Тайна чёрной доски. Роман. Остросюжетная история одной находки

Ужасна женщина во гневе

– Вася, вставай! Тебя Цыпа зовёт.

Женщина наклоняется и тянет за полу пиджака. Единственная пуговица застёгнутого лапсердака отскакивает и начинает выписывать кренделя на грязно-сером полу.

– Ну вот, последнюю оторвала, – недовольно бурчит парень и свешивает худые босые ноги с топчана. Сухой цвет потрескавшихся пяток, чёрный клубок волос на помятом лице дополняют общую палитру холостяцких, неухоженных апартаментов.

– Цыпа мне не начальник, пусть на свалке своими бомжами командует. Чего ему надо? – Василий тянется за алюминиевой кружкой. – Подай попить, а то буксы горят после вчерашнего.

Женщина сочувственно качает головой:

– Понимаю, понимаю: всё выпили, не оставили.

– А чего дармовое жалеть. Цыпа принёс аж две бутылки и закуску. С колбасы плесень смыли. А хлеб размочили, пошло всё за милую душу.

Дама услужливо берёт кружку, подходит к оцинкованному бачку в углу. В хибаре раздаётся дребезжащий «колокольный» звон.

– Бачок пуст, су-ёк. Ни капли нет.

– Да не стучи ты, и так башка трещит. И нечего издеваться: на импортных языках докладывать. Лучше сходи до родничка, тут рядом. Сейчас там окультурили, трубу подвели. Томочка, Тамара, как друга прошу.

– Ага, как пить – так с хозяином свалки, а как за водой – так Томочка, Тамара…

– Я не виноват, что тебя Цыпа не позвал. Вы же с ним в одном вагончике ночуете.

– Он сказал, что тет-а-тет хочет с тобой одну тему обсудить. Так что расскажешь всё как на духу. Иначе сам за водой по жаре потёпаешь.

– Ладно, ладно, реченька моя, спасай страждущего, нутро полыхает.

Когда женщина вышла, Вася прильнул к окошку, чтобы, превозмогая посталкогольный синдром, лишний раз полюбоваться лебединой походкой бывшей балерины. «Надо же, титьки болтаются, как мешочки с кефиром в мягкой упаковке, а зато шаг каков: носочки плавно тянутся вперёд, голова вскинута, как у сахарного петушка, локти слегка прижаты к туловищу, а исцарапанную, замызганную бадейку несёт не размахивая, словно это хрустальная ваза либо какой другой хрупкий сосуд».

Хозяин жилища коротенько знал грустную историю подружки со свалки.

До того как был подписан окутанный алкогольными парами Беловежский «сговор» о развале великой страны, Тамара Успешаева блистала на сцене театра оперы и балета. Во время постановки спектакля «Спартак» на музыку Арама Хачатуряна партнёр не удержал балерину, она получила травму спины. Поправилась быстро, но о карьере артистки пришлось забыть. Даже после небольших нагрузок боль в спине напоминала о трагическом падении, исковеркавшем судьбу талантливой танцовщицы. А тут нагрянула смена эпох, ветер перемен подхватил упавшую не только телом, но и духом девицу и швырнул её вначале на обочину, в объятия дальнобойщиков, а затем и вовсе на городскую свалку, где её пригрел «помоечный генерал» Цыпанков.

– Отпустило? – сочувственно спросила «реченька», увидев, с какой жадностью и с подыкиванием Василий осушил полную кружку родниковой воды.

– Спасибо, родная, сам бы не дополз, выручила.

– Ну рассказывай, чего генерал домогался? А я пока разогрею тушёнку с привезённой просрочки из универсама, с которым у Цыпы левый договор на поставки. Он в обмен даёт магазину своих шаромыг для подсобных работ на улице.

– Бартер, всё как у людей…

– Ещё какой. Ты ведь тоже подвизаешься на нашей свалке, хотя живёшь в собственном домишке. Так ведь?

– Вот то-то и оно. Из-за этого Цыпа и припёрся, что я нарыл в мусоре одну вещицу, привезённую со строительной площадки, где рушат старинные постройки. Чего там только нет: допотопная одежда, гнутые медные самовары, подковы, удивительной резьбы дверные ручки, даже кирпичи с царским клеймом.

– Да, да, знаю об этом, – перебила Тамара. – Мимо Цыпанкова это не ускользнёт. А ты, значит, что-то заныкал, упёр из-под носа? Поэтому послал меня за тобой, чтобы ещё раз поговорить, но уже на его территории?

– Не знаю, может, опять из-за чёрной доски или по другому поводу. Но я по-любому не пойду.

Женщина оторвалась от дымящейся сковородки с тушёнкой, домиком изогнула подведённые тонкие брови.

– Из-за какой-то доски весь сыр-бор разгорелся? Прямо как многоактный спектакль с экзотическими декорациями в виде мусорных терриконов и стаи живых ворон.

Балерина пожала худенькими плечиками. Под лёгкой футболкой сложенными крылышками проступили плоские косточки лопаток.

– Доска?! Да ещё и чёрная, с кладбища, что ли?

– Да ну тебя! Скажешь тоже – с какого кладбища? Говорю же: дома старые ломают, весь хлам с чердаков сюда везут. Я накануне прилипшие к моему штакетнику бумажные листы насобирал, ветром со свалки нанесло. Зимой печку будет чем растапливать. Хотел у вас на правах соседа ещё чего взять на растопку да кой-какой обувкой разжиться, а наткнулся на старинную икону, их раньше чёрными досками называли. Советский писатель Владимир Солоухин целую книгу посвятил этому. Специально ездил по деревням, выпрашивал древние церковные раритеты, чтобы уберечь от советского беспредела русское культурное наследие. Не все соглашались расстаться с семейными реликвиями, подозревая в нём обманщика, антиквара-перекупщика. А некоторые члены, боясь потерять партийный билет, просто выбрасывали бесценные иконописные творения на чердак, где они покрывались чёрным слоем забвения. Как и моя находка.

Василий наклоняется и достаёт из-под топчана мусорный раритет, который даже с натяжкой иконой-то не назовёшь.

Помощница ставит на стол сковородку, изнемогающую от ароматного блаженства.

– И ты называешь это бесценным раритетом? – балерина брезгливо кивает в сторону грязно-чёрной доски. – Поешь лучше и не марай руки об этот бесполезный кусок деревяшки. Я вся заинтригованная была, когда Цыпа ни с того ни с сего послал за тобой. Потому что перед этим они с торгашом из супермаркета о чём-то долго шептались. Неужели и правда из-за этого дерьма, на котором не разберёшь, то ли Иисус, то ли Никола Чудотворец. Вместо лица подгоревшее дно сковородки, ни глаз, ни губ, ни носа не разобрать. Вы что, мужики, с ума все свихнулись? Думаете, кто-то позарится на это утильсырьё? Жаба душит, шелест купюр мерещится?

Тамара присела на топчан, с усилием, небрежно оттолкнув к стене икону.

– Тяжёлая, зараза! Разбухла, видать, на свалке…

– Да нет, вряд ли разбухла. Она плёнками была укутана.

– А давай ею помойное ведро накроем, прёт из него, спасу нет.

– Делай что хочешь.

Тамара водружает чёрную доску на цветное от ржавчины мусорное ведро. Сполоснув руки, садится рядом с хозяином.

– Как всё надоело! Так хочется вырваться из заколдованного круга, чтобы начать нормальную бабскую жизнь! Так хочется родить ребёнка, нюхать его ссанки, мыть и целовать нежную упругую попку, стирать пелёнки и слышать его первые «агушки», ощущать на груди причмокивающее прикосновение тёплых детских губ.

Пронзительное признание балерины-бомжихи произвело на Василия эффект разорвавшейся пусть небольшой, но оглушительной бомбы. Его ещё не совсем убитый организм потихоньку испарял остатки похмелья, мозг обретал привычную для кандидата технических наук ясность и чёткость изложения мысли.

Он деловито поскрёб хлебной корочкой по дну сковороды, собрал в кучку остатки тушёнки и ловко закинул всё это в рот.

– Ты себя в зеркале видела, девушка женского пола? К какой груди, какие причмокивания? Вместо груди – пустые варежки, ручонки как две спагетины висят. За бровями хоть и следишь, пропалываешь по привычке, а глаза тусклые, нет жизненного, лучезарного блеска. Высохла как вобла. Её хоть к пиву употребить можно. А тебя? Чем рожать-то собралась и от кого? От ублюдка на свалке? – в душе Василия уже не впервой ехидно шелохнулся червячок ревности.

Услышав убийственные слова в свой адрес, оскорблённая женщина тяжело задышала, подбородок и тоненькие крылья носа сморщились от приступа нестерпимого гнева. Она молниеносно схватила кухонный нож и, не размахиваясь, вонзила в живот обидчика. Охнув, он зажал рану руками, инстинктивно пытаясь склеить рваные края, но сквозь пальцы уже медленно и несокрушимо выпирали окровавленные кишки.

Конец конструктору?

Тихон Иванович проснулся в холодном поту. Откинув с груди одеяло, пошевелил пальцами обеих рук, до боли сжал кулаки.

– Фу-у-у! – выдохнул с облегчением. – Приснится же такое…

Произнёс вполголоса, но и этого хватило, чтобы проснулась жена.

– Тиша, что случилось, почему не спишь?

Тихон Иванович начал нашаривать тапочки.

– Ну чего ты шуршишь, включи свет, раз уж проснулись оба.

Светлана Афанасьевна тоже встала, накинула халат. Вышли на кухню. Она включила чайник, села напротив, подперев ладонями подбородок. Полусонно спросила:

– Всё ещё двигатель до ума доводишь? Так он уже принят, на ракете испытан.

– Так точно, ваше Светлейшество. На боевых пусках ни одного отказа. Только ракеты ни при чём, здесь дело серьёзнее.

Тихон Иванович встал, выключил чайник, стал в шкафчике искать заварку.

– Где у нас чёрный?

– Зачем, завари зелёный, после чёрного не уснёшь ведь…

– Да как тут уснёшь, когда сны такие, что волосы дыбом. Вернее, пальцы.

Тихон Иванович протянул руки в сторону жены.

– Приснилось: я у пульмана, хочу взять карандаш и линейку, а пальцы не слушаются, не сгибаются и не разгибаются. Наклоняюсь, беру зубами карандаш, неосознанно вожу по ватману. Отстраняюсь и с ужасом читаю: «Конец конструктору». Представляешь, Светик, мне, отдавшему любимому делу полжизни, и вдруг – конец! Хорошо, что проснулся и пальцы, слава богу, работают.

Тихон Иванович тем не менее с опаской обхватил остывшую чашку с чаем. Не допив, отнял руку, выбил дробь по столу.

– Ну и чего ты паникуешь. Это всего лишь сон, всему верить, что ли?

Светлана Афанасьевна сполоснула чашки, нежно накинув полотенце на шею мужа, устало сонно протянула:

– Пойдём спать, утром обсудим.

Кузня сатаны

Заводское конструкторское бюро жило своей обычной, будничной жизнью. Инженеры сосредоточенно склонились кто над чертежом, кто над компьютером. Лишь Тихон Иванович никак не мог привести свои мысли в порядок: кошмарный ночной сон никак не шёл из головы. Сослуживцы заметили необычное состояние коллеги, но спросить не решались – мало ли что могло дома случиться.

Собрав волю в кулак, Чугунов благополучно провёл рабочий день, но он впервые не принёс ему удовлетворения.

«Конец конструктору, конец оружейной карьере, – смертельной морзянкой стучало в мозгу. – Но откуда такие мысли? Последняя разработка ракетного двигателя получила высокую оценку не только руководства завода, но и по достоинству оценена самим президентом. Почему так щемит сердце? Тревога на душе?»

Тихон Иванович сознавал, что причиной тому – злополучный ночной сон. И жена не на шутку всполошилась, хотя всячески пыталась упокоить супруга.

Поднявшись на крыльцо своего подъезда, Тихон Иванович привычным движением набрал номер своей квартиры на клавиатуре домофона. Раздался мягкий металлический щелчок. Потянулся к дверной ручке, но ударился костяшками пальцев о металл. Жаркая волна ужаса окатила всё тело: «Что за чертовщина? Неужели сон сбывается?»

Второй рукой попытался распрямить сведённые судорогой пальцы, но пронзительно-острая боль вызвала только короткий вскрик. На лбу выступил холодный пот.

– Не срабатывает домофон? – раздалось за спиной. На крыльцо поднялся сосед, недавно вселившийся в этот дом, как, собственно, и сам Тихон Иванович: его старинный, унаследованный от предков особнячок попал под снос. Конструктор смущённо спрятал руку за спину.

– Позвольте взглянуть, – сосед осторожно коснулся его локтя. – Не пытайтесь силком разгибать, это чревато переломом. Вы, насколько мне известно, работаете на оружейном производстве, ведущий конструктор. Слало быть, не выпускаете из рук чертёжные принадлежности. И это из года в год, так?

– Ну допустим, – неохотно подтвердил ветеран. – Шестой десяток за пульманом, не считая учёбы в мехтехе. Мои прадеды, Чугуновы, ещё с самопальных доменных печек у себя во дворах начинали. С самим Виниусом были знакомы.

– Простите, а кто он, этот Виниус?

Тихон Иванович, словно забыв о своей нешуточной проблеме, с вдохновенной гордостью пояснил:

– Голландец, один из первых иностранцев, получивших разрешение от русского царя искать руду под Тулой и строить железоделательные заводы. На них мои предки и отливали пушки, ядра и чугунки, те самые, в которых в деревнях по сю пору картошку варят.

Сосед широко улыбнулся.

– Оттого, наверное, и фамилия ваша – Чугуновы?

– А то как же! – с ещё большей гордостью подтвердил потомок прославленных оружейников. – А ты догадливый, сынок. Слышал, ты доктором работаешь. Заходи вечерком, руку мою посмотришь ещё раз, пояснишь, что к чему. Если пальцы не разогнутся, для меня это катастрофа.

Стоя у своей двери, Тихон Иванович никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Левая рука, непривычная для подобных действий, не слушалась. Жена услышала странную возню за дверью, открыла. Растерянное лицо мужа взволновало её.

– Тиша, ты что, выпил? Чего руку-то прячешь, входи!

Увидев скрюченные пальцы, Светлана разрыдалась, прильнув к супругу.

– Надо к врачу… давай скорую вызовем, может, это не так уж и страшно. Может, от переутомления.

Тихон Иванович, не развязывая шнурков, чего до этого ни делал никогда, скинул туфли, устало отстранил жену.

– К врачу не надо, он сам позже зайдёт, сосед Дима из новых жильцов.

Вечером Светлана Афанасьевна напекла пирожков, заварила чай с душистыми травами.

Дмитрий не заставил себя долго ждать: его как хирурга заинтересовал случай с заболеванием именитого соседа. Доктор прекрасно понимал, что это контрактура ладонного апоневроза. Но она не возникает сиюминутно, копится годами. Значит, конструктор просто не придавал значения первым признакам патологии, сваливая это на загруженность работой, продолжая усугублять плачевное состояние сухожилий.

За чаем хозяева с радостью показывали старинные семейные фотографии, называли имена смурных, бородатых мужиков.

– А это мой прадед, – хозяин ткнул пальцем в снимок, на котором был запечатлён статный мужчина в военной форме с большой красивой иконой в руках. – Этот бесценный святой образ подарил лично тульским оружейникам Пётр Первый, когда удостоил чести посетить особнячок моих древних родственников. Жаль, после революции эту икону пришлось спрятать на чердаке, хотя она, как семейная реликвия, трепетно передавалась из поколения в поколение. Мой отец – старый большевик, я тоже партийный, поэтому не принято было выставлять напоказ пережитки прошлого. Так и валялась иконка на чердаке, пока дом под снос не попал. Прервалась наша семейная традиция по передаче царского подарка. Заднюю сторону иконы кто-то из Чугуновых отделал червлёной медью, на которой тончайшей гравировкой оставляли свои имена наследники. Сам понимаешь, Дима, за хранение подобных вещей в недавние времена можно было с треском из партии вылететь.

Глядя на пожелтевшие фотографии, гость с каким-то внезапно возникшим волнением ощутил дух истинных, коренных туляков с их неспешной основательностью, затаённой хитринкой в глазах и всепобеждающим русским «Ничего! Живы будем – не помрём, кому надо – нос утрём!».

Закончив с фотоснимками, Тихон Иванович извлёк из небольшого сундучка пузатый пакет, в нём оказался обыкновенный чугунок.

– Мой дед в таком гвозди хранил, – оживился гость. – А для вас, я так понимаю, это ценная реликвия?

– Ценная – не то слово…

Хозяин осторожно опрокинул сосуд, на стол с грохотом высыпались металлические предметы. Дима привстал и вслух прочитал на наружной стороне донышка: «Чугуновъ и сыновья». Он как мальчишка стал азартно рассматривать маленькие ядра, ствол пушки, плуг и борону с острыми шипами.

– Выходит, Тула не только оружие ковала, – рассмеялся доктор.

– Конечно. Весь крестьянский сельхозинвентарь отливали и ковали. Наши игрушки – свидетельство тому. Для нас со Светланой Афанасьевной это бесценная память поколений, так сказать, привет из прошлого. А такой привет, сам видишь, не стареет, не ржавеет.

Тихон Иванович убрал со стола семейные раритеты, подсел к доктору, вытянул руки.

– А теперь перейдём к моему инвентарю. Я без рук – что боец без ружья, что пахарь без плуга, – он опасливо покосился в сторону кухни, где хлопотала жена, и вполголоса добавил: – Что баба без языка.

Доктор утвердительно кивнул:

– Это вы точно подметили, насчёт языка. Их надёжный орган защиты и нападения.

– Не то что у вас, у мужчин: кулаки, ракеты, пистолеты, – парировала Светлана Афанасьевна, так как, озабоченная состоянием мужа, внимательно прислушивалась к разговору. – Языком иногда можно большего добиться, чем стрельбой. А потому насчёт баб вы как-нибудь поаккуратней, а языки у нас у всех одинаковые – красные.