«С-с-сказано в Писании – когда сотворил Бог Мужчину и Женщину, провозгласил: да будут двое един дух и едина плоть. И благос-с-словил людей плодиться и размножатьс-с-ся, дабы и они, и их потомки владели созданным им миром. Поняла? Благос-с-словил. Нет греха в плотс-с-ской любви, если она произрас-с-стает из любви духовной, потому – радуютс-с-ся соединению любящих сердец ангелы, как на земле, так и на небесах».
– И на земле, и на небесах, – зачарованно повторила Марта. – Ох, как это… Постойте, а разве бывают ангелы на грешной земле?
«С-с-сходят иногда, хоть и редко. Здешний воздух им тяжек, – задумчиво отозвался дракон. И спохватился. – Не уходи от ос-с-сновной темы, детёныш-ш-ш. Видишь, любовь есть и земная, и небес-с-сная. Не каждому дано любить возвышенно и целомудренно, то – удел с-с-святых и подвижников. И, разве что, немногих рыцарей. Но и искусство земной любви – наука с-с-сложнейшая, хоть многие видят её слиш-ш-шком упрощённо и опошлено. С-с-счастливы те пары, кои в браке достигают гармонии телес-с-сной и духовной, и с-с-скажу тебе, девочка, это не такая уж редкос-с-сть… А почему вдруг такое печальное личико? Зря. Готов покляс-с-сться: ты с-с-сейчас подумала, что ничего у тебя не получитс-с-ся…»
– Я совершенная неумёха. – Марта заломила руки. – Мне бы хоть к подружкам прислушиваться, когда они парней своих расхваливали и хвастались, чем с ними занимались, а я всё уши затыкала, стыдно было… Что же теперь делать? Говорят, каждая матушка дочку перед свадьбой уму-разуму учит, а меня и поучить-то было некому. Не стану же я, в самом деле, к тётушке Дори с этим приставать, да она уже и старая… Ой!
Марта испуганно прикрыла рот ладошкой и даже оглянулась, словно забоялась – не услышит ли Доротея? Ящер хмыкнул.
«Как ты думаеш-ш-шь, с-с-сколько лет Жильберту? И с-с-сколько – твоей компаньонке? Держу пари, они почти ровес-с-сники. Хоть я и знаю её лишь по твоим рассказам, но, с-с-скорее вс-с-сего – она не ханжа и не с-с-святоша, а обычная женщина, в расцвете лет, ещё не чуждая радос-с-стям жизни. Прис-с-смотрись – и со временем поймёшь, можно ли с ней говорить о некоторых подробнос-с-стях… Но вот что могу посоветовать кас-с-сательно тебя: в пос-с-стели доверяй в первую очередь себе самой, своим ощущениям. Целомудренность – не помеха чувс-с-ственности. Твоё тело – ещё нераскрывшийс-с-ся бутончик, который со временем оформится в прелес-с-стный цветок, стоит лишь ему помочь. Ес-с-сли тебе хочется зас-с-стонать от удовольс-с-ствия – почему бы и нет? Это будет приятно и тебе, и супругу».
– И он не будет думать обо мне плохо?
«Напротив. А вот когда жена не отвечает на ласки, холодна, лежит бревном – муж рано или поздно может решить, будто это с ним что-то не так, и подумает: неужели я не в состоянии доставить женщине удовольс-с-ствие? О, сомнения такого рода очень опасны, ибо тогда мужчина попробует самоутверждаться на стороне».
– Само… что? – в ужасе ахнула Марта.
Ящер едва сдержался, чтобы не расхохотаться.
«Это не то, что ты подумала. Я хотел с-с-сказать, что, не найдя отклика своей мужественности в жене, супруг возжелает проверить с-с-силы на другой женщине».
Марта широко открыла глаза.
– На лю… любовнице, да?
«Не обязс-с-сательно. Любовница требует затрат, галантного и долгого ухаживания. Есть, конечно, охотники до подобных игрищ, но большинс-с-ство предпочитает пойти более лёгким путём. Ты, должно быть, с-с-слыхала, что в каждом городе есть специальные дома с особыми женщинами, с которыми любой, имеющий несколько монет в кармане, может удовлетворить все свои запрос-с-сы. И докажет, что он настоящий самец».
– О-о… Но ведь это же… обман! За деньги-то! – Девушка насупилась. – Постойте. Погодите-ка… Нет, мой Жиль ни за что не пойдёт к блудницам! Он не такой!
Дракон снова подавился смехом.
«Разс-с-сумеется. Он у тебя с-с-совершенно особенный, детка. Я уверен: он будет страдать молча, обвиняя во всём себя и щадя твою невинность. Посему – не пускай такое важное дело, как с-с-супружеское счастье, на самотёк. Прислушивайся, как я уже с-с-сказал, и к с-с-своим желаниям, и к его, не с-с-стесняйся говорить о самом сокровенном, о том, что нравится или не нравится, с-с-спроси, чего он сам хотел бы… Да-да, увидишь, он обрадуется, как мальчишка! Уверен, у вас всё сложится как нельзс-с-ся лучше. К тому же… – Он подмигнул. – Практика – это одно, но неплохо ещё вооружиться и теорией. Есть некоторые книжки…»
– Да вы что? Неужели об этом можно писать?
«И весьма искус-с-сно, я бы сказал… Отыщи-ка в библиотеке сочинение некоего Бокачивелли… Запомнила? Бокачивелли, а называется «Октамерон». Прелес-с-стная, скажу тебе, книжечка, с ис-с-сториями занимательными, и пикантными, и печальными иногда, но она откроет тебе окно в новый, с-с-совершенно неизвестный ранее мир. И мой с-с-совет: не прячь её под подушкой. Идеально, ес-с-сли вы начнёте читать вмес-с-сте».
Марта краснела, бледнела, смущалась, а иногда и откровенно хохотала, а старый дракон всё нашёптывал и нашёптывал ей новые имена и названия. Упоминались и сказки некоей мудрой султанши с далёкого Востока, и книга с картинками из ещё более далёкого Хиндустана, и изысканные гравюры мастеров из Страны Восходящего Солнца, и сборники чудесных виршей персидского мудреца и звездочёта…
Шелестели и пересмеивались старые буки и вязы. И лиственные щеки их рдели в закатном солнце, словно от смущения и неловкости за себя, за подслушиваемые нескромные разговоры, за весь род людской, который живёт себе – и никак не разберётся, что тут греховно, а что – просто и естественно, как сама жизнь.
***
Иногда герцог д’Эстре напоминал Доротее громадного кота – этакого черногривого льва, грозно рычащего и гневно фыркающего. А вот его секретарь, Максимилиан Фуке, отчего-то сразу увиделся ей ястребом. Хищной опасной птицей, только волею обстоятельств смирившейся с колпачком, полагающимся прирученным с молодых когтей ручным соколам, но никак не вольным охотникам. Возможно, тех, кто давно общался с господином секретарём, вводили в заблуждение его педантизм, сухость и бесстрастие. Всякий раз, стоило Доре заговорить об этом человеке с окружающими, попытаться навести справки, как ей немедленно слово в слово повторяли: настоящий сухарь! Дотошен до фанатизма. Книжник. Предан герцогу как пёс. Всё знает. Знает всех.
Не более.
Спросить ли его о судьбе сэра Артура? Вот и капитан Винсент упоминал, что господин Фуке – кладезь знаний, и советовал обращаться к нему, как к неиссякаемому источнику сведений…
В полном соответствии с мысленным настроем ноги сами принесли Доротею в библиотеку, где по случаю сгущающихся сумерек уже зажглась люстра. Секретарь был здесь, за своим любимым рабочим пюпитром, с благоговением изучая какую-то инкунабулу. «Помяни чёрта к ночи – а он тут…» – невольно вспомнила Дора поговорку, которую любил цедить сквозь зубы её братец при очередных визитах посыльного от барона. И вроде бы обходителен был секретарь, и галантен, но любил – или подражал – своему хозяину чересчур рьяно. Герцог предпочитал одежду чёрных тонов постольку, поскольку, пребывая в мрачном настроении, пестроты и ярких расцветок не переносил, однако в последнее время камзолы его начали заметно оживляться. Мэтр же, подобно ворону, был наглухо упакован в чёрное, и даже манжеты на рукавах его одеяния и изысканно-скромное жабо отливали жгуче-угольным, словно носил секретарь не снимаемый пожизненный траур.
Фуке, узнав о цели посещения благородной дамы, склонил голову, обозначая глубочайшее почтение. Иссиня-чёрные пряди упали на лицо, оттенив белизну кожи, воистину аристократическую.
– Его светлость, к сожалению, отсутствует. Я могу его заменить? Всецело к вашим услугам, госпожа Смоллет.
Очень даже мог бы. Но увы – Доротея смешалась, вспомнив, что не имеет представления, в какой степени мэтр секретарь осведомлен обо всех перипетиях жизненного пути внезапно обретённой супруги герцога. Не получится ли, что, обратившись за советом и помощью, потом придётся горько пожалеть о своей откровенности? Поэтому она ограничилась лёгким реверансом и извинениями. Нет, к величайшему сожалению, ей необходимо поговорить именно с его светлостью, и если уж это в настоящее время не представляется возможным – тогда позже… или в другой раз.
– Весьма сожалею, – чопорно произнёс мэтр секретарь. И было непонятно: досадно ли ему, что герцог отсутствует, или жаль, что отвергли помощь именно его, Максимилиана Фуке, человека, в сущности, могущественного почти столь же, как и его высочайший господин. Что-то промелькнуло в тёмных глазах. – Весьма…
– Я…
Доротея Смоллет почувствовала, что растеряла слова. Этакого с ней никогда ещё не случалось. Смущённо погладила переплёт старой книги, которую, оказывается, и не заметила, как прихватила с собой, мысленно сосчитала до пяти и снова сбилась, не зная, что ответить. Как маленькая девочка перед учителем… Что за вздор! Этот мэтр уж никак не старше её, но отчего он смотрит так настойчиво, в упор, не желая отводить взгляд, это, в конце концов, просто неприлично!
– Вам довелось отыскать какой-то раритет со старыми записями? – прервал молчание мэтр Фуке. – Могу я взглянуть? С вашего позволения, сударыня… Я считаюсь неплохим знатоком.
– Нет-нет, – поспешно отозвалась Доротея, чувствуя, как щёки опаляет жаром. – Это… записи частного характера, которые мне хотелось бы обсудить…
– …лично с его светлостью, – пришёл на выручку секретарь. – Понимаю, госпожа Смоллет. Конечно. Разумеется. Я распоряжусь известить, как только его светлость сможет вас принять.
Ноздри хищного, с горбинкой, носа чуть дрогнули, будто он уловил какой-то новый для себя запах. Дори мысленно чертыхнулась. Надо же было с утра пролить лишнюю каплю духов на кружевной воротник, очень уж соскучилась она по запахам и ароматам, а тут Бланш прислала обожаемую с детства «Вербену»… И ведь унюхал, Ворон… Она подавила невольную дрожь. Ещё раз церемонно присела. И покинула библиотеку, чувствуя спиной пронизывающий до печёнок взгляд. Придётся обратиться к капитану.
– …Да нет его, драгоценнейшего, – в сердцах сообщила матушка Аглая. – Сколько можно? Третий день уже его светлость заседают безвылазно в суде, то с Максом, то с моим оболтусом… Ох, вы уж простите, что я его так, по-домашнему называю-то…
Доротея невольно улыбнулась. Да уж, назвать оболтусом доблестного капитана, в каких-то полчаса разгромившего вооружённый до зубов орочий отряд, могла единственная женщина на свете – его бесстрашная матушка. Впрочем, с неё сталось и герцога так величать – втихаря, когда никого поблизости не ошивалось. Грозна и гневлива была порой эта женщина, и на ней, как на гранитном незыблемом основании, держались порядок и покой Гайярда.
– Не раньше, чем в ночь, появятся оба, – рассеянно подытожила домоправительница, вертя пакет со странного вида синей сургучной печатью. – Ох, не нравится мне это. От господина Карра письмо, не к добру, пойти, со стариком Гийомом зачитать…
Пришлось Доротее отправиться восвояси и запастись терпением. Похоже, время советов со стороны ещё не наступило. Не станет же она напрашиваться на приём к герцогу на ночь глядя, ведь неизвестно, что у него запланировано на завтрашний день и найдётся ли свободная минута для компаньонки жены. Оставалось лишь надеяться на идеальную память мэтра Фуке и его обязательность.
Вздыхая, Дори бездумно миновала зеркальный холл, спустилась на первый этаж и завернула в одну из галерей, уводящих в восточное крыло замка. Возвращаться к себе не хотелось. Она и без того провела в четырёх стенах большую часть сознательной жизни, особенно последние годы, и теперь при первой возможности старалась вырваться на свежий воздух; а здесь, в Гайярде, был такой прекрасный парк! Главное, что наплыва гостей в ближайшее время не предвиделось, и по аллеям и лабиринтам можно бродить беспрепятственно, без риска наткнуться на чужака или, того и гляди, флиртующую парочку, или на заскучавшего кавалера, коих обычно на приёмах водилось в изобилии. Отчего-то господа, «забывшие» дома или в поместье жён, враз становились холостяками, охочими до лёгкого флирта и ни к чему не обязывающих домогательств, и их порой не останавливали ни возраст промелькнувшей на горизонте дамы – в известных рамках, конечно – ни её социальный статус, ни наличие брачных обязательств. Была бы особь женского пола, к которой можно подкрасться с вожделением и сладкой улыбкой на устах.
Доротея ухмыльнулась. В своё время ей пришлось научиться отгонять надоедливых ловеласов и довольно-таки ловко; но сейчас, слава богу, её полновесные тридцать пять, далеко не девичий возраст, да и пышность стана, не соответствующая модной ныне хрупкости, служили надёжной защитой от возможных посягательств. Во всяком случае, она на это надеялась. Что ж, у каждого возраста есть свои преимущества… И хоть зеркала по-прежнему – ещё со времён посещения салона Бланш – продолжают ей врать, что она, в общем-то, ещё не так уж плоха, Дори давным-давно смирилась с мыслью, что у неё всё позади. Со смертью Алекса и их нерождённого дитяти жизнь кончилась. Сейчас, конечно, приоткрылась одна, и весьма интересная, сторона этой жизни, но к прошлому, к любви, к женскому счастью дороги больше нет. И хватит об этом.
…А вот Марта наведывалась в парк каждый день, ближе к вечеру, но почему-то всегда изъявляла желание прогуляться одна. Доротея относилась к её смущённым объяснениям с пониманием: девочка за день узнавала столько нового, неудивительно, что иногда ей хотелось побыть без сопровождающих, в тишине, да ещё в местечке, столь напоминающим любимый лес. Может, Дори сейчас с ней встретится? И…
Она вновь прижала к груди старый том.
И расскажет… Почему она сразу не подумала, что уж Марта – первая, кто должна узнать правду о своём происхождении? По привычке сразу начала рассуждать о политике, о том, чем грозит это известие… А вот о том, что её воспитанница имеет полное право знать о своём отце – только сейчас. Извинением могло послужить лишь одно: Дори растерялась. Была ошеломлена. Засуетилась.
А ведь совсем недавно Марта ей призналась…
Вчера вечером, когда правила грамматики застыли в глазах Доротеи издевающимися кляксами, от арифметики затошнило, а годы царствования последних королей наотрез отказались вспоминаться – она вслух подивилась, как это у Марты, заморённой поездками в монастырь, уроками музыки, этикета, танцев, треклятой грамматики – ещё хватает сил на прописи. Вот тогда-то её ученица, завздыхав, и призналась. Была у неё Великая Мечта, которая раньше казалось сказочной, а сейчас вдруг приблизилась настолько… что и мечтать-то можно без робости: ведь есть надежда, что сбудется!
Всего семь годочков было Марте, когда она осиротела. Но очень хорошо запомнила она последние матушкины слова: «Будь доброй девочкой, родная, честной и смелой… и если сможешь – учись, учись, дядя Жан непременно тебе поможет, не будь невежей! Чтобы твоему отцу, когда вы встретитесь, не стало бы за тебя стыдно.. Будь его достойна, он хороший… хороший человек».
И так истово это прошептала, что Марта сейчас же поверила: однажды она встретит Его, загадочного Отца. И ему не должно быть за неё стыдно. Вот и ломала глаза, зазубривая с дядей Жаном буквицы и цифири, твердя в уме помножающую табличку, пачкая пальцы углём, расписывая на старых досках первые неуклюжие буквы…
Ох, как долго она хотела его встретить! Показать, какая она стала, что вот, выросла без него, и ещё как выросла: и умница, и в доме первая помощница, и грамоту знает не хуже священника! А потом, когда он удивится и станет просить прощения, что бросил их с матерью – сказать в лицо, как она его ненавидит. Наказать презрением. Пусть плачет.
