Ольга, королева русов

© Васильев Б. Л., наследники, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Глава первая

Ольга никогда не видела своей матери. Великая княгиня Берта умерла с первым криком своего первого ребенка, и все прорицатели, волхвы и кудесники впоследствии сошлись во мнении, что в крохотной девочке отныне живут две души и бьются два сердца. Не совсем согласился с этим заключением только православный священник, которого, правда, на радение волхвов никто и не приглашал:

– В ребенке помыслом Божиим отныне две души. Две светлые души, которые вознесут ее на двух ангельских крылах. Но двух сердец в ней нету, ибо противно сие Божьим представлениям.

Великий Киевский князь Олег, конунг русов, пришедших в Киев восстановить справедливость и покарать захватчика Аскольда, не отпускал руки Берты и тогда, когда душа ее уже отлетела к вечно горящим кострам Вальхаллы. Уже омыли и перепеленали дочь, уже чья-то молодая грудь напоила ее молоком, а отец двумя ладонями всё еще пытался согреть холодеющую руку своей любимой жены. Ему что-то говорили, его пытались отвлечь, но все усилия друзей были напрасны.

– Отец.

Никогда прежде никто подобным образом не обращался к конунгу русов и Великому князю Киевскому. Поэтому Олег, вздрогнув, сразу же поднял голову. Перед ним стояла его приемная дочь Неждана, по великой любви отданная замуж за Сигурда, приемного сына князя Рюрика. За нею замерли в почтительном поклоне лучшие его советники и друзья – старый Донкард и воевода Перемысл.

– Прости, конунг, что осмелилась назвать тебя так, но теперь ты знаешь, что значит для дочери отец.

– Ты – великий князь огромной страны русов, – тихо, с одышкой добавил Донкард. – Встань и правь.

– Встань и правь, – повторил немногословный Перемысл.

И, подумав, добавил:

– У тебя теперь две дочери.

– Она успела сказать… – Олег помолчал, прикоснулся губами к холодеющему лбу жены, отпустил ее руку и поднялся. – Она сказала последние слова.

И замолчал, крепко обняв и прижав к себе Неждану. Бояре молчали тоже.

– Ольга – королева русов, – торжественно и тихо произнес Великий Киевский князь. – Она сказала так, Неждана: Ольга – королева русов. Я слышал, ясно слышал ее пророчество.

Олег был потрясен смертью юной супруги, и, как говаривали приближенные, только страх за жизнь дочери не позволил сломаться его великому духу. Девочка была окружена самыми крепкими и цветущими кормилицами-славянками, а великий князь прекратил все распри, войны и походы, чтобы не гневить богов. И впервые улыбнулся в то утро, когда его Ольга впервые ему улыбнулась.

Но это было потом, позже. После похорон, на которые так и не смог приехать отец Берты, конунг рузов с тем же родовым именем – Берт.

– У него подкосились ноги, – сказал прибывший вместо него первый боярин рузов Биркхард. – Будто их отсекли мечом.

– Сын и дочь, – Донкард грустно покачал седой головой. – Берсир и Берта. Две опоры его погибли внезапной смертью.

Неждана и Сигурд не отходили от князя Олега. Детей они оставили на челядь, и всё внимание их было в тот день сосредоточено на осиротевшем конунге.

Пышные похороны Берты собрали множество народа, обитавшего ныне в огромной Киевской державе. Здесь были представители от многочисленных славянских племен, мери и веси, рузов и даже вечно враждующих с русами рогов. И все были немало удивлены, когда Великий князь Киевский Олег величественным мановением руки остановил массовое ритуальное заклание рабов:

– Отпустить на волю именем светлого духа Берты.

После поминальной тризны Олег сразу же ушел в свои покои, сославшись на усталость. Сигурд отправил Неждану домой, а сам пошел за конунгом. Он не хотел его беспокоить, но быть с ним рядом считал себя обязанным. Однако великий князь узнал, что он в соседних покоях, и велел позвать.

– Прости, мой конунг, что я без твоего дозволения… – начал было Сигурд.

– Тебя привело желание разделить не только мое горе, но и мою тревогу, Сигурд, – вздохнул Олег. – С такой тревогой не уснешь, потому что всё равно просыпаешься с нею.

– Ты в тревоге за Ольгу, мой конунг? Но Неждана говорит, что девочка, слава Перуну, на редкость крепенькая, а кормилиц отбирала Альвена.

– Дети крепнут, а мы – стареем. И вместе с нами стареет наша власть. И эту постаревшую власть подхватит сын Рюрика. Просто потому, что больше некому ее подхватить.

– Прости, мой конунг, но Рюрик взял с меня клятву, – тихо сказал Сигурд.

– Я совершенно не знаю князя Игоря, – продолжал Олег, не обратив внимания на тихое напоминание Сигурда. – Что ты мне скажешь о нём, Сигурд? Каков он? От него, а это значит, от его нрава зависит будущее моей дочери.

– У него нет нрава, – подумав, сказал Сигурд. – А если и есть, то он его пока неплохо скрывает. Он живет по правилам, конунг, и очень строго придерживается их.

– Каковы же эти правила?

– Не заводить друзей. Не слушать советников. Не говорить о мыслях своих, намерениях и желаниях.

– Это говорит о неуверенности в себе, – заметил Олег. – Каким же он станет, когда получит власть, Сигурд? Я не доверяю людям без страстей. Что он любит?

– Отроков, мой конунг. Статных и пригожих. Особенно выделяет некоего Кисана.

– Может быть, ему приятно утверждать себя среди них, – задумчиво проговорил великий князь. – А чего не любит?

– В его окружении очень мало женщин. Не то чтобы он не любил их – он поглядывает в их сторону. Но – только поглядывает. Я попробовал подсунуть ему юную рабыню, а он избил ее и прогнал прочь.

– Это естественно в его возрасте.

– Он замыкается в присутствии женщин. И чем они моложе, тем больше он замыкается.

– Неужто он до сей поры – девственник? – недоверчиво усмехнулся Олег.

– Не думаю.

– Значит, первый опыт был неудачен. Это объясняет его поступок с рабыней, но всё проходит, Сигурд. Всё проходит… – Великий князь подавил вздох. – Если женщинами рождаются, то мужчинами становятся. Так не мешайте же ему стать мужчиной.

– Это, возможно, пройдет, – согласился Сигурд. – Но может не пройти другое.

– Что именно?

– Он озирается, точно ожидает ножа в спину. Даже ночью, почему в его опочивальне всегда спит Кисан.

Великий князь помолчал.

– Я подберу для него отрока. Твоя задача сделать так, чтобы он приблизил к себе этого отрока. Да, и еще одно, Сигурд. Весьма важное. Ты помнишь клятву, которую дал Рюрику?

– Дословно, мой конунг.

– Тогда роди сына. Как можно скорее роди сына.

Утром следующего дня Олег уединился с Биркхардом и Донкардом. Двумя главными советниками двух осиротевших конунгов. И повелел не беспокоить без крайней нужды.

– Я остановил все походы и прекратил все войны, – сказал он. – Жду ваших мудрых мыслей, как мне поступать далее. У державы ныне один наследник – сын Рюрика князь Игорь.

– Готовить свою дочь Ольгу в жены Игорю, – вздохнул Биркхард. – Я не вижу иного выхода.

– Я бы сказал, что надо готовить Игоря в мужья Ольге. – Донкард позволил себе чуть усмехнуться. – И поступить согласно славянским обычаям, а не по обычаям русов. Славянам это понравится, а русы – поймут.

– Я что-то не улавливаю особой разницы в этих обычаях, – сказал Биркхард.

– Разница в том, почтенный друг наш, что русы отдают своих дочерей в пятнадцать лет, а славяне – по мере их созревания. То есть Ольгу можно будет выдать замуж лет в десять – двенадцать.

– И оставить ее без детства, – горько сказал Олег.

– Взамен это даст ей больше времени, чтобы осознать себя великой княгиней, понять Игоря, зачать от него, родить наследника, после чего можно и…

Донкард выразительно замолчал.

– И убрать Игоря? – закончил его мысль Олег.

Биркхард несогласно покачал головой и нахмурился. Олег молчал, и Донкард позволил себе продолжить:

– Иной ступени для того, чтобы занять Киевский Княжеский Стол, я не вижу.

– Не видишь, потому что ее нет, – проворчал Олег. – А если Ольга полюбит Игоря? Женщинам свойственно влюбляться в своего первого мужчину. А женская любовь к мужчине всегда сильнее ее любви к собственному отцу.

– Сильнее всего – любовь к власти, – осторожно заметил Донкард.

– Для женщины? – насмешливо улыбнулся Биркхард.

– Для принцессы, – внушительно уточнил Донкард. – Именно эту любовь и надо внушать Ольге с детства. Пусть ее почаще называют Ольгой – королевой русов.

– Мне нравится твоя мысль, боярин Донкард, – подумав, кивнул Олег. – Я поговорю об этом с Альвеной. В конце концов, именно она сделала из меня конунга.

– Тут важно не перебрать с патокой, – заметил Биркхард.

Ольга росла среди взрослых, умудренных жизнью людей, которые с радостной готовностью ей подчинялись. Она с детства дышала ледяным воздухом вечно заснеженных вершин власти, недоступных обыкновенному человеку. Подобное дыхание способно было навеки испортить ребенка, но отец как мог исправлял приторный мед воспитания ложкой доброго дегтя, хотя стал навещать дочь не часто с той поры, как только она научилась ходить. Не потому, что безоглядно доверился многочисленным мамкам, нянькам и кормилицам (за которыми, кстати, строго приглядывала пожилая, но еще крепкая Альвена), а потому, что того требовал обычай русов. Да и дел в молодом государстве было предостаточно.

Этим великий князь объяснял себе и приближенным, почему стал непривычно резким, почему так редко и всегда вымученно улыбался, почему густые русые брови, казалось, навсегда сошлись на его переносье. Он постепенно всё больше и больше переставал быть открытым, каким доселе привыкли его видеть, чувствовал это, хмурился еще больше и понимал, что прежнего полета душе уже не вернуть. Что если и не почернела она, то навсегда помутнела, как взбаламученный омут. И что эта поднятая со дна черная муть уже никогда не осядет в нём.

Гибель Берты унесла с собою светлую половину его самого. Он настолько ощутил эту утрату, что еще у смертного ложа, еще сжимая в своих ладонях ее холодеющую руку, дал себе клятву что никогда, никогда более ни одна женщина не войдет в его дом законной супругой. Не только в память своей любви, но и ради того, чтобы у его единственной дочери никогда не было мачехи. Никогда.

Если бы жена родила сына, он не давал бы никакой клятвы. Он вытерпел бы свалившиеся на него боль и тоску одиночества, пока не обрел бы силы преодолеть их. И тогда нашел бы новую жену – то ли из-за тоски по женскому теплу, то ли из соображений государственных, и Берта поняла бы его. И кто бы впоследствии ни родился от такого союза – мальчик или девочка, – этот ребенок всё равно был бы только вторым. Но Берта как бы перелила себя в подаренную дочь, которая навсегда должна была остаться первой. Первой и единственной – навсегда. А от второго брака мог родиться мальчик… Нет, об этом не следует даже думать: он правильно сделал, дав торжественную клятву вдогон отлетающей душе своей единственной любви…

Мальчик – у Рюрика. И уже не мальчик – отроками командует. Значит, править Русью будут Рюриковичи, а не Ольговичи, и вся мечта его, все ходы и труды, все победы и поражения, удачи и неудачи, путы и заговоры – всё напрасно. Киевский Великокняжеский Стол он, как теперь выяснилось, отвоевал для потомков Рюрика, а не для своих внуков и правнуков, потому что женщины не правят на Руси. Не водят дружин, не пируют с ними. Поднимая заздравные чаши, не разговаривают на равных с другими володетелями, не заключают договоров, не завоевывают новых земель, не умеют защищать свои, не способны по-звериному выжидать, сидя в засадах…

А почему бы женщинам не сидеть в засадах, поджидая неосторожного шага зверя? Обычай не велит? Обычай не велит, пока жив муж. Однако если муж умирает раньше жены – она вольна в своих деяниях. Но тогда – зачем ей сидеть в засаде? Засада нужна, пока жива дичь.

Ольге не видать Киевского Княжеского Стола, потому что она – женщина. Только как супруга, как великая княгиня она может быть рядом с этим Столом, рядом с властью – не для того, чтобы делить ее с правителем, а для того лишь, чтобы родить законного наследника. Нового Рюриковича. Всего лишь родить, а, исполнив этот долг, может и исчезнуть, когда он подрастет. Исчезнуть навсегда…

Олег заскрипел зубами от внезапно нахлынувшей волны страха за судьбу дочери… Нет, этого нельзя допустить, но кто, кто остановит Змееныша, коварного, как все Рюриковичи, кто?.. Его сподвижники и он сам стареют на глазах, их прежнюю отвагу глушат ночами ноющие раны. Их время уходит с болью и мукой, и надо успеть, успеть упредить неминуемый удар Игоря. Успеть во что бы то ни стало!

Великий князь залпом выпил кубок вина, встал, прошелся, заглянул в маленькое оконце.

Тускло вставала заря.

Ольга должна быть радом с властью, в этом не может быть никаких сомнений, Донкард прав. Но только для того, чтобы подхватить ее, когда власть выпадет из великокняжеских рук. И эта власть должна выпасть из рук сына Рюрика, как только Ольга родит ему сына. Наследника Великого Киевского княжения.

Олег днем и ночью думал только об этом, не доверяя мыслей своих даже самым близким друзьям. Впрочем, пора забыть это слово. Они были друзьями тогда, когда мечом и отвагой завоевывали княжество для сына Рюрика. Княжество завоевано, но княжить в нём стал Олег. Сначала из-за малолетства Игоря, а потом… С властью не расстаются «потом», власти добиваются, не щадя ни собственных сил, ни собственных подданных, ни собственной совести. А добившись, держат мечами и преданностью вчерашних друзей, ставших важными боярами, защитниками и советниками. Но никакой советник не может быть другом, когда ты стал великим князем. Особенно когда в совете его никто уже не нуждается. В этом смысле Игорь выработал в своей пустоте верные правила. Что там еще в этих правилах неправящего князя?

Первый закон власти – не заводи себе друзей.

Второй закон – не говори о своих мыслях никому. Когда придет срок, скажешь только одному-единственному – тому, кто будет претворять твои замыслы в жизнь.

Олег усмехнулся: именно так говорил Сигурд о его соправителе князе Игоре. Пока это не вызывает тревоги, но всё же следует подумать о дочери в первую очередь.

Следует помнить и второй совет мудрого Донкарда: девочек на Руси, согласно обычаю, выдают замуж по достижении ими зрелости, то есть в двенадцать-тринадцать лет. В этом возрасте девочки еще слишком любят болтать, и никаких тайн им доверять нельзя.

Значит, надо выждать. Надо присмотреться к тому, как молодые относятся друг к другу, понять эти отношения и только тогда решать, что и, главное, как говорить Ольге.

Мало того, эта молодая пара должна родить ребенка. И непременно – мальчика. Законного наследника своего отца.

Он расскажет своей дочери о ее единственном пути к Великому Киевскому Столу только после того, как она родит мальчика и станут ясными все условия этого откровения. Ни на один день раньше. И непременно после ее клятвы, что эта тайна навеки умрет в душе ее.

Но в этой шахматной игре, где не столько король должен быть побежден, сколько королева должна стать победительницей, без короля всё же не обойтись. Олег до сей поры как-то не обращал на него особого внимания, вполне доверившись его первому боярину Сигурду Да и никто не обращал: все, решительно все нити власти были собраны в одной деснице. В деснице князя Олега. А в обеих руках сына Рюрика князя Игоря не было ничего. Ничего, кроме вязкой, обволакивающей пустоты.

Великий Киевский князь Олег как-то забыл учесть самый главный закон власти. Всегда первым заполнять пустоту. Если не своими силами, то хотя бы с помощью верных людей. Любая пустота обманчива: она – всего лишь не занятое тобою пространство.

Князь Игорь, в отличие от князя Олега, всегда болезненно ощущал пустоту вокруг себя. Сначала она его пугала, потом – угнетала, потом – раздражала, а затем раздражение уступило место терпению. И терпение это было злым: Игорь ждал своего часа, как зверь ждет в засаде своей добычи. Своего броска, в котором он не имеет права промахнуться.

– Сила – в умении выжидать, мой князь, – как всегда вкрадчивым полушепотом втолковывал ему его наперсник, единственный друг и советник Кисан.

Он был чуть старше князя, всю жизнь сопровождал Игоря, очень редко говорил первым, но всегда был готов к ответу на любой вопрос своего господина. Худенький, ловкий, отлично владеющий мечом, а еще лучше – ножом, он постоянно был где-то рядом, но где именно, определить было затруднительно. Кисан быстро освоил уменье возникать тогда, когда он вдруг требовался князю или когда Игорь попадал в затруднительное положение и, по мнению Кисана, нуждался в его помощи. Перевести неприятную тему разговора, что-то подсказать, отвлечь или принять на себя чужое раздражение.

И еще он обладал редкой способностью ничего не выражать своим взглядом. Всегда одинаково непроницаемым, даже если говорил с Игорем. Никакие чувства никогда не отражались в его бледно-голубых глазах.

В конце концов именно его осторожные намеки превратили физически ощутимую пустоту в ненависть. Мало заметную и почти неслышимую, как негромкие слова самого Кисана.

Так пустота внешняя сложила душу его, неторопливо, день за днем вкладывая в нее очередную горькую песчинку. Песчинки давили друг на друга, тяжесть их возрастала, и под гнетом этой тяжести песчинки превращались в гранит. Камень не очень стойкий, но очень мрачный, почему его так много на кладбищах и так мало в садах.

А пустоту внутреннюю он вскоре научился заполнять сам. С неутомимой помощью Кисана и пригожих, понятливых мальчиков, поскольку девочек юный князь безотчетно побаивался с детства, смущался в их присутствии, мучился от этого смущения, а потому и ненавидел его причину.

Вот уж кто неукоснительно соблюдал законы власти, столь своевременно подсказанные Сигурдом князю Олегу! Соблюдал, точно следуя букве и радуясь, что может применить закон, в котором сам конунг Олег не нуждался, всегда исходя не из правил, а только из сложившихся обстоятельств. Эти законы власти были постепенно, с детских лет внушены Игорю Кисаном, но так, что Игорь всегда гордо считал их собственным открытием. Сигурд сумел выявить их, подсказал великому князю, и они завертелись в голове Олега, когда он начал думать о будущем, в котором его не будет, а потому некому окажется соотнести эти законы с жизненными обстоятельствами. Олег был убежден, что Игорь станет упрямо руководствоваться правилами, не умея или не желая управлять. Он всё время подспудно думал о своем преемнике, почему и оценил эти законы в простом, детском, удобном для ребенка изложении Когда Ольга подрастет, она должна будет запомнить каждое слово, чтобы вовремя воспользоваться противоядием.

Такое противоядие существовало в лице Сигурда, сына Трувора Белоголового и воспитанника самого Рюрика. Когда-то Рюрик взял с Сигурда жестокую клятву по-собачьи служить его сыну Игорю. Охранять, помогать, предостерегать, защищать и умереть ради Игоря и его детей. Детей, но не внуков: Олег знал эту клятву наизусть и не переставал удивляться, как же предусмотрительный и весьма недоверчивый Рюрик не вспомнил о внуках Игоря, принимая суровую даже для варягов клятву Сигурда. Но – он не озаботился о них, и это в известной мере развязывало руки следующему поколению соперников и тайных врагов всего Рюрикова рода.

По крайней мере одна мечта Олега сбылась – Неждана и Сигурд полюбили друг друга, сыграли добрую свадьбу и родили уже двух девочек. Но будет, будет у них наследник, будет, в этом Олег не сомневался, потому что этот наследник в мечтах представлялся ему великим залогом справедливости. И справедливость эта в конце концов обязана была восторжествовать, ибо кровь, пролитая Рюриком, вопиет о возмездии.

Князь Игорь, обидно ограниченный в правах и возможностях, окруженный пустотой со всех сторон, об этих надеждах Олега знать не мог, но чувствовал, как чувствует зверь, что его поджидает опасность, неизвестно, правда, за каким именно поворотом, а потому предпочитал жить прямолинейно, никуда не сворачивая. Быстро и точно исполнял повеления великого князя Олега, молча присутствовал на советах Княжеской Думы (если, конечно, к нему своевременно приезжал гонец с повелением присутствовать), а в особенности любил собирать недоимки со второстепенных славянских поселений. Но если никуда не звали и ничего не приказывали, сидел сиднем в отведенной ему усадьбе, окруженный любезными ему отроками. А вот женщин – в особенности молодых – в усадьбе почти не было.

Зато был Кисан. Надежда и опора.

Сигурд редко бывал в усадьбе своего подопечного. Каким-то образом Игорь сумел создать такую обстановку, что его первый боярин предпочитал появляться в усадьбе по возможности нечасто и задерживался ненадолго.

– С души воротит? – спросил Олег.

– Отроки слишком наглые.

– Укороти.

В то время Игорь еще не полностью растратил запас детского восхищения перед знаменитым воином и воспитанником собственного отца, но Сигурд вопреки совету Олега не стал «укорачивать» его отроков именно потому, что чувствовал: этого запаса хватит ненадолго. Вместо строгого разговора с внушением он уговорил Игоря поехать на охоту. Тот немного поупрямился и согласился, и они поехали вдвоем, каждый со своей свитой. И если сопровождение Сигурда азартно помогало своему господину загонять и преследовать добычу, то отроки князя Игоря только путались под ногами. Вот тут-то и свершилось главное: Игорь пристрастился к охоте, а в помощники отныне отбирал не по пригожести, а по охотничьей страсти.

Игорь никогда не видел Ольги. Когда приглашал навестить ее Сигурд, он угрюмо отказывался, когда приглашал Олег – сказывался больным.

А время шло. Воинственные русы не могли долго сидеть без привычных грабежей, дружина начала ворчать, и Олег, разгневанный упрямством кривичей, постоянно задерживающих дани, повелел наказать своенравных. Сложись подобное ранее, до тяжких Олеговых дум, он бы, по всей вероятности, просто поехал в Смоленск сам, поговорил бы с хорошо знакомым ему безвольным князем Воиславом, пляшущим под боярскую дудку, и дело бы уладилось само собой. Но часто ставшее навещать его дурное настроение оказалось плохим советником: мало того что он послал примучить кривичей самого нерассуждающего исполнителя – своего друга детства воеводу Зигбьерна, он еще сказал в крайнем раздражении:

– Чтоб им впредь неповадно было!

Старательный Зигбьерн не только в пух и прах разнес дружину князя Воислава – он привез его в оковах в Киев на суд самого Великого Киевского князя.

– Я соберу дань, – бормотал донельзя перепуганный таким оборотом дела князь Воислав. – Дай мне две недели, великий князь!..

– Хватит!.. – рявкнул Олег, с утра бывший не в духе. – Ты неспособен управлять собственным народом, князь Воислав, и я отменяю твою власть в Смоленске. Это слишком важная перевалочная пристань, от нее зависит вся торговля по Великому пути.

– А что же будет со мной?..

– Живи в своих поместьях, но в городе не смей более появляться без моего дозволения, если не хочешь угодить в заточение. Отныне править городом Смоленском будет мой наместник.

Так один из самых заметных славянских князей, наследственный вождь могучего племени кривичей, всегда помогавший русам во всех их предприятиях, старательно соблюдавший все договоренности о ремонте судов после волоков князь Воислав решением Великого Киевского князя был лишен племенной власти И славянские князья затаились, понимая, что это – только начало прямого захвата не только их земель, но и их власти.

Князь Воислав безропотно последовал в ссылку, а через три дня после его отплытия из Киева к Олегу примчался встревоженный воевода Ставко, бывший дружинник конунга Олега, сумевший благодаря собственной отваге, решительности и распорядительности стать воеводой русов.

– Прошу тебя, мой конунг, сними опалу с князя Воислава. Он всегда помогал нам, он верный друг, его не в чем упрекнуть. Славянские вожди очень обеспокоены твоим решением, вече шумят…

– Замолчи, воевода!

– Не могу, мой конунг, уж не гневайся. Я – славянин, нас много, и если завтра…

– Ты дал мне клятву, Ставко. С каких это пор славяне начали забывать свои клятвы военным вождям?

Ставко молча отстегнул меч, положил его перед собою и встал на колено.

– Прошу о милости, мой конунг. Сними с меня эту клятву.

– Ты должен изложить причину.

– Я уже изложил ее. Она проста: я родился славянином и умру славянином.

Олег долго молчал, ожидая, когда уляжется яростный приступ гнева. Слишком многим он был обязан своему лучшему дружиннику, а своих долгов конунг русов не забывал никогда.

– Я слишком многим обязан тебе и только поэтому прощаю твою дерзость, – наконец сухо сказал он. – И не вижу причин отменять твою добровольную клятву Поедешь наместником в Псков, я больше не желаю тебя видеть.