К далекому синему морю

Одно из главных сокровищ его личного бункера находилось в третьем кубрике. Аккуратно сделанная печка, подогревающая не только само помещение по старой, как грех, системе стальных труб. Но и емкость с водой. А емкость эту он сам наполнял в последнее свое посещение полностью. И даже налил холодной в огромные четыре канистры, стоявшие по стенке помывочно-отопительной комнаты.

По дороге Морхольд запалил все прочие светильники, разгоняя темноту. Мягкий рыжий свет ласково колебался, суля хотя бы и краткий, но уют. Старенькое шерстяное одеяло, оставленное на спинке кровати, оказалось кстати. Продрог он очень и очень сильно. Закутавшись от ушей до колен, Морхольд счастливо вздохнул. Тонкая и вытертая, но все еще колкая ткань обняла совсем как старый добрый друг.

– Хоум, свит хоум… – Морхольд поеживался. А как по-другому, если осень и даже снег на улице, а тут так вообще под землей? Так что дом, милый дом, стоило протопить.

За дым он не переживал. Самое главное – было бы с чего дыму идти. Хозяин бункера явно оказался с хорошей такой шизанутостью, соорудив свой тайный теремок со всем прилежанием. Дым из бункера выходил аж чуть ли не со стороны соседских участков. Как этот хитрец смог такое сотворить… Морхольд думать не хотел. Результат устраивал его полностью, а остальное – не важно.

Топить приходилось чем Бог пошлет. В последний раз, про запас, Господь Вседержитель смилостивился над несомненным грешником и послал не просто удобные и жаркие шпалы. Нет, повезло найти уголь. Самый натуральный, сваленный в сухую яму и закоксившийся за двадцать лет поверху. Сбив полметра черного монолита, Морхольд с радостью обнаружил жирно поблескивающие черные куски. Тачку получилось отыскать рядом. И вот сейчас вся эта благодать, вместе с загодя заготовленными дровишками и растопкой, пошла в дело.

Огонь взялся сразу. Сухие щепки, потрескивая, разгорались, за ними принялись мелкие чурочки. Морхольд, подвинув еще один табурет, сел, нахохлившись, напротив печки. Смотрел на пламя, следя за его рыжими юными языками, радостно лижущими дерево. Времени много не потребуется, но как же сейчас оно начнет тянуться…

Холод, отошедший там, на поверхности, куда-то далеко, захлестнул полностью. Перекатываясь под кожей морозными крохотными комками, он настойчиво звал спать. Просто спать. Но это не казалось верным решением. Так нельзя. А организм, пусть и изрядно потрепанный, должен выдержать.

Тем более, что если разобраться, кроме собственного тела ничего у Морхольда больше и не было. Да и то уже порядком поизносилось. И сейчас, ноющее и ослабевшее, оно настойчиво желало нырнуть в сон. И поэтому стоило с ним побороться. А то как справишься с огромным путем, лежащим впереди, если не сможешь заставить самого себя немного потерпеть?

А идти далеко… ох и далеко. Так Морхольд ногами еще не заходил. Что там ждать? Смешной вопрос. Холод, ветер, степи, волки и смерть. И надежда. Чего больше? Бес его пойми. Волки, это нехорошо… смерть всяко хуже. Разве что надежда греет. Как чай. От чая он был не отказался. Протянуть руку, взять один из двух горячих, исходящих паром котелков со сладким чаем. Лишь бы не облиться. И волки бы только не унесли. Жалко чая… Твою мать!

В себя удалось прийти чуть не ткнувшись лбом в малиновую от жара дверцу. Все-таки сморило, все-таки ослаб.

– Старость не радость… – Морхольд взял кочергу, гнутый прут от кровати, пошерудил в печке, забросил несколько полешек и подтянул таз с углем. Совок… совок, сволочь, куда-то пропал. А, вот он. – А маразм не оргазм. Эт точно.

Полено влезать не хотело, пришлось подтолкнуть кочергой. В поддувало сыпалась зола и, звонко звякнув, упало несколько гвоздей. Печь, струясь уже синеватым пламенем над рдеющими углями, жарила немилосердно. Бункер ощутимо прогревался.

Морхольд затолкал последние деревяшки и пощупал бак с водой. Потихоньку тот тоже нагревался. Решив не тратить время потом, отправился в чулан за корытом. Пластиковая ванночка для грудничков вместо нормального корыта подходила хорошо. Одежду он притащил в охапке, сипя от боли в спине, но стараясь не уронить даже носка. Грязь в мыльне разводить не хотелось.

Мыло, несколько больших брусков, хранилось в жестяной коробке, запакованное в полиэтилен. Ножей в его убежище хватало. В свое время Морхольд специально распихал по каждому кубрику все возможные орудия убийства, не требующие перезарядки. Вот и сейчас, запустив руку за небольшой шкаф с рыльно-мыльными, он вытащил большой шеф-нож. Надо полагать, даже приснопамятный усач Баринов ужаснулся бы, увидев, для чего тот ему сейчас нужен. А Морхольда оно только веселило.

Дорогущая взаправдашняя японская сталь очень хорошо крошила заурядное хозяйственное мыло. Рубило его на мелкие куски, летящие в ванночку. Пахло мерзковато и одуряюще. Пахло предвестником настоящей чистоты, что не добиться никаким «Давом» с запахом жожоба и еще какого-либо говна. Чистая обувная щетка в мыльне тоже имелась.

Воздух прогрелся хорошо, до пота. Морхольд скинул одеяло, дошлепал к баку с горячей водой и открыл кран. Вода уже обжигала, он довольно хмыкнул. Набрал в ванночку, растворил мыло и забросил одежду. Свитер и носки замочил в холодной воде, а плащ растянул на крючках на стене. Просохнет, а там и ототрется все, что само не отлетит. За кожу Морхольд не переживал. Бывший хозяин смазывал ее добротно, никакой ливень не покоробит. Ну, а теперь стоило заняться и самим собой.

Морхольд, стоя на досках в углу, слушал журчание воды и неторопливо мылился. Улыбался и в который раз опрокидывал на себя большой ковш. Грязь давно стекла вниз, в водосток, но отказать себе в удовольствии он не мог. Потому как прекрасно помнил…

Ветер мел поземку. Нежданно стало сухо, и от того даже холодней. Но сырость достала. Сырость проникала повсюду. Лезла за шиворот, внутрь одежды, в обувь. Хлюпала жижей в ходах сообщения и осаживалась мелкими-мелкими капельками на металле. Оружие приходилось сушить и смазывать по два раза на дню. Про помыться не было и речи. Но тут неожиданно стало сухо.

Чтобы нагреть воды для помывки четырех молодых организмов, хватит двух не самых толстых бревен. Вопрос только в том – где их взять? Ответ, как и всегда, был один. Пойти и разобрать тот забор, куда еще не добрались соседи. А таких оставалось все меньше. Но Гусь, совершенно уверенный в победе и чесавшийся больше остальных, решительно потопал к деревне.

Искомое нашлось не сразу. Пришлось поспорить с кем-то из местных, крывшим отборным русским матом безо всякого акцента. Сошлись на трех банках тушенки. Но потом. Сколько «потом» они уже торчали – думать не хотелось.

Когда очередь дошла до места, где можно было просто намылиться, ополоснуться и не околеть назавтра от крупозного воспаления легких, то единогласно выбрали погреб. Орудийный. Для гранатных ящиков. Тем более, что вырыли его больше требуемого и места там хватало. Оставив Палыча рыть узкую глубокую яму для воды, Гусь и Морхольд, тогда бывший вовсе даже не Морхольдом, отправились за досками для настила. К стоящим рядом армейцам. А Рибок пошел за посудой. К старшине.

Мыться хотелось нестерпимо. Последний раз в бане каждый побывал чуть ли не полмесяца назад. Два переезда сделали свое черное дело, превратив кожу из загорелой в темно-серую. От нагара соляры, тлевшей в коптилках землянки. От сажи из печи. От земли, в которой вырубили нары. От грязи, чавкающей в окопах и ходах последнюю неделю. От сожженного пару дней назад пороха. Гранат тогда они не пожалели, было с чего. Патронов сожгли тоже немало. В общем, стоило мыться. Тем более, что к пехоте привезли пополнение.

А пополнение, как ни крути, во время дороги успело обрасти. Вшами. И спасало только одно – взвод с пополнением стоял за километр. Но профилактика есть профилактика.

Доски они приволоктащили точно к моменту возвращения злющего Рибока. Тот, повесив спереди и сзади по термосу для еды, умудрился притащить еще и два ведра. Полных. Что ему стоило изображать из себя верблюда, становилось ясно по темному от пота бушлату.

– И кто ж тебя просил так убиваться? – Гусь философски закурил и покосился на доски. – Их бы ошкурить слегонца, а то занозы.

– Дрова пили, – бросил Рибок и повернулся к Морхольду: – Пошли за наждаком.

Гусь остался пилить и колоть. С гор набегала хмарь, грозя моросью, сыростью и туманом. Солнце лениво ползло к темным тучам над горами. Рибок злился и плевался. Как самый настоящий верблюд.

Старшина, подумав, нашел у себя кусок самой мелкой наждачки. Поглядел на злющего Рибока и, подумав, выдал им бутылку паленой осетинской водки. И отправил к танкистам. Те стояли у соседнего взвода.

Водку они не отдали, а с танкистами поделились сигаретами, стыренными Морхольдом у старшины, пока тот искал Рибоку водку. Вместо наждачки танкисты обнаружили в «семьдесят втором» рубанок. Удивились сами и подарили початый флакон шампуня. Хмарь опускалась ниже, а от солнца осталась ровно половина.

Гусь, взяв рубанок, довольно кивнул. Палыч, вылезая из землянки, покрутил его в руках, сплюнул, обозвал обоих путешественников рукожопами и посоветовал побриться этим самым рубанком. Проведя им по доске, Рибок завернул совершенно непотребную руладу и передал рубанок Морхольду. Тот только пожал плечами и передал назад Гусю. Рубанок оказался тупым, как станок «Джилетт» после пользования его целым батальоном. Солнце спряталось, хмарь осела туманом у самой «зеленки», армейцы начали постреливать.

Доски положили как есть и накрыли чем смогли. Палыч достал из своего бездонного рюкзака старые резиновые сапоги, повздыхал и быстро, как делал все прочее по хозяйству, отрезал голенища. Получившиеся коврики он прибил с шести ударов. И пошел за первой порцией воды.

С неба полетела мокрая крупа. В окопах снова захлюпало. Заметно темнело. Туман за бруствером шевелился живым злым комком и изредка пугал непонятным шумом. «Бэха-двойка» армейцев, стоявшая с самого края их позиций, периодически потрескивала, вгоняя внутрь серой мглы полоски трассирующих снарядов.

Морхольд пошел мыться предпоследним. Спустился с НП, передав почти разряженный НСПУ Рибоку, и, загребая грязь, отправился к погребу.

Палыч натянул две палатки, прижав их ящиками, и одну приспособил пологом, хоть насколько-то закрыв помывку от ветра. А тот выл уже час, не переставая.

– Давай быстрее, – Гусь, передав единственную на всех мочалку, вытертую, с двумя дырками, торопливо застегивал «разгрузку». – Палыч еще не мылся. А я тоже на пост. Чет мне как-то страшновато.

– Угу, – буркнул Морхольд, повесил АК за спину, засунул мочалку за пояс, подхватил оба ведра и пошел. Шлепнулся он перед самым погребом. Но вперед, успев выставить колено и широко разведя руки. Ошпарило кипятком чуть-чуть. Его и плескалось-то в ведрах где-то на треть.

Света под натянутым брезентом хватало ровно для того, чтобы встать и не упасть. Морхольд торопливо стащил одежду, поеживаясь от холода, замешал воды в одном ведре и взялся мылиться.

Когда он посмотрел на свою собственную ногу, то даже оторопел. Сажа, копоть, грязь… просто текли по коже. Темно-серыми ручейками. Он поставил обе ноги рядом и присвистнул. Надо же, он превратился прямо-таки в испуганного и побледневшего до серости негра, не иначе.

– Чуть не заснул, опять… – Морхольд встал с мокрых и остывших досок. – Беда, чего и говорить.

Сон, поднявший прошлое, заставил улыбнуться. Да, тогда тоже было несладко. Угу, так и есть. Но он все же променял бы эту жизнь на три, а то и пять повторов прошлой. На те полтора года, пусть и превратившиеся бы в семь с половиной. Потому что та война все равно закончилась. А вот Беде ни конца, ни края не видно.

Теперь стоило заняться и здоровьем. Как раз сейчас он и руки дополнительно отмоет. Морхольд добрел до ванночки с одеждой, когда его повело в сторону. Он уцепился за стену, осторожно присел. Организм вырубался. И только последней проволочки его внутреннего предохранителя хватало на какое-то время. Закутавшись в одеяло, пошуровав кочергой в печи и добавив полтора совка угля, Морхольд побрел в жилой кубрик. Свечу он затушил пальцами, наплевав на ожог. Стоило поторопиться.

Бинты, настойка на спирту и стрептоцид. Стрептоцид накрошил ручкой шеф-ножа на кусочке марли. И еле-еле выдавил в спирт мазь Вишневского, срок годности которой вышел давным-давно.

Протер свежие ссадины спиртом, шипя сквозь зубы. Достал небольшое зеркальце на подставке и, запалив еще пару свечей, принялся снимать повязку с глаза. Та, отмоченная, пошла хорошо. Лучше, чем перевязка на пальцах. Морхольд поднял зеркало, приблизил, присмотрелся.

Ну… плохой результат всяко лучше никакого. И даже уже можно что-то разобрать. Он вздохнул и начал втирать мазь в кожу. Закрутить голову аккуратными полосками получилось не особо, рука начала отдавать болью, мешала. Но Морхольд справился. И только потом, замешав остатки мази со стрептоцидом, густо засыпал пальцы. Будет толк, не будет, черт знает. Все равно больше ничего нет.

Заматывал руку уже на автопилоте. И на нем же, еле переставляя ноги, добрался до кровати. Натянул одеяло до живота и выключился. Полностью и бесповоротно.

Над головой звонко свистнуло, еще и еще. Молодой Морхольд шлепнулся мордой вперед, грызанув сухой выжженной земли. Пули, задорно чирикая, впивались в бруствер, кололись летящими комочками суглинка.

– Твою мать, Клен, прикройте меня! – орал где-то позади лейтенант. – Клен, Клен!

Клен отвечать не торопился. Кто знает, могли и глушить. Морхольд, отжавшись от земли, покрутил головой по сторонам. Воняло порохом и свежей кровью. Слева кто-то выл на одной высокой ноте. Грохотал пулемет Шомпола. Весело сверкая, разлетались трассеры. Лейтенант все звал Клена. Тот не отзывался.

Гулко бухнул его, Морхольда, гранатомет. До позиции ребята все-таки добрались. Ему тоже стоило поторопиться. И Морхольд, пригибаясь, побежал по траншее. Над головой продолжало свистеть и чирикать, закидывая за воротник острое и колкое.

Вой, вибрируя, приближался. Морхольд выскочил в небольшой завиток, раздваивающий траншею. Вой обхватил его со всех сторон, заставляя выбросить из себя недавний ужин. Он ухватился за дерн, колкий и высохший от жары, удержался на трясущихся ногах.

Выл капитан. Выл, глядя в небо белыми глазами. Он лежал на спине и держался за штанину. У колена. Чуть выше него. А ниже, поблескивая в остатках солнца чистой белизной с одним-единственным алым разводом, торчала кость. От нее, вися на красных, желтых и еще каких-то ниточках, вниз уходили лохмотья. Капитан выл.

Земля сыпанула гуще, в траншею, дико блестя глазами, скатился Младшой. В руках Младшой почему-то держал растяжку от палатки. Морхольд, косясь на него, начал вставать.

– Прижми его! – быстро и тихо-тихо, подмигивая, зашептал Младшой. – Ну, прижимай!

Морхольд прижал. Навалился на капитана, почти сел сверху, закрывая Младшого. Капитан забубнил, сбившись со своей одной ноты, заплевался и начал махать руками.

– Держи! – Младшой резко развернул покалеченную ногу, воткнув шприц. Капитан побледнел и начал уплывать куда-то вглубь себя. Морхольд навалился сильнее, чуть оглядываясь.

Младшой, сопя, дергал оставшийся кусок каната. Как он продел лохмотья внутрь… мысль мелькнула и пропала. Медик с силой рванул канат вверх, прижимая деревяшку самой растяжки выше колена. Кровь брызнула, еще… и сразу стала течь медленнее. Младшой, сопя громче, торопливо бинтовал.

Морхольд дернулся и резко сел. Спину проткнуло раскаленным шилом, но терпимо. Он хватал воздух ртом и не мог надышаться. В кубрике стало ощутимо прохладнее. Чертов сон оказался прям в руку. Стоило подкинуть угля.

Он пошаркал к печке, мотая головой и ворча. Память подкидывала по ночам разное. Казалось – чего только не видел, чего только не делал. А во сне, вот ведь хрень, вновь становился самим собой больше двадцати лет назад. И как тогда же, как в первый раз, сердце колошматило раза в три быстрее.

Сигарету он прикурил медленно. Сел, глядя на угли в печке, задымил. Самокрутки ему дали с собой хорошие. Крепкие, но не горлодерки. Дым пах сладковато, мирно. Такие же он курил перед Бедой, дорогие, турецкие. Как там ее? Латакия, да. Какой-то интересный сорт табака, точно. Окурок отправил в печку щелчком, забил ее полностью и отправился досыпать. С утра его ждало много дел. Силы понадобятся.

Морхольд приоткрыл глаз, пытаясь что-то рассмотреть. Само собой, не вышло. Он нащупал спички на тумбе у кровати, запалил свечку. И поморщился. Ничего и никуда не пропало, отдаваясь хрустким звонким щелчком где-то в пояснице.

Сколько проспал? Непонятно.

Морхольд откинул крышку деревянного ящика, стоявшего у кровати, достал чистый камуфляж, старенький, но крепкий «Вудленд». Белье, чистые теплые портянки. И дождавшиеся своего часа яловые сапоги. Оделся, обулся, ощущая, как сильно хочется есть. Надо было что-то сообразить.

Сообразить вышло не особо много. Солонина, банка гороха, закатанная вручную в Кинеле, кусок сыра. И вода. Желудок довольно заурчал. Морхольд, жадно глотая желтые куски мяса, прохромал к лестнице, ведущей наверх. Стоило понять – что творится на улице.

Надстроенный второй этаж у гаража венчали четыре окна, плотно закрытые стальными ставнями, открывающимися и запирающимися изнутри. Морхольд подошел к левому, выходящему на саму улицу. Осторожно, чтобы не звякнуть, поднял крышку, закрывающую смотровую щель. Выглянул. Ну, как и предполагалось.

Серая хмарь. Крапающий дождь. Остатки утренней наледи на лужах. Качающиеся черные деревья поодаль. Каркающее воронье, тучей вьющееся там же. Добрый и милый пейзаж. Льва не наблюдалось. Морхольд довольно кивнул и похромал вниз, стирать.

Нагревать воду все-таки пришлось. Отстирать чуть ли не килограмм-полтора всякого дерьма, добравшегося даже в белье, холодной не получилось. Но Морхольд не жаловался. От постоянного движения в спине приятно грело и боль отступала. А еще он вроде бы не заболел. Ни соплей, ни кашля.

Возился со всем он часа два, не меньше. Потом занялся плащом и приготовил обувь. Отчистил, где-то отмыл, нашел высокую банку гуталина, отковырнул засохшую черную пасту, разогрел, смазал сапоги. И только потом, растянув плащ на стене, начал натирать его жиром. Жир, свиной, топили в Кинеле, и Морхольд, несмотря на тяжесть, притащил сюда небольшую канистру с широченным горлом. Воск, конечно, был бы лучше, но такого сокровища он не видел все последние два десятка лет.

Высохшая после стирки щетка, лежавшая на горячей печке, пригодилась снова. Хотя швы ему и пришлось промазывать небольшой тряпкой, по основной площади немаленького плаща Морхольд прошелся именно щеткой.

За делами он и не заметил, как на улице, под начавший снова выть ветер, тяжело свалились чернильно-темные сумерки. Ужин был таким же обычным и надоевшим, как и завтрак. Разве что на десерт – несколько сушеных яблочных долек. Морхольд, дожевывая последнюю и старательно разгоняя кисловато-сладкую слюну по рту, уже пожалел о Кинеле. Кто его знает, встретится ли еще место, где славные «мичуринцы» смогли выращивать в теплицах низенькие яблоньки? И огурцы. Вот огурца соленого сейчас бы…

– И водки. С перцем. И сала. И борща… – Морхольд усмехнулся собственным обнаглевшим мыслям и решил окончательно себя добить. – И пельменей. С зеленым лучком и сливочным маслом… Ты, Морхольд, моральный урод. И больше никто.

Стоило перекурить. И присесть. Спина опять наливалась остро стреляющими крохотными разрывами. А собирать манатки в поход можно начать и чуть позже.

Он закурил, наслаждаясь дымом. И теплом. И покоем бункерка. И, наконец-то, сознался сам себе в том, что ему страшно. Безумно страшно отправляться в намеченный поход. Крайне жутко выходить наружу. Возвращаться в безумие свихнувшегося мира Беды. Опасаться слов клятой ведьмы, наговорившей про путь покаяния с поеданием стальных караваев. И очередной осечки у оружия, которой не должно быть.

Печка потрескивала, даря тепло. Одежда, развешенная на веревках, практически высохла. Жаль, утюга в хозяйстве не водилось. Морхольд фыркнул, вспомнив недавние собственные фантазии про еду. Да, комфорт и полные холодильники померли давно и безвозвратно. Много чего померло.

Например, шаурма. Или шаверма? Да какая разница-то… все едино. Или беляши на рынках… собери трех котят, угу.

Ладно. Он посмотрел на рюкзак, что собирался взять вместо вещмешка. И даже задумался. В чем-то старенькая торба куда лучше. Но зато сюда войдет больше необходимого. Да и дырки латать… А необходимое тащить стоит в обязательном порядке. Тем более, что услуги кое-кого дороги и необходимы ему как воздух. Куда он собирался? Ну, как куда?

В аэропорт.

Летуны, обитавшие в бывшем областном Курумоче, могут подсобить в самом начале пути. Слышал он, что те регулярно мотаются в сторону Саратова. Несутся по воздуху, аки раньше. Разве что не так быстро и безопасно. Хотя, опять же, смотря какое «раньше» рассматривать.

Он вполне знал, чем расплатиться за перелет. Два небольших чемоданчика, аккуратно упакованные, сейчас стоили дороже любого золотого браслета в палец толщиной. Почему? Потому что внутри чемоданчиков лежали автономные плитки, работающие на баллонах с газом. Газ у летунов явно водится. А уж баллоны Морхольд захватит с собой.

Вообще, размышляя здраво, порой приходилось просто-напросто поражаться. Удаче и не иначе как высшему благоволению к человеческому роду. Загадили матушку-планету, превратили атмосферу в решето, залили все огнем и радиацией, и вот, смотрите, регулярно кто-то да сталкивается с чудесами. Морхольд столкнулся с четырьмя небольшими баллончиками, по какой-то причине полными газа. И работающими. Так же, как и плитки. И думалось ему, что за такое богатство место себе он приобретет обязательно. Только бы добраться.

С такими мыслями он вновь отправился спать.

Утром, проделав все заново, кроме стирки одежды, покряхтев и отжавшись от пола, почувствовал прогресс. Спина чуть заткнулась. Ну и хорошо. Пора бы уже и собираться.

Плитки легли в рюкзак друг на друга. Баллончики Морхольд смог впихнуть по бокам, даже чуть добавив жесткости. Что еще?

Тубус с фотографиями? Старый друг, из-под порохового заряда к его армейскому СПГ. Точно. На место.

Еда? Конечно. Сало, пакет с сухарями, две драгоценных банки тушенки свежей варки и закрутки, две фляги с водой. Одну на пояс, вторую в рюкзак, во внешний карман. Фляги Морхольд предпочитал металлические, еще советского производства. Казались они ему надежнее легких пластиковых. Ретроград, что еще тут сказать?

Спирт? Еще бы.

Вещи? Высохли. Повезло: после стирки в холодной воде и сушки на столе ни свитер, ни носки не пострадали. Свитер он нацепил сразу. Носки убрал в мешок. Пригодятся потом.

Смена белья – туда же. Портянки, катушка черных ниток и две иглы. Соль в пластиковой баночке с закручивающейся крышкой. Несколько упаковок настоящих бинтов. Спички и веревка.

На обмен и торговлю с собой у Морхольда еще оказались несколько полезных вещей. Набор хирургических инструментов, найденный в бывшей больнице Отрадного. Два комплекта кружевного женского белья из небольшого торгового центра. Насколько Морхольд слышал про летунов и их привычки, сводящиеся к местным кабакам и их девочкам, белье придется в кон. И еще одна чудесная вещь: иллюстрированный справочник по детским болезням. С фотографиями и действительно качественными изображениями ветрянок, корей, скарлатин и даже панариция.

Так, что пойдет с собой в разгрузочный комплект, что таки придется надеть? И на портупею? Конечно, только необходимые вещи.

Пара цилиндров с ракетами. Компас на широком ремешке, старый и надежный. Еще одна упаковка спичек и ИПП. На пояс Морхольд повесил небольшой топорик. Топорик ему нравился, удобная штука, как бы охотничий. Нож, вдобавок к складному кривому, взял обычный НР. Он пришелся по душе Морхольду своей незамысловатой простотой и надежностью. И тот самый, спасший их с котом, сотворив рогатину. Туда же, во внутренний карман.

Оружие? Почему-то Морхольд не сомневался: что-то пойдет не так. Мысли подтвердились у оружейного шкафа. Вот здесь помешанность хозяина бункера на безопасности и раньше играла не самую лучшую роль.

Стальной ящик, утопленный в бетоне, закрывался на кодовый замок. И что случилось с клавишами, простыми металлическими кнопками, Морхольд не знал. Они просто не утапливались внутрь. Чуть прижимались под пальцами… и все. Слова Мэри Энн про железные караваи с посохами жутко и серьезно принимали совершенно реалистичную окраску. И даже злиться если и хотелось, то не так и сильно.