Потерянная родина. Поэты-изгнанники

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эмиграция (от лат. emigro – «выселяюсь») – переселение из одной страны в другую по экономическим, политическим, личным обстоятельствам. Указывается по отношению к стране, из которой эмигрируют.

Эмиграция бывает добровольной и принудительной. Добровольная эмиграция представляет собой самостоятельное решение о переселении лица или семьи, Принудительная эмиграция есть насильственное переселение – выселение из страны или депортация. Причины эмиграции – война, голод, бедность, политические репрессии, этнические конфликты межконфессиональные противоречия, природные и экологические катастрофы, воссоединение семьи, дискриминация (национальная, религиозная, социальная и т. д.), невозможность получить образование, профессию, работу, трудности в реализации творческих, профессиональных, экономических и других личных и семейных планов в стране проживания.

В России XX столетия существовало четыре волны эмиграции;

1. Белая эмиграция (эмиграция первой волны 1918–1924 г.г.);

2. Вторая волна эмиграции из СССР (1940–1945 г.г.)

3. Третья волна эмиграции из СССР (1961–1986 г.г.)

4. Четвертая волна эмиграции из бывших союзных республик (1991- н.в.)

В этой книге речь пойдет о белой эмиграции и о третьей волне эмиграции из СССР. Читатель узнает о судьбе поэтов и писателей, добровольно покинувших страну в годы гражданской войны и до 1924 года, а также о принудительной эмиграции третьей волны, эмиграции поэта, который в силу ряда обстоятельств вынужден был покинуть родину, но за рубежом прославил свою страну, став лауреатом Нобелевской премии по литературе.

Белая (антибольшевистская) эмиграция, приняла массовый характер с 1918 года. Она сформировалась в ходе нескольких этапов. Первый этап связан с постепенным бегством людей из России сразу же после Октябрьской социалистической революции в конце 1917 года. Также сюда относится вынужденное перемещение людей по стране ввиду террора участников конфликта и боевых действий, движение фронтов всех сторон, массовой криминализации страны. С конца зимы 1917–1918 гг. началось бегство из крупных городов в сельскую местность, например из Петрограда и Москвы на Украину, за Волгу на восток страны, в Крым. Одной из первых массовых эвакуаций была эвакуация с юга России весной 1919 года – когда французские вооружённые силы отступили из ряда городов Юга России (Одесса, Николаев, Херсон и т. д.) и Крыма. Тогда, спасаясь от репрессий большевиков, только из Крыма эмигрировали несколько десятков тысяч человек. Общее количество эмигрантов из России на 1 ноября 1920 по подсчётам американского Красного Креста составляло 1 млн 194 тыс. человек. По данным Лиги Наций, по состоянию на август 1921 года было более 1,4 млн беженцев из России. В то же время доктор исторических наук В. М. Кабузан оценивает общее число эмигрировавших из России в 1918–1924 годах величиной не менее 5 млн человек, включая сюда и около 2 млн жителей польских и прибалтийских губерний, входивших в состав Российской империи до Первой мировой войны и затем вошедших в состав новообразованных суверенных государств и предпочетших гражданство новых государств российскому. В подавляющем большинстве эмигрантами были военные, дворяне, предприниматели, интеллигенция, казаки, духовенство, государственные служащие, а также члены их семей.

Среди те, кто покинул страну в первой волне эмиграции были 52 писателя и поэта, составлявших цвет российской литературы. Можно ли назвать эту эмиграцию добровольной? С одной стороны, эти люди уезжали из страны добровольно. С другой – уезжая из страны, они спасали свои жизни и жизни членов своих семей. Грозила ли им смерть, если бы они, под натиском большевистских войск, во-время не покинули страну? Гарантии их безопасности не мог дать никто. В стране царил хаос и террор. В Ялте в 1919 году после ухода французских войск не пожелали уехать из страны или не сумели более ста человек. Все они были расстреляны и нашли свою могилу в море прямо возле одного из пирсов. Такую эмиграцию нельзя назвать добровольной. Это была эмиграция принудительная, насильственная. Тогда вопрос стоял так: или уезжай из страны, или расстрел. Именно поэтому лучшие представители России в области культуры, науки, управления государством и промышленностью приняли для себя единственно правильное решение – уехать из страны. Многие из этих людей вовсе не были врагами народа и даже с сочувствием относились к идеям большевиков, но время было настолько сложное и непредсказуемое, что никто бы не стал разбираться, враг перед ним или друг, и нажимали на курок. Выиграла ли Россия от этой массовой эмиграции лучших сил России из страны? Вряд ли. В стране была разруха и, будь у большевиков в распоряжении грамотные специалисты в необходимом количестве, страна быстрее могла бы восстановиться после мировой и гражданской войн. В результате пострадали все: и те, кто остался жить в хаосе, голоде и разрухе, и те, кто уехали из страны и не нашли себя в зарубежье, став людьми второго сорта с изломанными судьбами. Недаром Ф.И.Тютчев, прекрасно владевший пером поэта, но и отлично разбиравшийся в управлении государством, так боялся революций, несущих хаос и духовное разорение людей.

В книге читатель узнает о судьбах эмигрировавших по разным причинам из России великих русских поэтов: об их жизни в дореволюционный период, о том, что они делали во время гражданской войны, и о том, как они жили, работали, любили и ненавидели, радовались и огорчались за рубежом и пытались сохранить русскую культуру для тех, кто остался в стране, потому что они хоть и покинули свою родину, но продолжали ее любить на чужбине.

ИВАН БУНИН

«Классик русской литературы И.А.Бунин вошел в историю, по точной характеристике Вл. Ходасевича, уникальным «архаистом-новатором». Бунин сочленил высокую традицию русского слова с тончайшей передачей опыта трагически изломанной, приобщившейся к иррациональному, но взыскующей цельности человеческой личности XX века. И опыт этот не разлагал язык классики, а подчинялся ему и поверялся им».

Иван Алексеевич Бунин родился 22 октября 1870 года в Воронеже в старинной, обедневшей дворянской семье. Род Бунина уходил корнями в XV век и имел герб, включённый в «Общий гербовник дворянских родов Всероссийской империи» (1797). «Род этот – писал Бунин в «Автобиографической заметке» (1915) – дал замечательную женщину начала прошлого века, поэтессу А.П.Бунину и поэта В.А.Жуковского (незаконного сына А.И.Бунина); в некотором родстве мы с братьями Киреевскими, Гротами, Ющковыми, Воейковыми, Булгаковыми. Соймоновыми». Прадед Бунина – Дмитрий Семёнович – ушёл в отставку в чине титулярного советника. Дед – Николай Дмитриевич – недолгое время служил в Воронежской палате гражданского суда, затем занимался хозяйством в тех сёлах, что достались ему после имущественного раздела.

Отец будущего писателя помещик Орловской и Тульской губерний, Алексей Николаевич Бунин (1827–1906) – не получил хорошего образования: окончив первый класс орловской гимназии, он оставил учёбу, а в шестнадцатилетнем возрасте устроился на службу в канцелярию губернского дворянского собрания. В составе Елецкой дружины ополчения он участвовал в Крымской кампании 1853–1856 и там встречался с Л.Н.Толстым. Иван Алексеевич вспоминал об отце как о человеке, обладавшем недюжинной физической силой, горячем и великодушном одновременно: «Всё его существо было… пропитано ощущением своего барского происхождения». Несмотря на укоренившуюся с отроческих лет нелюбовь к учёбе, он до старости «читал всё, что попадало под руку, с большой охотой».

Вернувшись домой из похода в 1856 году, Алексей Николаевич женился на своей двоюродной племяннице Людмиле Александровне Чубаровой (1835(?) – 1910), происходившей по семейным преданиям из княжеского рода. В отличие от энергичного, темпераментного мужа (который, по свидетельству писателя, «временами пил ужасно, хотя не имел… ни одной типической черты алкоголика»), она была женщиной кроткой, мягкой, глубоко религиозной и обладавшей грустной поэтической душой; не исключено, что её впечатлительность передалась Ивану Алексеевичу. В 1857 году в семье появился первенец – сын Юлий, в 1858-м – сын Евгений. Всего Людмила Александровна родила девятерых детей, пятеро из которых скончались в раннем детстве.

Когда младшему сыну Ивану едва минуло три года, семья переехала из Воронежа в Елецкий уезд, в наследственное поместье на хуторе Бутырки, где и прошло детство писателя, полное, по словам Бунина «поэзии печальной и своеобразной». Среди первых детских впечатлений будущего писателя были рассказы матери, дворовых, странников, сказки, песни и легенды, живая плоть исконной русской речи, кровная связь с природой и среднерусским ландшафтом и, наконец, самое пронзительное – смерть младшей сестренки, пробившая пока неосознанную брешь в доселе ясном и неомраченном восприятии широкой жизни вокруг. Из этих впечатлений вырастают все основные темы будущего творчества. Благодаря гувернёру – студенту Московского университета Николаю Осиповичу Ромашкову – мальчик пристрастился к чтению; домашнее образование включало также обучение языкам (среди которых особое внимание уделялось латыни) и рисованию. В числе первых книг, прочитанных Буниным самостоятельно, были гомеровская «Одиссея» и сборник английской поэзии.[1]

В 1881 году отец привез Бунина в Елецкую мужскую гимназию и после сдачи вступительных экзаменов Бунин был зачислен в 1-й класс. Поначалу Иван Алексеевич вместе с товарищем – Егором Захаровым – проживал в доме елецкого мещанина Бякина, бравшего с каждого из квартирантов по 15 рублей в месяц. Позже гимназист переселился к некоему кладбищенскому скульптору, затем ещё дважды менял жильё. Годы жизни в Ельце – мыкание по углам полунищего дворянина, уверенного в своей исключительности. Но именно Ельцу будущая проза Бунина обязана знанием мещанского быта, гнетущей, но и своеобразной поэзией русского захолустья.

В учебном курсе Бунину тяжелее всего давалась математика – в одном из писем старшему брату он упоминал, что экзамен по этому предмету является для него «самым страшным».

Учёба в гимназии завершилась для Бунина зимой 1886 года. Уехав на каникулы к родителям, перебравшимся в своё имение Озёрки, он решил не возвращаться в Елец. В начале весны педсовет исключил Бунина из гимназии за неявку «из рождественского отпуска». С этого времени его домашним учителем стал Юлий, народник-публицист, сосланный в Озёрки под надзор полиции. Старший брат, поняв, что математика вызывает у младшего брата отторжение, сосредоточил основные преподавательские усилия на гуманитарных дисциплинах.

Дальнейшая судьба Бунина во многом была отмечена двумя важными обстоятельствами: будучи дворянином, он не получил даже гимназического образования, а после ухода из-под родительского крова никогда не имел собственного дома и провел всю жизнь в отелях, чужих домах и съемных квартирах.

Писать Бунин начал рано. Писал очерки, зарисовки, стихи. В пятнадцатилетнем возрасте он сочинил роман «Увлечение» – первую часть поэмы «Петр Рогачев», который не приняла ни одна редакция. Зимой 1887 года, узнав, что умер один из его литературных кумиров – поэт Семён Надсон, Иван Алексеевич отправил в журнал «Родина» несколько стихотворений. Одно из них, озаглавленное «Над могилой С. Я. Надсона», было опубликовано в февральском номере (22 февраля):

Позже писатель вспоминал: «Утро, когда я шёл с этим номером с почты в Озёрки, рвал по лесам росистые ландыши и поминутно перечитывал своё произведение, никогда не забуду».

Другое стихотворение «Деревенский нищий» было опубликовано 17 мая в той же газете.

С этого времени началась его более или менее постоянная литературная деятельность, в которой нашлось место и для стихов, и для прозы.

В начале 1889 г. молодой писатель покидает родительский дом и начинает самостоятельную жизнь. Сначала он, вслед за братом Юлием, отправился в Харьков, но осенью того же года принял предложение о сотрудничестве в газете «Орловский вестник» и поселился в Орле. В «Вестнике» И.А. Бунин «был всем, чем придется, – и корректором, и передовиком, и театральным критиком», жил исключительно литературным трудом, еле сводя концы с концами. В 1891 г. как приложение к «Орловскому вестнику» вышла первая книга Бунина – «Стихотворения 1887–1891 гг.». К орловскому периоду относится и первое сильное и мучительное чувство – любовь к Варваре Владимировне Пащенко, работавшей в «Орловском вестнике» корректором.

Исследователи жизни и творчества И.А.Бунина называют Варвару Пащенко первой – «невенчанной» – женой писателя. Она окончила семь классов елецкой женской гимназии, затем поступила на дополнительный курс «для специального изучения русского языка». В письме брату Иван Алексеевич рассказывал, что при первом знакомстве Варвара – «высокая, с очень красивыми чертами, в пенсне» – показалась ему весьма заносчивой и эмансипированной девушкой; позже он характеризовал её как умного, интересного собеседника.[2]

После той первой встречи в редакции было лето в Ельце, встречи на даче в селе Воргол у знакомых Пащенко и Буниных – Бибиковых, где «гуляли по садочку» и проговорили пять часов без перерыва, бродили по дорожкам вместе с другими гостями, слушали в исполнении Вареньки Чайковского. И говорили, говорили. Казалось, она здорово понимает в стихах, в музыке. Потом вместе ехали в Орел. В оперу. Слушать Росси. Все это – из того же письма брату.

Он зачастил к Пащенко, приезжал туда, в Елец, из Орла, где все еще пытался работать. Писал ей стихи. Теперь уже вместе ездили в имение Бибиковых на Воргол.

Как-то августовской ночью сидели на балконе. Ночь была темная, теплая. Любовались звездами. Потом пошли гулять по темной акациевой аллее, заговорили. Держа Вареньку под руку, он тихонько поцеловал ее в плечо. Произошло объяснение в любви, хлынуло чувство. Потом, спустя четыре десятилетия, оно воскресло в «Лике» самыми поэтичными страницами романа… А после той ночи – записка (она любила записки): «Не старайтесь больше меня видеть»…

На другой день она попросила – они встретились уже с глазу на глаз – «забыть эту ночь». Вечером произошел разговор, потом – слезы. Умчался, как бешеный, верхом в орловскую гостиницу из Ельца, совсем не помня себя. «Нервы, что ли, только я рыдал в номере как собака… настрочил ей предикое письмо».

Он – талантливый литератор и поэт, он, уже почти двадцатилетний юноша, о котором говорили, что «красив до неприличия», он, гордый и своенравный потомок древнего дворянского рода, писал ей, умоляя, «Хоть минутами любить, а месяцами ненавидеть». В «Лике» об этом так: «Я ничего не слыхал, не видел, мысленно твердя одно: или она вернет мне себя, эту ночь, это утро, эти батистовые оборки, зашумевшие от ее замелькавших в сухой траве ног, или не жить нам обоим!»

Он терзался и страдал: «голова горит, мысли путаются, руки холодные – просто смерть…» Вдруг – письмо! Сумбурное, довольно холодное. Ее. «Да пойми же, что весы не остановились, ведь я же тебе сказала. Я не хочу, я пока, видимо, не люблю тебя так, как тебе бы хотелось, но, может быть, со временем я и полюблю тебя. Я не говорю, что это невозможно, но у меня нет желания солгать тебе. Для этого я тебя слишком уважаю. Поверь и не сумасшествуй. Этим сделаешь только хуже. Со временем, может быть, и я, сумею оценить тебя вполне. Надейся…»

А он – «сумасшествовал». И снова писал в откровении брату, спрашивая: что делать? Было ясно, что именно. Ведь готовил себя для другой, более «идеалистической жизни». Но чем настойчивее старался внушить себе, что завтра все же надо написать решительное, прощальное письмо, – это, казалось еще возможно («последней близости между нами еще не было»), – тем больше охватывала его нежность к ней, восхищение ею, благородное умиление ее любовью, искренностью, прелестью ее глаз, лица, смеха, голоса…

Казалось, все кончено. И неожиданно – посыльный. И снова с запиской. «Больше не могу, жду!»

Так, то дома, то в городе, то в Ельце, то в Орле провел молодой Бунин всю эту осень. Забросил работу. Да еще вышла ссора в редакции. Из-за его смелых заметок в «Московских новостях». 29 мая 1891 года он пишет Юлию Алексеевичу: «Если бы ты знал, как мне тяжко! Я больше всего думаю сейчас о деньгах. У меня нет ни копейки, заработать, написать что-нибудь – не могу, не хочу… Штаны у меня старые, штиблеты истрепаны. Ты скажешь – пустяки. Да, я считал бы это пустяками прежде. Но теперь это мне доказывает, до чего я вообще беден, как дьявол, до чего мне придется гнуться, поневоле расстраивать все свои лучшие думы, ощущения заботами (например, сегодня я съел бутылку молока и супу даже без «мягкого» хлеба и целый день не курил – не на что). И этакая дура хочет жениться, скажешь ты. Да, хочу! Сознаю многие скверности, препятствующие этому, и потому вдвойне – беда!.. Кстати о ней: я ее люблю (знаю это потому, что чувствовал не раз ее другом своим, видел нежную со мною, готовой на все для меня) это раз; во-вторых, если она и не вполне со мной единомышленник, то все-таки – девушка, многое понимающая…»

Отношения между возлюбленными складывались трудно: отец Варвары отказывался видеть Бунина своим будущим зятем, а того, в свою очередь, тяготила житейская неустроенность. Финансовое положение его семьи в ту пору было шатким, родители Ивана Алексеевича, продавшие Бутырки и передавшие Озёрки сыну Евгению, фактически разъехались; по свидетельству младшей сестры Бунина Марии, они иногда «сидели совершенно без хлеба».

В 1892 году Иван Алексеевич переехал в Полтаву, где при содействии Юлия устроился на службу в статистическое отделение губернской управы. Вскоре туда же прибыла и Варвара. Попытка создать семью на новом месте не удалась: Бунин много времени отдавал встречам с представителями народнических кружков, общался с толстовцами, путешествовал. В ноябре 1894 года Пащенко покинула Полтаву, оставив записку: «Уезжаю, Ваня, не поминай меня лихом». Иван Алексеевич настолько тяжело перенёс расставание с возлюбленной, что старшие братья всерьёз опасались за его жизнь. Вернувшись вместе с ними в Елец, Бунин пришёл в дом Варвары, однако вышедший на крыльцо родственник девушки сообщил, что её адрес никому не известен.

Варвара Владимировна Пащенко вышла замуж за друга Бунина Арсения (Арсика) Николаевича Бибикова (1873–1927), литератора, актера театра и кино, прожила с ним двадцать лет, родила сына. Умерла от туберкулеза 19 мая 1918 года. По мнению исследователей, отношения с нею запечатлены в художественных автобиографиях Бунина – в частности, в романе «Жизнь Арсеньева».[3]

Работая в управе, Бунин сотрудничал с газетой «Полтавские губернские ведомости», публикуя многочисленные свои очерки, написанные по заказу земства. Литературная поденщина угнетала писателя, стихотворения и рассказы которого в 1892–1894 гг. стали уже появляться на страницах таких солидных столичных журналов, как «Русское богатство», «Северный вестник», «Вестник Европы».

В январе 1895 г., после разрыва с В. Пащенко, Бунин оставляет службу в Полтавской управе и уезжает в Петербург, а потом в Москву. За неполные две недели, проведенные в столице, он познакомился с критиком Николаем Михайловским, публицистом Сергеем Кривенко, поэтом Константином Бальмонтом, посетил редакцию журнала «Новое слово», встретил в книжном магазине писателя Дмитрия Григоровича, побывал дома у Алексея Жемчужникова и получил от него приглашение на обед.

Серия встреч была продолжена в Москве и других городах. Придя к Льву Толстому в его дом в Хамовниках, молодой литератор поговорил с писателем о только что вышедшем рассказе Льва Николаевича «Хозяин и работник». Позже состоялось его знакомство с Чеховым, который удивил Бунина приветливостью и простотой: «Я, – тогда ещё юноша, не привыкший к такому тону при первых встречах, – принял эту простоту за холодность». Первый разговор с Валерием Брюсовым запомнился революционными сентенциями об искусстве, громко провозглашаемыми поэтом-символистом: «Да здравствует только новое и долой все старое!». Довольно быстро Бунин сблизился с Александром Куприным – они были ровесниками, вместе начинали вхождение в литературное сообщество и, по словам Ивана Алексеевича, «без конца скитались и сидели на обрывах над бледным летаргическим морем».[4]

В 1896 г. приложением к «Орловскому вестнику» был опубликован сделанный Буниным перевод на русский язык поэмы Г.Лонгфелло «Песнь о Гайавате», открывший несомненный талант переводчика и до настоящего времени оставшийся непревзойденным по верности оригиналу и красоте стиха.

В конце XIX и в начале XX века Бунин стал участником литературного кружка «Среда», члены которого, собираясь в доме писателя Николая Телешова, читали и обсуждали произведения друг друга.

Атмосфера на их собраниях была неформальной, и каждый из кружковцев имел прозвища, связанные с названиями московских улиц, – к примеру, Максим Горький, любивший рассказывать о жизни босяков, был наречён Хитровкой; Леонид Андреев за приверженность к теме смерти именовался Ваганьковым; Бунину за худобу и ироничность «досталась» Живодёрка. Писатель Борис Зайцев, вспоминая о бунинских выступлениях в кружке, писал об обаянии Ивана Алексеевича и той лёгкости, с которой тот перемещался по свету. Николай Телешов называл Бунина непоседой – он не умел долго задерживаться на одном месте, и письма от Ивана Алексеевича приходили то из Орла, то из Одессы, то из Ялты. Бунин знал, что имеет репутацию человека общительного, жадно тянущегося к новым впечатлениям, органично вписывающегося в своё богемно-артистичное время. Сам же он считал, что за его стремлением постоянно находиться среди людей стояло внутреннее одиночество: «Это начало моей новой жизни было самой темной душевной порой, внутренне самым мертвым временем всей моей молодости, хотя внешне я жил тогда очень разнообразно, общительно, на людях, чтобы не оставаться наедине с самим собой».[6]