Сефира и другие предательства
– Миссис Мюррей, миссис Мюррей! – мужчина молотил в дверь, дребезжавшую в раме.
Лиза порылась в сумочке – в темноте ее содержимое ощущалось под пальцами как-то странно. В маленьком помещении туалета грохотали удары мужчины. А вдруг он выломает дверь? Она казалась достаточно крепкой, хотя петли угрожающе скрипели с каждым ударом. Во всяком случае, он рисковал привлечь к себе внимание в любую секунду. Лиза сжала в руке перцовый баллончик. С бешено колотящимся сердцем она стала по одну сторону от входа и потянулась открыть дверь. Услышав щелчок щеколды, мужчина оставил дверь в покое.
– Миссис Мюррей? Миссис Лиза Мюррей?
Он повернул ручку и толкнул дверь, впустив в туалет бронзовый столб вечернего солнечного света. Лиза прижалась спиной к стене, держа баллончик в правой руке на уровне головы, и ждала, а мужчина снова позвал:
– Миссис Мюррей? Миссис Лиза Мюррей?
Она надеялась, что он, переступая порог, наклонит голову. Более того, он сделал два осторожных шага в туалет, держа перед собой складной нож, как фонарик. Она позволила ему сделать еще один шаг, а затем проговорила:
– Эй. Я тут.
Он повернул голову на звук ее голоса, и она выпустила ему в физиономию шипящую струю из баллончика. Он резко отпрянул, уворачиваясь от брызг, но глаза и нос получили достаточную порцию вещества, чтобы он выронил нож и прижал основания ладоней к лицу, заревев, когда боль обожгла его глаза. Даже стоя на расстоянии от него, Лиза почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Не было никакого смысла причинять мужчине еще какие-либо травмы: жжение в глазах сковало его действия достаточно надолго, позволив ей унести ноги. Она выскользнула из туалета, закрыла за собой дверь и направилась к машине спокойным, как она надеялась, шагом. Как только Лиза села за руль, она сняла солнцезащитные очки, чтобы высушить глаза, хотя жжение сохранялось еще некоторое время спустя.
На этот раз ее стало колотить лишь после того, как она пересекла границу Кентукки и увидела вдалеке желтую вывеску «Мотель 6», облитую золотом заката. Она припарковалась напротив главного офиса и сидела, откинув голову на подголовник кресла. «Нож, – подумала она. – У парня был чертов нож». Она видела в его руке короткое блестящее лезвие, изогнутое на кончике, как миниатюрный ятаган. «Нож». Да, оружием первого были его руки, но нож – это нечто иное, это резкая эскалация угрозы. «Что будет следующим, мать твою, пистолет?» И что ей делать, если кто-то направит на нее пистолет? Перцовый баллончик она использовала, и чтобы купить новый, ей нужно найти магазин, где продается оружие (так, предположила она, это работает в Нью-Йорке, а что если в Кентукки все по-иному?), а это отнимет еще больше времени, которого у нее оставалось так мало. И даже если торговец огнестрельным оружием попадется по пути, – она подозревала, что придется заполнять документы, для чего, несомненно, потребуется удостоверение личности, и как тогда она собирается объяснять продавцу за прилавком, почему у нее водительские права штата Нью-Йорк? Главным мотивом дебатов с самой собой была угроза, для которой понадобится новый перцовый баллончик, а также пока еще неясный пустой силуэт ее неизбежного следующего противника. Если Сефира рассчитывала причинить ей боль или даже убить, она терпела неудачу. Ежели намеревалась запугать Лизу, заставить ее усомниться в правильности выбранного пути, то «задача выполнена».
«Боже, Лиза, слишком уж ты накручиваешь» – одна из любимых реплик Гэри в случаях, когда она выражала беспокойство по поводу своей работы, состояния их сбережений, того, стоит или не стоит им заводить детей. Чаще всего Лиза находила его спокойное, почти беззаботное отношение обескураживающим и более чем покровительственным. Тем не менее, признавала, что оно вносит некий полезный баланс с ее эмоциональными перехлестами. Его «накручиваешь» не менее актуально и сейчас, но раздражение, которое оно вызывало в ней, ощущалось гораздо острее, чем обычно.
Глупо спать на парковке мотеля. Ноги наконец обрели силу достаточную, чтобы вынести ее из машины и пройти через стеклянные двери офиса. Дежурная за стойкой регистрации – пожилая афроамериканка с заплетенными в косички волосами – поинтересовалась у Лизы, все ли с ней в порядке. По словам женщины, она наблюдала за Лизой, сидевшей в машине, и собиралась подойти спросить, не нужна ли помощь.
В нейтральном тоне ее голоса Лиза уловила больше скептицизма, чем участия. Была ли она – словно спрашивала дежурная, – под кайфом, под лекарствами?
– Простите, – сказала Лиза. – Я диабетик и, боюсь, проворонила прием лекарства, сахар в крови слишком упал.
Похоже, ее объяснение удовлетворило женщину, которая сообщила, что рядом на улице есть торговый автомат, где она может купить шоколадку, если надо. Лиза поблагодарила ее и закончила заполнять регистрационный бланк, который женщина пустила ей по стойке.
В своем номере Лиза включила телевизор и полистала каналы. Ничто не заинтересовало ее настолько, чтобы оторвать большой палец от кнопки на пульте. Несмотря на то, что удобный матрас двуспальной кровати был мягок, ей никак не удавалось устроиться. Она подумала, не позвонить ли родителям. С матерью она не разговаривала почти неделю – это считалось почти предельным сроком для того, чтобы кто-то из них (разумеется, Лиза) снял трубку и набрал номер. Близилась тридцать пятая годовщина свадьбы родителей – через несколько месяцев, в декабре, – и Лиза собиралась посоветоваться с мамой насчет гостей на торжество, в котором, как настаивала мама, не было необходимости. (Дженис ей в этом ничем не могла помочь. «Если мама говорит, что не хочет устраивать вечеринку, – сказала сестра, – значит я просто поверю ей на слово». Замечание вполне разумное, но намеренно не принимавшее в расчет все, что они знали о своей матери.) Однако перспектива разговора с мамой казалась непосильной, поскольку Лиза никак не могла рассказать ей, что происходит. Намекни она на какие-либо проблемы между ней и Гэри, мама провела бы оставшуюся часть разговора в попытках вытянуть из нее все подробности, что, разумеется, просто немыслимо, так что Лизе пришлось бы выдумать какую-нибудь байку, достаточно простую, чтобы вспомнить детали, – когда в следующий раз будет разговаривать с матерью, и в дальнейшем, и так далее, до бесконечности, и мысль о том, что сейчас ей придется делать то, что она так часто делала в подростковом возрасте, подавляла и угнетала ее. Нет, лучше переждать, пусть закончится эта неразбериха, и принять материнские упреки в легкомыслии.
Все это, конечно, при условии, если ее поиски увенчаются успехом. В случае неудачи она ни с кем говорить не станет. Недавнее общение с матерью, во время которого говорила преимущественно мама, рассказывавшая о круизе по Аляске, в который она и отец Лизы отправились в преддверии юбилея свадьбы, а также некоторые комментарии о предполагаемых гостях на вечеринке, которую Лиза устраивать не собиралась, – станет их последним. Когда она позвонила, трубку взял отец, и они обменялись несколькими обычными фразами; это тоже, подумала Лиза, последние их слова друг другу. Печаль, неожиданная и острая, иссушила рот, сдавила грудь. Родители ведь понятия не имели, что с ней случилось, и единственное, что они впоследствии узнают, – это то что их младшая дочь исчезла при загадочных обстоятельствах. То же самое можно было бы сказать и о Дженис, с которой она в последний раз общалась несколько недель назад: короткий, расстроивший обеих разговор, во время которого Дженис в очередной раз отказалась помогать спланировать вечеринку по случаю годовщины свадьбы родителей. Их немногословные обмены мнениями не имели бы продолжения.
Когда Гэри позвонил, мало того, что она не ответила на его вопросы об изменениях в глазах, Лиза даже не заикнулась ни об одном нападении. В значительной степени из-за ее раздражения и досады на него, обостренного осознания перспективы больше никогда не разговаривать с семьей, – и от того желания наказать Гэри, утаив от него информацию, о которой он не знал. Она отказала ему в удовольствии беспокоиться о ней (больше, чем он уже беспокоился). По здравому рассуждению, для нее этот момент был далеко не самым счастливым, но в пассивно-агрессивном плане доставил удовлетворение. Кроме того, она по-прежнему не знала, насколько можно или нужно доверять человеку, чьи обручальное и свадебное кольца ей еще предстояло снять, несмотря на то, что обещала себе сделать это бессчетное количество раз. После того, что Сефира сотворила с ним, после той жестокости, что она обрушила на него, трудно поверить, что Гэри состоял в сговоре с ней. Однако стоит вспомнить мужчин, которых Сефира натравила на Лизу: ясно, что она обладала способностью управлять ими. Кто поручится, что она не обладала такой же властью над Гэри, несмотря на уверения мадам Сосострис в обратном? Если он находился под влиянием Сефиры, был ее марионеткой и, возможно, общался с ней по оккультным каналам, то чем меньше ему рассказывала Лиза, тем лучше. Все это усугубляло ее раздражение и досаду.
На следующее утро Лиза стерла отпечатки пальцев с пустого перцового баллончика и бросила его в один из зеленых мусорных контейнеров за мотелем. Она понятия не имела, заявил ли на нее в полицию хотя бы один из побежденных ею, или оба, но если ее разыскивают копы, лучше не быть задержанной с компрометирующими уликами. Маршрут ее пролегал через куполообразные горы востока Кентукки по дорогам местного значения, через небольшие городки, втиснутые в узкие долины, мимо ферм с их вспаханными на крутых склонах полями, мимо кирпичных церквей с вывесками, взывающими: «Ты можешь купить огнетушитель, но в аду он тебе не поможет» и «Помните: сатана был первым, кто потребовал равных прав». Она попыталась вспомнить то немногое, что узнала на занятиях о столкновении с противником, вооруженным пистолетом. Если находишься достаточно далеко – беги зигзагами, потому что попасть в движущуюся цель гораздо сложнее, чем люди полагают, насмотревшись телесериалов и кинофильмов. Если ты близко – быстро уходи с линии огня. Атакуй и повреди руку, держащую оружие, но, что более важно, выведи из строя человека, владеющего оружием, ударом локтя в лицо или горло. Учитывая, что ее инструктор провел единственное занятие по этой технике, Лиза поразилась самой себе – как много она из него усвоила: хотя вспоминать замедленный урок в додзё [17] было в несколько раз сложнее, чем применять его против человека, намеренно пытающегося тебя застрелить. Со временем пейзаж переменился, превратившись в длинную гряду холмов по мере приближению к Лексингтону: она проехала мимо главного входа в Трансильванский университет, названию которого очень удивилась. Удостоверившись в этом, она пробормотала: «Да ладно?! Серьезно?», думая, не насмехается ли над ней Сефира. В течение дня она делала остановки только на ланч в зоне отдыха, на обед – в придорожном кафе и наконец в «Дэйз инн» в Падьюке, где сняла номер на ночь: глаза ее следили за каждым, кто приближался к ней, уши слушали, не окликает ли кто ее по имени. Никто не приближался и не окликал, но это мало утешало ее. Сефира, по-видимому, меняла темп своих атак, не позволяя Лизе чувствовать себя комфортно, упреждая их.
В течение следующего дня она проехала весь Иллинойс и через Миссисипи – в Сент-Луис, и никто не покушался на нее. В тот вечер, однако, Сефира предпочла навестить Лизу непосредственно в ее машине, и если это и не назвать в прямом смысле физическим нападением (хотя, очевидно, Сефира могла парализовать ее, пусть и ненадолго), то вполне – радикальной эскалацией ее кампании психологического давления. Интересно, гадала Лиза, связано ли раздражение, мучившее глаза весь последующий день, замедляя ее продвижение через Миссури в Канзас и из Канзаса в Колорадо, с ее разговором с Сефирой? Несомненно, резь в глазах рассеивала внимание, отвлекая от мужчин, снующих вокруг нее на стоянке грузовиков, куда она заехала в «Денниз» перекусить сэндвичем с беконом и салатом и картошкой фри и заправить бак «Аккорда». Она замечала присутствие мужчин только лишь когда те оказывались уже слишком близко, и слишком поздно, чтобы можно было избежать беды, вздумай кто-то из них напасть на нее. Она вернулась на дорогу с ощущением, будто избежала ситуации более опасной, чем могла представить. Несмотря на данное себе обещание не ослаблять бдительности, Лиза была застигнута врасплох на парковке ресторана, в котором остановилась пообедать на следующий день. В своей едва ли не фатально запоздалой реакции она винила зубы – их нестихающая ноющая боль превзошла эффективность экстра-сильного «Тайленола», который она принимала, чтобы притупить ее. Здание ресторана – бывшей заправочной станции в стиле 1950-х годов, окрашенное в бирюзовый цвет, – находилось на правой стороне дороги, по которой Лиза ехала в течение последнего часа. Отдельно стоявшая вывеска перед рестораном сообщала его название: «Вернон» и рекламировала американскую, итальянскую и тайскую кухни. Голодная и заинтригованная, Лиза свернула на узкую парковку и остановилась рядом с единственным на ней автомобилем – «Фордом-Эксплорер». Интерьер заведения украшали разноцветные рождественские гирлянды, на стенах красовались фрески с изображениями зеленых холмов, увенчанных замками романской эпохи. Высокая девушка-подросток за стойкой регистрации с лицом, обрамленным прямыми длинными черными волосами, не отрываясь от экрана смартфона, пробормотала, что Лиза вольна садиться, где ей угодно.
На выбор повлияло элементарное представление об осторожности, и она предпочла устроиться в дальнем углу по диагонали от входа – позиция позволяла следить за дверью на кухню, откуда доносились звуки шагов и бряканье посуды. Столы были складные. Чтобы приступить к порции тайской лапши, Лизе пришлось подвинуться к самому краешку стула из литого пластика. Еда оказалась достаточно вкусной, чтобы отвлечь ее от неприятных ощущений во рту. Пока ела, Лиза изучала девушку, которая вернулась на свое место у кассы и, казалось, не обращала на нее внимания. Одета девушка была в выцветшие джинсы и толстовку с капюшоном, застиранную от черного цвета до темно-серого. Все в ней, от невзрачной одежды, от манеры носить волосы, закрывавшие лицо, до невнятной, гугнивой речи, наводило на мысль о человеке, отчаянно старающемся остаться незамеченным, и это пробудило в Лизе воспоминания о себе самой в средних и старших классах. В отличие от этой девушки, она одевалась по последней моде, выступала в группе поддержки, работала в комитетах выпускного бала в младших и старших классах. Тем не менее, цель была такой же – спрятаться на виду у всех, под камуфляжем настолько очевидным, что под ним ее не разглядел бы никто. В основе ее поведения крылось глубокое одиночество, источник которого отследить-понять она была не в силах. Однажды Лиза спросила сестру, чувствовала ли та когда-нибудь подобное, но Дженис фыркнула и посоветовала ей не устраивать трагедию по пустякам. Поговорить об этом с одним из родителей Лиза не удосужилась. Со временем – окончание средней школы и поступление в колледж, окончание колледжа, работа и замужество – это чувство постепенно отступило, уйдя так же таинственно, как и появилось. Она подозревала, что любой психолог определил бы его как типичное для подросткового возраста, хотя такое объяснение ничуть не уменьшило ее почти инстинктивных воспоминаний о тех своих эмоциях. Когда девушка убрала ее опустевшую тарелку и предложила десертное меню, Лизе захотелось успокоить ее, сказать, что все будет хорошо, однако поступила правильно, подавив в себе этот порыв: можно представить, на какой саркастический ответ она могла нарваться. Не говоря уже о том, что не всегда все идет так, как надо. Никто не застрахован от разочарования, болезни, несчастного случая, смерти. От предательства. От того, что вдруг найдешь своего мужа растерзанного женщиной, с которой он тебе изменял, грудь его – кровавый провал, но глаза все еще способны видеть тебя, а губы – произнести твое имя. Она не стала делиться с девушкой этими мыслями и просто попросила принести ей домашнего яблочного пирога, оказавшегося терпким и коричным, и чашку кофе, который слишком долго продержали в кофейнике. Покончив с едой, она сходила в туалет, оставила щедрые чаевые на столике, расплатилась у кассы и вышла на послеполуденное солнце.
Когда она услышала за спиной голос девушки, крикнувшей: «Постойте!», Лиза предположила, что та обнаружила чаевые и сочла сумму ошибочно большой. Она замедлила шаг, давая девушке догнать себя, с губ ее готова была сорваться ободряющая банальность. Прижимая правую руку к бедру, девушка наполовину бегом преодолела оставшееся расстояние до того места, где Лиза остановилась у багажника своей машины. В надежде, что обмен репликами не займет слишком много времени, так как ее зубы начинали ныть, Лиза спросила:
– Что-то не так?
Вместо того, чтобы ответить что-то вроде: «Вы оставили это на столе», девушка спросила:
– Вас зовут Лиза? Лиза Мартинес?
Лиза настолько удивилась обращению к себе по имени, которым не пользовалась семь лет, что пропустила момент, когда правая рука девушки взметнулась вверх от того места, где та прижимала ее к ноге. Тупорылый револьвер в этой руке был из тех видов оружия, которые можно было держать под стойкой ресторана, расположенного слишком далеко, чтобы ожидать быстрого реагирования полиции на нажатие «тревожной кнопки». Блеснув на солнце, конец укороченного ствола качнулся к ней.
Почти такой же стремительной, как шок от вида револьвера, от факта того, что кто-то направил на нее револьвер, что кто-то готовится выстрелить в нее, убить ее, – была скорость реакции Лизы. Двигаясь в сторону и вправо от потенциальной убийцы, она миновала направленный на нее ствол, обхватила левой рукой правую руку девушки, прижав ее к себе и не давая руке согнуться. Брови девушки изогнулись вверх, рот открылся. Прежде чем та успела отреагировать, Лиза ударила девушку правым локтем в висок. Он влепился с глухим стуком, который сотряс обеих. Глаза девушки расширились, потеряли фокус. Все силы оставили ее тело, она обмякла, тяжело повалилась на Лизу, револьвер выпал из ее пальцев.
Лиза опустила девушку на землю и подняла револьвер. Он оказался тяжелее, чем она ожидала. Она повозилась с барабаном, пока тот не откинулся, затем задрала ствол – патроны со стуком попадали на землю. Опустошив барабан, она защелкнула его и со всей силы швырнула оружие в заросшее сорняками поле на границе с парковкой.
Почти в тот же момент, когда револьвер оторвался от ее руки и завращался в полете, она поняла, что на нем остались отпечатки ее пальцев. Но из него не стреляли, он разряжен, а у нее не оставалось времени искать его, чтобы протереть начисто. К тому же ее больше беспокоила девушка, которая лежала, скрючившись, на левом боку.
– Лиза, – пробормотала она. – Лиза Мартинес.
– Я не хочу знать, откуда ты знаешь Сефиру, – сказала Лиза, проверяя пульс девушки, четкий, хорошего наполнения, и ее зрачки, ни один из которых не был расширен, и осторожно надавив на череп сбоку, отчего девушка ойкнула, но явного перелома не обнаружила. – Все хорошо. Твоя мама на кухне? А отец?
– Лиза, – проговорила она. – Лиза Мартинес.
– С ума сойти, – сказала Лиза и, подхватив девушку под мышки, привела ее в сидячее положение.
– Ох, – застонала девушка.
– Ну-ка, – Лиза помогла ей подняться на ноги.
– Лиза, – проговорила девушка. – Лиза Мартинес.
– Как скажешь, – ответила Лиза. – Сама-то я не так уверена.
Приобняв опирающуюся на нее девушку, Лиза вместе с ней добрела до входной двери, вошла в ресторан, где посадила ее на пластиковый стул напротив кассы. Она отчасти надеялась увидеть там того, кто работал на кухне, – кто-нибудь выйдет в зал в поисках своей хозяйки/официанта, когда поймет, что ее уже подозрительно долго не слышно. Однако в зале никого не оказалось.
– Алё! – закричала Лиза. – Эй, вы там! Эй, идите сюда!
Откуда-то из кухни прилетело:
– Что?
– Эй! – снова крикнула Лиза. – Сюда идите, говорю! – и выскочила из здания.
Как бы ни была встревожена Лиза тем, что побывала под прицелом револьвера, ее не менее обеспокоило то, что Сефира задействовала такую юную девушку. Воспоминания ее собственной юности оставались в памяти достаточно свежими, и она прекрасно помнила: что бы они ни говорили своим родителям или опекунам, большинство детей проявляют сексуальную осведомленность и интерес гораздо раньше, чем заявляют об этом, их знаниям и любопытству активно способствует Интернет, и при возможности на практике исследовать свой интерес с готовым партнером они всегда пойдут на это. В десятом классе средней школы у нее случился особенно интенсивный сеанс поцелуев с симпатичным одиннадцатиклассником, которого она заприметила и вместе с которым однажды дожидалась последнего автобуса. Ситуация довольно быстро накалилась, оба перешли от поцелуев к просовыванию рук друг другу под рубашки, несмотря на то, что сидели они на ступенях школы. (Оба были в куртках, что позволяло их действиям оставаться в некоторой степени незаметными, в то время как она запустила руку под его футболку, а он сдвинул вверх чашечки лифчика над ее грудью.) Активность их прервало заставшее врасплох прибытие позднего автобуса, и хотя они устроились на одном сиденье, с бешено колотящимися сердцами и раскрасневшиеся, они позволили себе всего лишь держаться за руки. У Лизы кружилась голова от мысли, как далеко и с какой скоростью она готова зайти с этим мальчиком, которого находила привлекательным, но не слишком хорошо знала. Судя по ошеломленному выражению его лица, мысли их, казалось, бежали параллельными путями. Лиза боялась, что он расскажет об их встрече своим друзьям, похвастается тем, что пощупал сиськи чирлидерши, но, насколько ей известно, он никому ничего не рассказывал. Несколько раз после этого они вместе ждали последний автобус, но больше ничего не происходило. Дело в том, что было бы наивно полагать, будто девочка, достаточно взрослая, чтобы работать, не может иметь сексуальных чувств и переживаний. И все же была разница – разница существенная между тем, чтобы заниматься петтингом с симпатичным парнем, на которого ты положила глаз, и… Лиза не знала, как это назвать. Отношения с кем-то вроде Сефиры? По сути, полагала она, это слово довольно точное: отношения той же природы, что и между рыбой и миногой – присосавшейся к ее боку, прогрызшей в ней дыру, чтобы высосать внутренние органы. Вот только в этом случае рыба пригласила миногу прилепиться к ней. Ладно, допустим, сравнение не слишком удачное, но суть та же: Сефира была паразитом, использующим мечты и желания своих хозяев, привязываясь к ним и питаясь ими, в некоторых случаях в буквальном смысле. То, что она воспользовалась одиночеством, которое Лиза распознала в девушке (и которому сочувствовала), показалось ей особенно мерзким.
К не утихшему шоку от угрозы револьвером и к растущему отвращению к Сефире примешивалось что-то еще, воспоминание о чем-то произошедшем за ту четверть секунды, которые потребовались Лизе, чтобы сократить расстояние между ней и девушкой и схватить ту за руку. За этот крохотный миг она успела увидеть девушку, окутанную тьмой, словно завернутую в саван из черного муслина. Тьму пронизывали точки света – так, по крайней мере, она думала (в этой детали она была менее уверена). К тому времени, однако, боль в зубах усилилась до такой степени, что у нее разболелась голова. Сосредоточиться на чем-либо, кроме дороги, разворачивающейся впереди, было трудно, почти невозможно. Может, попросить Гэри узнать об этом у мадам Сосострис? Возможно. Это означало бы обсуждение нападавших, которых Сефира оставила дожидаться ее, их попытки убить или хотя бы навредить ей, но, возможно, стоило бы услышать, как Гэри разохается по поводу ее безопасности, еще раз выразит сожаление о том, что втянул ее во все это, дабы позволить себе лучше понять, частью чего она стала. Как бы она отреагировала, если бы Гэри попросил ее прекратить погоню, мол, это слишком опасно и он примет последствия, с которыми столкнется? А как бы она отреагировала, если бы он этого не сделал?
Позже в тот же день на окраине Денвера во рту у нее полыхнул жестокий пожар, превративший ее зубы из памятника мастерству ортодонта в сад пожелтевших клыков. Все мысли о чем-либо испарились, сожженные жаром трансформации, охватившей ее. Сидя в машине на огромной парковке перед «Уолмартом», куда она уединилась переждать бушующую в ней боль, Лиза осознавала, насколько беззащитна, насколько уязвима перед очередным приспешником Сефиры. Особенно если у того, кто бы это ни был, окажется огнестрельное оружие: достаточно просто подойти к «хонде», прицелиться и нажимать на спуск, пока Лиза не превратится в кровавое месиво. Такое же чувство уязвимости терзало ее и весь следующий день, когда она ехала через Скалистые горы. Сложно ли было кому-нибудь, находящемуся под влиянием Сефиры, врезаться на своей машине или грузовике в ее «хонду», протаранив ею защитный барьер и пустив в полет с горного склона? Если невысокие каменные стены прочнее, чем кажется, то простое лобовое столкновение послужит той же цели. Как бы там ни было, ни на ровной стоянке перевала, ни на высокогорье ее не подвергли испытаниям. Лишь когда она заправляла «Аккорд» на площадке для стоянки и отдыха близ Ларами, очередная марионетка Сефиры окликнула ее по имени. Противостояние вышло почти разочаровывающим. Тучный, в белой ковбойской шляпе, такой большой, что могла бы вместить десяток галлонов, с покрытыми щетиной щеками, – мужчина держал в мясистой правой руке монтировку. Когда она уже собралась открыть дверь, он враскачку направился к ней, топая ковбойскими сапогами со стоптанными каблуками. Пыхтя на ходу, он спросил: