. Этот символ вызвал трепет в груди барыни: он пугал и притягивал.

«Кто-то раскопал могилу и вернул мне сына, вернул живым…» – эти странные мысли пришли Анне в голову, когда ее пальцы перебирали бархатную ткань. В кармане плаща барыня обнаружила письмо, дрожащими руками она развернула сложенный лист бумаги и прочла послание: «Анна, я подарил жизнь твоему ребенку для того, чтобы он сеял смерть. За все приходится платить. Помни об этом».

Гнев и решимость преобразили лицо барыни, сделав его поистине ужасающим. Вдова подошла к печи и подкинула в нее дров. Пламя разгорелось с новой силой, и Анна бросила письмо и накидку незнакомца в огонь. Барыня долго наблюдала за тем, как ткань тлеет.

Расплата

«Я сорвался с небес бездушным дождем, лишней тяжелой каплей упал к ногам того, кто боялся поднять голову вверх, и приковал к себе рассеянный взор бесцельно бредущего по ведущей в никуда дороге человека. Я дарую путнику надежду и "взращу" в нем желание вознестись на неприветливое небо; вместе мы грязной водой взмоем в лазурную высь, чтобы темными тучами стать и, замазав сажей пристанище легкомысленных белесых облаков, захватить небесные просторы. Вдвоем мы превратим их в темное царство бушующих страстей и самых смелых кошмаров».

Август, 1741 год.

Свет заливал мастерскую. Маша Старицкая отложила кисть в сторону и отстранилась от мольберта. С холста на нее смотрела грациозная женщина с теплым, как летний ветерок, взглядом и грустной улыбкой; именно этот светлый образ запомнила Маша. «Матушка, теперь я буду видеть тебя не только во снах», – барышня улыбнулась.

Правая рука художницы задергалась; едва заметные шрамы, тянувшиеся от запястья до локтя, покраснели и начали чесаться. Маша ахнула: казалось, что под кожей зашевелились насекомые. Барышню затрясло, в приступе отчаяния и гнева она расцарапала ногтями портрет матери. Маша запустила ладонь в красную краску и, разрыдавшись, замазала масляной «кровью» запечатленный на холсте образ «ангела», а после художница потеряла сознание и упала на пол.

– Маша, очнись!.. – Павел Старицкий аккуратно встряхнул сестру.

Маша попыталась приподняться на локтях, но головокружение снова пригвоздило ее к полу.

– Вещи уже отнесли в экипаж. Отец велел мне поторопить тебя. Он ожидает нас на улице, – бегло объяснил брат, его взгляд скользнул по расчесанной коже на правой руке художницы: – Отец не должен увидеть тебя в таком состоянии.

Павел услышал гул шагов, кто-то поднимался по лестнице. Юноша поспешил к двери, он хотел запереть ее, но не успел: Павел столкнулся с застывшим на пороге мастерской отцом.

Михаил Сергеевич Старицкий увидел обезображенный портрет жены и силившуюся сесть дочь. Маша опять навредила себе, попытавшись содрать кожу с некогда изящной руки. Усатый генерал перевел суровый взгляд на сына и задал вопрос:

– Как давно у твоей сестры возобновились приступы?

– До сегодняшнего дня ничего странного с Машей не происходило, – слишком быстро ответил Павел, его голос предательски дрогнул.

– Ложь! – Михаил Сергеевич замахнулся.

Полученная звонкая пощечина заставила юношу попятиться.

– Я не могу рисковать репутацией семьи, вы никуда не поедете, – генерал предупредил сына: – Следи за сестрой, Павел. Если она пострадает, я шкуру с тебя спущу.

***

Они прибыли с дождем. Никто не мог остановить незваных гостей: повинуясь звучащему в голове голосу вероломной демоницы, дворовые мужики расступались и смотрели в никуда, вымокая под струями падающей с ревущих небес грязной воды.

Позволяющий Юдифь следовать за собой Аристарх, прозванный Темным графом, небрежным движением повернув ручку запертой двери, сломал замок и проник в имение Старицких; спутница не отставала от него: тени двух существ переплетались.

Скрежет металла и треск дерева разбудили Павла, юноша спустился по лестнице в залу и, увидев чужаков, задал вопрос:

– Кто вы?

Скинув плащ с красной подкладкой с плеч, Темный граф приказал Юдифь:

– Убери этого глупца с моего пути.

– Что?.. – Павел оторопел.

Демоница метнулась к юноше, схватила его за воротник белой рубахи и, приковав жертву к себе тяжелым взглядом, подчинила. Павел сонно моргнул и наклонился, чтобы поцеловать «гостью». Юдифь впилась в губы Старицкого и начала жадно поглощать его жизнь.

Демоница прервала поцелуй, выгнула шею, чтобы видеть лицо Аристарха, и попросила своего предводителя:

– Позволь мне иссушить его.

– Его время еще не вышло, – предостерег легкомысленную спутницу Темный граф.

Силы покинули Павла, он обмяк; Юдифь перехватила Старицкого поперек талии, не дав жертве упасть, и прижала его к себе, голова юноши опустилась на плечо демоницы. Юдифь играючи приподняла Павла и, напевая колыбельную, закружилась со своей ношей в центре залы, ноги Старицкого болтались в воздухе. Эту жуткую картину застала Маша. Ее сердце пропустило удар. Барышня вцепилась пальцами в перила, чтобы не свалиться с лестницы.

– Если не хочешь, чтобы твой брат превратился в прах, делай то, что велят, – сказал художнице Аристарх.

Маша едва сдержалась, чтобы не впиться в правую руку ногтями и не расчесать ее до крови, в голове яркими картинками пестрели жуткие образы: очередной приступ накрыл художницу ледяной волной паники.

– Что вам нужно? – треснувшим голосом произнесла барышня.

– Напиши мой портрет, – ответил Темный граф.

***

Маша принесла из мастерской мольберт и краски с кистями и с тревогой посмотрела на «спящего» брата, его белокурая голова покоилась на коленях сидящей на полу Юдифь, демоница лениво обводила пальцем контуры лица Павла и напевала колыбельную:

– …Все тебе не рады – лишь тоска и боль спутниками стали, сокрушив любовь. Спи, мой ясный свет, страха больше нет; сладость темноты душу исцелит, совесть усыпит…

Темный граф застыл возле кресла с резными ножками. Его величественная фигура вызывала трепет и животный страх. В голове художницы цепью пронеслись кошмарные картины, насыщенные алыми оттенками болезненной смерти. Дыхание на мгновение перехватило, по коже Маши заскользил разгулявшийся в зале сквозняк. Рука художницы задергалась, вместо портрета кисть упрямо выводила что-то жуткое.

– Я не могу, не получается… – произнесла барышня сдавленным голосом.

Аристарх неспешно, как перегрызший своей добыче позвоночник хищник, приблизился к Маше и, взглянув на появившуюся на холсте уродливую угловатую морду, «успокоил» «бесталанную» художницу:

– Напротив, ты сумела запечатлеть мое истинное лицо.

– Кто вы? Что вам нужно от моей семьи? – всхлипывая, спросила Маша.

Темный граф схватил барышню за запястье, его холодные пальцы заскользили по старым шрамам, тянувшимся к локтю художницы. Аристарх снисходительно объяснил:

– Оставленная мною метка связала нас. Твоя израненная душа жаждет возмездия, я пришел, чтобы спасти тебя.

– Я не понимаю… – Маша замотала головой и, высвободив свою руку, попятилась.

Темный граф поинтересовался:

– Что стало с твоей матерью?

– Она умерла… от тифа, – произнесла барышня с запинкой: «Почему мой голос дрогнул?»

– Ложь. Ты все видела и все знаешь, но отрицаешь и уступаешь тем, кто называет тебя безумной, потому что не хочешь разрушить семью мерзкой правдой! – взревел Аристарх. Он сделал резкий выпад вперед и заключил Машу в объятия.

Вокруг двух соприкоснувшихся тел заплясали тени. Барышню прошибло ознобом, разрозненные воспоминания выстроились в ряд. Маша задрожала, ее ноги подкосились; Темный граф позволил художнице упасть.

– Отец внушал нам, что мать умерла от тифа; он думал, что я была слишком мала и ничего не вспомню, – Маша лежала на полу и, проливая горячие слезы, смеялась, теперь она была готова рассказать о том, что так долго будоражило ее сознание и казалось дурным сном или выдумкой озлобленного ребенка: – Мы с матерью захворали, отец повез нас в столицу к лекарю, а потом…

– Лошади словно взбесились, они потащили экипаж к обрыву. Животные были напуганы настолько, что не обращали внимания на пытавшегося их приструнить кучера, он решил освободить скакунов. Лошади умчались вдаль и сбросились в бездну, а накренившийся экипаж остался темным пятном на извилистой дороге, – смакуя подробности, подсказал Аристарх.

Слова «гостя» заставили Машу сесть и выпрямиться: она поняла, из-за кого скакуны спрыгнули с обрыва.

– Твой отец выбрался на улицу. Я разодрал кучера у него на глазах, – Аристарх решил продемонстрировать то, в каком облике предстал перед главой семьи Старицких много лет назад. Темный граф призвал тени, они оплели его, превратив в огромного зверя с человеческой выправкой и оскалом, напоминающим кривую улыбку, такой же монстр был запечатлен на находящемся поодаль холсте. Гость прохрипел искаженной пастью: – Когда я обратил свой взор на твоего отца, он упал на колени и стал умолять меня сохранить ему жизнь. Ты слышала его слова, – вопросительной интонации в голосе Аристарха не было, он ненавязчиво «попросил» барышню: – Скажи это.

– Отец предложил тебе свою жену и шестилетнюю дочь, – вырвав гнусное воспоминание из потока путаных мыслей, спокойно ответила Маша.

В тот роковой день небеса тоже проливали слезы. Смерть пришла с дождем. Уродливая когтистая конечность вырвала дверь экипажа и схватила ребенка за руку, ранив. Мать бросилась на зверя, высвободила из его когтей дочь и поплатилась за это жизнью. Маша побежала прочь, отец поймал ее и, держа за ворот платья, понес, как подношение, проклятому, но тот развернулся и ушел, на мгновение вызвав своим поступком разочарование у Старицкого, ведь овдовевший барин не знал, что делать с оставшейся в живых свидетельницей проявления отцом слабости и малодушия.

Дочь Михаила Сергеевича провела в бреду и агонии несколько дней, а когда она пришла в себя, ей сказали, что ее мать умерла от тифа. Маша посчитала воспоминания грезами. Ее разум отвергал правду, поэтому девочка легко приняла ложь за чистую монету.

– Почему ты не убил меня? – художница попыталась разглядеть человеческие черты под безобразной звериной маской, но они ускользали от ее взора.

– Не потому, что насытился, – Темный граф усмехнулся. – Мое решение огорчило твоего отца. Я упиваюсь страхом, который испытывает глава того, что осталось от вашей семьи. Твой отец боится, что ты прознаешь о былом и ославишь его на весь уезд, разрушив репутацию знатного генерала, поэтому держит тебя при себе затворницей.

На лицо барышни упала тень негодования, однако злилась она не на незваного гостя.

– Скажи, как мне наказать твоего отца. Облеки в слова уродливые мысли, которые сейчас роятся в твоей голове, – предложил Аристарх.

Маша сорвалась и в сердцах пожелала:

– Пусть тот, кто отдал на растерзание свою супругу и предложил чудовищу дитя, полюбит так сильно, как никогда не любил нас. Пусть эта любовь погубит отца, сделав его зависимым и слабым.

Темный граф рассмеялся и с иронией заключил:

– Ты очень похожа на своего отца, девица. Только что ты скормила его душу – или ее жалкое подобие – демону. Ты повторила ошибку предка: предательство у вас в крови, – Аристарх снова ощутил прилив угнетающей все его естество скуки. Он потерял интерес к Маше. Тени рассеялись, звериный облик сначала стал едва различимой дымкой, обволакивающей красивые черты лица гостя, а после бесследно исчез. – Мне нужен тот, кто сможет оживить запечатленные на холстах ночные кошмары. Ты слишком слаба, художница, – придется продолжить поиски…

Юдифь встрепенулась, она скинула с колен голову погруженного в сон Павла, подскочила к барышне, запустила пальцы в ее светлые вьющиеся локоны и воодушевленно спросила у Темного графа:

– Я могу забрать или «примерить» ее тело?

– Нет. Я подарю эту блеклую музу другому проклятому, – Аристарх был непреклонен.

***

Пробуждение далось тяжело. «Не помню, как попала в свою комнату», – Маша дрожащей рукой сдвинула одеяло и поднялась с постели. В одной ночной рубахе и с растрепанными волосами барышня бросилась на поиски брата. Маша столкнулась с Павлом на лестнице. Юноша смутился, когда сестра крепко обняла его.

– Паша, с тобой все в порядке? – тихо спросила Маша.

– Да, – поведение сестры насторожило Павла: «Очередной приступ?..» – Маша, что тебя так взволновало?

– Страшный сон, – заключила барышня, отстраняясь от брата.

«Это был всего лишь ночной кошмар. Я не могла пожелать отцу ничего дурного», – Маша с легким сердцем вернулась в свою комнату и только сейчас увидела висящий на стене над изголовьем кровати портрет проклятого существа – вышедшего на охоту зверя. Холодная рука страха сжала сердце художницы. Маша сняла со стены написанную накануне картину и, срывая ногти, стала раздирать холст. В голове барышни эхом отдавался смех Аристарха.

***

«Темный граф нашел меня. Этого мужчину не интересовала моя красота; блеск волос и белизна кожи не производили на него должного впечатления. Граф пытался добраться до моего сына, стать частью его жизни. Я почти соблазнилась речами этого лжеца».

Август, 1741 год.

После возвращения сына Анне Ивановне пришлось покинуть родной город – место, в котором знали о том, что ее ребенок родился мертвым. Вдову приняла двоюродная тетушка – Евгения Александровна Мишкина. Анна помогала ей вести дела, была мила, уступала в спорах, пытаясь добиться расположения дальней родственницы, и ненавидела себя за это. Ее сын не давал покоя дворовым детям, он общался с ними как с равными, это раздражало вдову. Она надеялась, что отношение сына к крепостным изменится и его поведение станет соответствовать статусу.

Перебирая в руках кружева подвенечного платья Евгении Александровны, Анна все больше хмурилась: «Даже у этой тучной старухи в скором времени появится муж, а я лишена ласки…» Вдова вздрогнула, услышав, как ткань затрещала, и ужаснулась, так как разорвала край рукава белого бесформенного платья. Страх понести наказание длился недолго: «Обвинят девку, принесшую наряд в горницу, чтобы подшить. Никто ничего не видел… Кто станет винить господ? Кто осмелится?!»

Анна поспешила покинуть душную комнату и столкнулась в дверях с Михаилом Сергеевичем Старицким – будущим супругом Мишкиной. Подтянутый усатый генерал улыбнулся вдове и поклонился, приветствуя ее:

– Анна Ивановна, рад видеть вас. Вы просто восхитительны!

Барыня надменно вскинула подбородок:

– Михаил Сергеевич, вы так учтивы с каждой дамой или мысли обо мне не оставляют вас?

– Признаюсь, Анна Ивановна, отношение у меня к вам особое. Вы радуете взоры, обращенные к вам. Ни один вычурный наряд не может скрыть вашу женственность, вашу цветущую красоту, – глаза генерала сияли, словно угольки в печи.

– Если вы так восхищаетесь красотой девичьих тел, отчего же остановили свой выбор на моей тетушке? – Анна звонко рассмеялась.

– Это потому, дорогая Анна Ивановна, что вы не отвечаете мне взаимностью, ждете лучшей партии… Но разве в этом захудалом городишке вы обзаведетесь друзьями из высшего общества? – невозмутимо ответил Старицкий. – Я так хочу увезти вас и вашего славного сына в свое имение… Здесь ваша красота зачахнет, как роза, которая без должного ухода превращается в шиповник.

– Этим вечером состоится званый ужин… Если я не сумею найти достойную партию, то, быть может, позволю вам забрать меня отсюда, – вдова улыбнулась и удалилась. Идея, расстроив свадьбу, отомстить тетушке за то, что она изводила племянницу почти семь лет, грела Анне душу.