Метро 2035: Эмбрион. Поединок
Просидеть неделю в засаде, поджидая удобный момент, чтобы разом положить и мордатого приятеля Ката, и его самого, и так досадно проколоться! Мордатый тоже приговорен, его как раз убрать было бы легче всего – и выходил чаще, сперва по делам, а потом просто пошататься пьяным по поверхности. Но если застрелить – Кат спрячется как черепаха в панцире, а меня начнут искать. Я же предпочла бы избавиться от всех троих – бритая девка, похожая на подростка, тоже в планах – сразу.
Я же – Охотница. Лучший боец Великого пламени, а не припадочная дурочка – стрелять в первую же доступную мишень. Поэтому я ждала. Несмотря на холод, не обращая внимания на довольно неудобную огневую позицию. Запас взрывчатки в рюкзаке, но эту идею я отвергла сразу. Завалить вход в убежище этих… драконят? А что потом? Во-первых, у них есть запасные выходы, не может не быть. А во-вторых, это опять же означает открыть на себя охоту. Как бы я ни была хороша в бою, сотне бойцов на знакомой им территории мне противопоставить нечего.
Так что я ждала.
И прошляпила, уснув не вовремя. По крайней мере я так поняла: мордатый не появлялся у входа второй день. Ката и его бабы тоже не видно. По всем признакам я сторожила пустую нору.
Пришлось дождаться на любимой тропинке одного из лысых и прояснить ситуацию. Моя внешность который раз помогла мне – сложно всерьез опасаться невысокую хрупкую девушку. Красавицу с точеным личиком, принцессу с пышной копной волос. Вот и неведомый мужичок потерял всякую осторожность на свою беду. Не скажу, что это стало ему уроком – мертвые лишены жизненного опыта. Напрочь. Зато я узнала, что поганцы действительно ушли еще позавчера утром. Большим успехом стало узнать, в какую сторону ушли. Мне больше ничего и не нужно, за городом на открытом пространстве эта троица становилась беспомощной дичью.
Главное, побыстрее догнать их.
На юго-восток? Не самый плохой выбор. По крайней мере там бывшие трассы, а по хорошей дороге я настигну их за пару дней. Когда очень нужно, во мне просыпаются многие способности, данные Пламенем. Бежать с парой десятков килограммов груза в рюкзаке на протяжении светового дня, например. И с ходу вступить в бой. Да еще и победить при этом, как ни странно.
Тело великовозрастного ребенка дракона с аккуратно перерезанным горлом я на всякий случай не стала прятать в развалинах возле убежища, а подтащила почти к машине, маскировавшей вход. Пусть побегают, поищут противника. Могут даже ввязаться в небольшую войну с соседней бандой, если захотят. Чем меньше их – тем проще нам, а о серых братьях я тоже должна думать всегда.
Идти по левобережью было довольно легко. Говорят, на Базе и в целом на другом берегу этого района побаиваются. Чепуха. Если ты слаб, тебе везде страшно.
Я прошла наискосок, выбирая не безопасность, а наиболее короткий путь. Шуганула свору каких-то доходяг, почти никого не задев, и вышла на окружную дорогу. Поворот на тамбовскую трассу немного зарос деревьями, но в целом вполне различим. За спиной остались остатки гигантских магазинов прошлого – «Метро», какие-то автосалоны. Сталкеры выгребли оттуда все интересное еще в моем детстве, но сами коробки моллов, ржавые, с разбитыми стеклами, гниющими на парковках машинами – все еще впечатляли.
И – холодно, черт его раздери. Уже очень холодно. Хотя снега почти нет, начало настоящей зимы. Есть снегоступы, но на дистанции это – не то. Через неделю-другую стоит обзавестись лыжами, на них будет всяко лучше, чем пешком. Но через несколько дней я упрямо рассчитываю вернуться в Великий лес и зимовать там, в лагере братьев. Так что – вперед, легкой трусцой, покрывая бесчисленные мертвые километры.
Ближайшее горячее пятно, задевающее трассу, по карте только через пятьдесят километров. Не просмотрю, замечу. И сверну вовремя.
Шоссе заросло так, что местами понять направление можно с трудом. Молодые деревья, взломавшие асфальт, кусты, редкие бугры навсегда вставших машин. Здесь хотя бы без скелетов – и от Шиловского леса далеко, и от крепко пострадавшей Нововоронежской АЭС. Люди-то выжили, хотя многие и ненадолго. Белая чума потом подобрала остатки населения некогда миллионного города и его окрестностей. Пережевала и выплюнула аккуратными запасами костей для наших лесных храмов.
Людей мне было не жалко. Никого из них.
Они видели, как приближается смерть, разрушение всего, чем они жили, и никто даже не тявкнул против. Спокойно спали, иногда друг с другом, сытно ели и на величайшее чудо – электричество – смотрели как на надоевшую данность. Вот и поделом.
Первым я убила Кима. Смешной и толстый, он просил о пощаде там, возле форпоста «Площадь Ленина», где он жил после возвращения из Великого леса. Торговался. Что-то пытался мне объяснить. Урод. Конечно, он умер. Какие-то люди бежали ему на помощь, но я ушла с места казни раньше, оставив толстую тушу остывать на земле.
Я бы с удовольствием убивала всех встреченных людей, жаль, такого приказа не дал Господин. Только сталкеры. Остались от отряда Кат и Винни. Ну и эта девка – это уже я сама включила ее в приговор. Вдруг она носит семя этого проклятого сталкера?
Под нож. Всех их под нож.
Хотя я прекрасно стреляю, нож остается моей любимой игрушкой. В тяжести стали есть что-то окончательно верное, не в пример изменчивым пулям – той иногда попадешь, а иной раз и нет. Неприятно получается. А нож – это окончательно.
Вердикт, как любил говорить отец, по другим, правда, поводам.
После выкидыша он меня избил. Пьяный, разумеется, как всегда пьяный. Орал, что я шлюха, мелкая блядь, и прямая дорога мне в подстилки викингам. После всего предыдущего даже страшно не было, я сжалась в углу на полу, закрывая голову руками, и просто ждала, когда он устанет. Выдохнется.
Так и случилось.
Мама стояла рядом с ним и плакала, даже не пытаясь меня защитить. Из-за грязного куска скатерти, служившего нашему отсеку убежища занавеской, выглядывали и сразу прятались любопытные лица. Морды. Твари, хоть кто-нибудь бы из них остановил отца!
На следующий день он проспался и проворчал, что погорячился. Впрочем, это роли уже не играло: я рассмотрела его судьбу и вынесла приговор. Исполнение задержалось почти на месяц, но в этом деле осторожность была важнее скорости.
Мстила ли я? Наверное. Но не только ему. Всем. И двум этим солдатам без лиц, от которых осталась только вонь гнилых зубов и раздирающее кожу на груди ощущение жесткой пятнистой формы. И придуркам из нашего убежища, только что не молящимся на две заветные лампочки и старенький электромотор, который дядя Виктор запустил, чтобы мешать в баках какую-то грибную дрянь. И чертовым предкам, навсегда лишившим меня нормальной жизни, одежды, школы, в которую я так и не пошла. Машинам, на которых так и не проехала ни разу по чистым, без кустов улицам. Всем.
Он взял меня с собой охотиться на крыс. Мешок для добычи, старый, но прочный канат, чтобы спускаться в подвалы, минуя обрушившиеся лестницы, да странная вилка на палке – вот и все инструменты. Вилку, а точнее острогу, отец называл «подводным ружьем». Очередной пьяный бред, все же знают, что ружья стреляют только на воздухе.
Нашей целью было давно изученное место, яма под бывшим овощным магазином. Когда-то длинный, вдоль всей пятиэтажки подвал, стал родным домом для целых полчищ серых тварей, источником мяса и шкурок, из которых тетка Варвара, мать и еще пара женщин шили тяжелые, но теплые покрывала для зимы.
Естественно, вниз полез отец. Мое дело было страховать узел, завязанный на обрезке трубы, и в целом присматривать за округой. Ближайшее крупное убежище было под институтом МВД, но и сюда иной раз доходили случайные охотники. На всякий случай отец оставил мне нож – он и сейчас со мной, на бедре, в ножнах. Я думаю, что отнять его у меня можно только вместе с жизнью.
– Так, подстилка… – Он примотал канат к трубе и зло сплюнул в черный проем подвала. – Факел бы… Ладно, хрен с ним. У входа буду, там сверху светло. Не тупи! Давай сюда острогу. Стой спокойно, если что – дергай за веревку, я вылезу. Не ори, дергай, поняла? Бестолочь ты, черт тебя…
– Я все поняла.
– Охренительно. Ну, стой тогда. – Он обвязал себя за пояс другим концом каната, подергал узел на трубе, убеждаясь в надежности, и полез вниз.
Больше я его не видела, о чем совершенно не жалею.
Дождавшись, когда он спустится на дно, к мелким злобным тварям, я перерезала канат и скинула его вниз целиком. Если успеет, может там повеситься, мне плевать. Потом разрезала узел и бросила вниз его ошметки. Насколько я знаю крыс, и от веревки не останется следа уже через полчаса.
Отец что-то орал снизу. Кажется, умолял и даже называл меня по имени, чего года три уже не случалось, но я уже уходила оттуда. Прошлась вдоль Южно-Моравской, разглядывая ржавые таблички: надо же, библиотека! А вот еще магазин, как раз в доме, где я родилась.
Мама давным-давно сказала наш адрес, но попала к себе домой я только сейчас. Выломанная железная дверь подъезда, воняющая мочой и мышами лестница. Пятый этаж. Дверь квартиры тоже выбита, внутри все вверх дном, но мне ничего и не нужно было там. Кроме одного.
Стараясь не порезаться о битые стекла, я дошла до окна и села на подоконник, глядя вниз, на парк. Да. Именно отсюда я и смотрела все детство. Подняла взгляд и вгляделась в полосу многоэтажек за разросшимися соснами. Туда? Возможно, и туда. Но чуть позже. После этого я неторопливо вернулась в убежище. Выдержала много вопросов, но стояла на своем – узел развязался сам. Отец и виноват, не мне же за ним следом прыгать. Мама рыдала всю ночь, а вот у меня слез так и не было. Да и не надо. Ящерица оторвала свой хвост сама и скормила крысам.
Им нужнее.
Ага, трасса повернула и пошла мимо заброшенного села. Это сразу ясно, что пусто: ни звука, кроме завывания осеннего ветра. Низкие, местами обвалившиеся домишки, в некоторых окнах даже стекла сохранились. Но все вместе умерло вместе с хозяевами. Собак не слышно. Я даже не замедлила бег, только посматривала в сторону развалин, чтобы не пропустить нападение. Но никого и ничего, что и к лучшему. Мне еще бежать и бежать до вечера, а вот потом уже придется где-то заночевать. Еда с собой, вода тоже, оружия вдоволь. Бывшая испуганная девочка давно превратилась в абсолютное оружие, меч Великого пламени.
Немного туповатый меч, но только не в бою. Просто мы, адепты Черноцвета, чуть медленнее думаем, чем обычные люди – что правда, то правда. Однако это не сильно мешает, а данные многим из нас возможности с лихвой покрывают скорость мышления.
5
Эх, дороги…
«Люди делятся на две неравные части.
Одни живут в поиске смыслов, другие – тепла и патронов. Дух и тело. Так было, есть и будет, только предки читали философские книги или копили доллары, а суть никак не поменялась. Или смысл, или – тепло.
Тот, кто мог бы совместить это, лично мне не повстречался ни разу. Вопрос везения? Думаю, что нет.
Почему-то умные люди чаще небогаты, а богатые зачастую глупы. Разная стартовая мотивация зависит… Я даже не знаю, от чего она зависит. Я же не философ, я – скромный летописец никакого времени, не больше.
Мне не стать старостой убежища, не получить большие звезды на погоны, даже не разбогатеть случайно на товаре, как друзьям-сталкерам. Меня тащит вперед за шиворот желание знать, как все было, и острая, сосущая под ложечкой мечта догадаться, предвидеть, почувствовать, что ждет всех нас впереди.
Боюсь ли я будущего? Скорее, нет. Смерть с самого рождения стоит за спиной каждого из нас, она не пройдет мимо. Не поспешит и не опоздает. Все будет вовремя и к месту.
А пока я пытаюсь понять грядущее. Понятно, что будущее выживших после Черного дня – не под землей. Не на Базе и не на форпостах. Нам пора активно осваивать поверхность, избегая горячих пятен. Морты? Это следующая большая война. Люди всегда были доминирующим видом на планете, и так будет дальше. Или мы сдохнем в бою, что тоже меня не удивит.
Одни останутся в руинах, держась до последнего за стены домов предков, которые нам не то что не построить заново – даже не отремонтировать. Другие уйдут в необжитые края области, где должно было остаться какое-то население. Обязано. В Черный день сельские районы не пострадали – какой дурак будет тратить довольно дорогое оружие на разбитые дороги, свинарники и беззащитных людей. Наше будущее, скорее всего, там.
Да… И – Чистый Град. Тот странный парень не мог врать, когда умирал у меня на руках. Он оставил мне по наследству шар, теперь пустой и мертвый, но я видел свет внутри. Я сам его видел, и я верю рассказу странника о городе, где исполнилась мечта быть равными.
Смысл и тепло там неразделимы.
Жаль, умирающий не успел ни слова сказать о направлении, придется гадать самому. Логика, известные факты; надо подумать и решить, куда идти навстречу земному раю. Он есть, я искренне в это верю и сейчас. Но стеклянная сфера мертва в моих руках, я никому ничего доказать не смогу. Не хватает неких способностей? Вероятно, так. Сдаваться рано.
Какое-то будущее всех нас все равно ждет».
По краям дороги – конечно, эту полосу условно ровной поверхности так назвать сложно, но ведь не лес? – виднелись установленные еще предками отвалы. Эдакие бортики для извилистой трассы из княжества в жестокий внешний мир.
Конечно, можно было сделать огромный крюк, идя по бывшей широкой дороге областного значения Е38 – так вроде по карте, но смысла не было ни малейшего. Напрямую гораздо быстрее.
Груздь шагал первым, упрямо приминая снег подшитыми снизу серыми валенками. За ним вприпрыжку торопился бродячий певец – Кат только сейчас понял, что ни еды, ни оружия у него нет, навязался же нахлебник… Сам сталкер замыкал колонну, время от времени оглядываясь назад.
Земли князя Серафима кончились как-то слишком быстро. Небольшой отряд миновал покосившийся столбик на обочине, увенчанный дурной копией княжеской короны. С противоположной стороны никаких знаков не наблюдалось, как и пограничников или кого-то вроде.
Дружинник на ходу стянул с себя треух и поклонился коронованному столбику. Потом немного криво напялил шапку обратно и пошел дальше.
– А деревенские не заморачиваются со своими метками, – заметив интерес Ката, весело сказал Садко. – Флаг себе изобрели с мушиным роем, да и хватит.
Груздь гулко засмеялся, но сразу посерьезнел:
– Вот так шутканешь в деревне Союза – и на дыбу. Не любят они это название.
Кат понял, что это они про желтый флаг со звездами, виденный им на колонне боевой техники. Мушиный рой? Ну да, ближе к истине, чем звезды.
Вдоль дороги на столбах время от времени попадались обрывки проводов. Видно было, что дефицитный теперь металл срезали второпях, неаккуратно – вон какие пучки оставили. Попался брошенный прямо среди дороги ржавый трактор: то ли сломался когда-то, то ли просто солярка кончилась, теперь уже не понять. Стоит себе наполовину развалившимся памятником былой человеческой мощи. На промятой крыше гнездо чье-то из сухих веток, дверцы отломаны, только гусеницы – хоть и рыже-черные от ржавчины, но все еще крепки на вид.
Дальше дорога была скучной. Лес поредел, через него стали проглядывать давно заброшенные людьми поля, небольшие холмы. Обычный пейзаж, черно-белый, как старинные фотографии. Вон одно яркое пятно, да и то – прибитые морозом рябиновые грозди. И низкое серое небо сверху, словно крышка на кастрюле.
– Скучно так идти, молча-то! – вдруг оживился Садко. – Может, споем чего?
Он покосился на Ката. Тот, не говоря ни слова, показал ему кулак.
– Ну и ладно… Тогда я вам расскажу что-нибудь. И мне теплее, и вам познавательная польза.
– А расскажи-ка про порчей, мил человек! – сказал Кат. Сейчас сказки пойдут, конечно, но все лучше, чем песни. До сих пор в ушах звенит от этого акына.
– Тьфу! Да сказки это все! – возмутился Садко. – Нет, ходят людишки какие-то, глупо спорить. Но что людей воруют, это чушь полная. А уж про шары – это вообще бред чей-то. Пьяный. Поменьше картофельного чемеркеса жрать надо. Или хотя бы закусывать плотнее. Надо же! Шары…
Кат навострил уши. Шары? У порчей? Так-так. А вот с этого момента подробнее бы.
– Какие шары, Садко? – лениво уточнил он. Жгучий интерес выдавать этому толстячку не хотелось. Да и дружиннику ни к чему знать, что конкретно сталкеру важно.
– Так это… Стеклянные вроде. – Садко попытался перепрыгнуть рытвину посреди дороги, которую Груздь обошел, и едва не свалился вниз. – Ходит такая байка, что порчи ловят человека, вокруг него втроем становятся, достают эти самые шары и смотрят, а в них – внутри – светится что-то. Я ж говорю, самогон виноват. Людишки они странные, но вам-то что?
– Никакой не бред! – веско сказал бородач. – Мужики проверенные рассказывали.
Кат с бродягой тоже вполне мог бы поспорить. Одна такая несуществующая вещица лежала у него в рюкзаке, плотно завернутая в тряпку рядом с записками Книжника. Мог бы, но не стал. Больше слушать, меньше говорить – все как учили.
Садко, ухватившись за фразу дружинника, начал спорить, бросая чьи-то неведомые Кату имена, даты, названия деревень и вовсе уж мелких хуторов. Груздь вяло огрызался, больше от скуки, но стоял на своем.
Есть что-то такое у порчей, и точка.
Пока спорили, дошли до брошенной деревни. И в хорошие времена так себе было место – избушки деревянные, даже кирпичей не видно, с краю у леса длинные сараи, сейчас все в прорехах, с осевшими крышами. Один сгоревший наполовину. Мрачно все выглядит, неуютно. Оставленные людьми дома и так похожи на надгробные памятники ушедшему времени, а здесь еще и нищета налицо. Без всякого Черного дня.
– Это место знаю! – прервав на полуслове Садко, сказал дружинник. – Год назад я ходил здесь. Дед Иван жил тогда, да, видать, помер уже. Упрямый дед, корову держал.
– Они у вас не вымерли, что ли? – удивился Кат. – Коровы, в смысле? В Воронеже все, кроме свиней, передохло. Ну и морты еще теперь есть…
– А расскажи про мортов, а? – заинтересовался Садко. – Я слыхал, что жуть, а сам не видел.
– Не вымерли, – наконец откликнулся Груздь.
Неспешный он в разговоре, да… Но только в разговоре: когда с крыши одной из избушек, громко хлопнув крыльями, взлетела птица, Кат только автомат с плеча уронить успел, а бородатый уже стоит, расставив ноги, карабин в руках и стволом ведет за птицей. Та громко каркнула, сделала круг над домами и скрылась в сарае.
– Ни хрена себе! – сказал Кат. – Ворона, что ли? А чего здоровенная такая?
– Засрали землю-матушку… – неопределенно откликнулся Груздь, опуская карабин. – Вот и здоровенная. Раньше мелкие, говорят, были. Я-то сам не помню.
Будто отвечая на его слова, пошел снег. Мелкий, назойливый из-за ветра, старающийся запорошить глаза. Хутор с птицей давно остался позади, снова дорога, лес по обочинам и ни малейшего признака людей. Даже три неровные цепочки их следов старательно заносило снегом.
– Еще три часа – и привал, – сказал дружинник. – Там жилая деревня будет, заночуем. Иначе в лесу придется, а это нехорошо.
– Шишовка, что ли? Есть такая, если не вымерла, да. А платить чем? – поинтересовался Садко. – У вас чеки-то есть? У меня совсем пусто. Деревенские жадные, даром не пустят. Я, конечно, концерт могу…
– Нет! – в один голос сказали Кат и Груздь. Потом дружинник достал на ходу самокрутку и прикурил, выпустив богатырское облако дыма:
– Есть у меня чеки, не ссы. Марко дал на дорогу.
Потом закашлялся и выплюнул попавшие в рот табачные крошки.
Разговор скис сам собой. Дальше шли молча, только изредка матерясь на забивающий глаза и настырно лезущий в нос снег.
Первым признаком близкого жилья стала могила. Неровный холмик возле дороги, с косо вбитым почти по перекладину деревянным крестом, на котором ветер шевелил остатки венка из еловых веток. Такое вот напоминание о бренности бытия. Потом впереди над деревьями показались редкие дымки печек, и только позже послышался нестройный собачий лай.
Кат слегка напрягся. Здесь, в области, многое казалось ему странным после жизни под поверхностью в Воронеже и рейдов среди мертвых многоэтажек в поисках товара. Просторы удивляли, редкое и почему-то всегда маленькое жилье, обилие растительности. Но самыми странными, непривычными, заставляющими постоянно быть внимательным оказались собаки. В областном центре их просто не осталось – пошли на корм мортам, которые, по слухам, из собак же и мутировали. В Рамони стаи подчинялись ментальным командам Призрака и тоже казались… ну, если не разумными, то организованными – точно. А вот в этих краях псины были обычными спутниками человека. Соседями. Иногда сторожами, а чаще просто побирушками. Но всегда чем-то одиночным и вроде как неопасным.
Но привыкнуть к ним Кат пока не смог.
– А что? Дошли… – выдохнул Садко, снял шапку и вытер мокрую от пота лысину. – Если чеки есть, так и горяченького похлебаем. А там к ночи и на боковую.
Из первой же избы – побогаче, кстати, чем те, заброшенные по дороге: низ кирпичный и крыша железная, – опрометью выскочила женщина. Была она странной на вид даже по меркам редких воронежских нищих. Цветастый платок, длинный, перевязанный на груди и под мышками крест-накрест, жилет из толстого бурого меха и рубаха до колен. Ноги были голые, да и босиком она по снегу бежала, не заморачиваясь. Лицо в обрамлении распущенных седых волос было веселым. Слишком веселым, неестественным, как на виденных Катом рекламных плакатах прошлого.
– Димка! Димка вернулся! Ой, люди, Димка, сын приехал! – заорала она, подбежав, и с размаху бросилась на шею к Кату. Сталкер оступился от такого напора и чуть не упал.
– Семен, держи дурочку, – гораздо тише сказала вышедшая вслед за ней на крыльцо дома женщина. Она не смотрела на путников, обращаясь к кому-то внутри дома. Оттолкнув ее, по ступенькам сбежал сгорбленный седой мужик в одном валенке и наспех наброшенном на плечи тулупе.
– Или сюда, Матрена! – догнав странную женщину и с трудом оторвав ее от Ката, успокаивающе сказал он. – Иди домой. Не Димка это, обозналась.
Босая доверчиво прижалась к мужику и пошла за ним в дом, шлепая красными от холода пятками по снегу.
– Не Димка? – она обернулась на ходу к Кату.
– Нет. Точно не он, – заверил ее сталкер. Все закрутилось так быстро, что он только сейчас понял, что седая не в себе. Видимо, сына убили. Или пропал. Вот она и поехала крышей.
– У нее когда просветление – венки плетет и на могилу носит. Видели на дороге могилку-то? – так же негромко спросила вторая женщина и спустилась с крыльца. – А потом накрывает и вот… Как сейчас. Во всех сын мерещится.
Кат кивнул. А что здесь скажешь?
– Здорово, Вера Викторовна! Я ж Садко, ты меня-то признала? – вылез вперед толстячок и брякнул по струнам своего инструмента, наполовину облепленного снегом.
– И тебе не хворать, поэт-песенник. Мы вас вчера еще ждали, люди добрые подсказали, что пойдет кто-то от князя, – степенно ответила женщина.
Кат и Груздь обменялись понимающими взглядами. Да уж, новости разлетаются, что та ворона. А ведь никто перед ними по дороге не шел, заметили бы следы. Неужто по полям напрямую бегают? Кат задумался, а потом вспомнил – ну да, говоруны же! Хрен где спрячешься, если они знают.
– Груздь. Дружинник я княжеский.
– Кат. М-м-м, странник… – Сталкер запнулся, представляясь. А действительно, как себя здесь обозначить? Странник и есть.
– Вера Толмачева. Ну, Вера Викторовна, если уж полностью. Для молодежи.
Женщине было крепко за пятьдесят, поэтому путники молчаливо приняли ее старшинство. Викторовна так Викторовна, язык не сломается.
Не Гудмундсдоттир, в конце концов.
– Пойдемте ко мне, что ли… – не спрашивая, утвердительно сказала она. – Я ж местная староста, мне и гостей принимать.
– Ведьма она местная, – подскочив поближе к Кату, шепнул ему на ухо Садко. – Осторожнее с ней, она здесь власть.
Если Вера Викторовна и слышала его шепоток, то вида не подала. Как шла впереди, так и не обернулась. Кат кивнул бродяге, показывая, что понял.
Прошли пару улиц, свернули налево к стоящему на отшибе дому за добротным забором из листового железа. Деревенька и до Черного дня была невелика, от силы полтора десятка улиц, а сейчас и вовсе ужалась. Редкие явно жилые дома перемежались с наполовину разобранными, наполовину разрушенными пустыми жилищами.
Под ноги Кату бросилась небольшая рыжая собака, выскочив из щели в покосившемся заборе. Автомат, до того мирно висевший на плече, словно ожил в умелых руках, успев – как бы сам собой – и спрыгнуть вниз, и даже сняться с предохранителя.
Собака щелкнула зубами, чуть не сломав клык об оказавшийся перед самой мордой компенсатор, взвизгнула и отскочила назад.
– А ты шустрый… – с иронией протянула староста. – Чуть Шарика не порешил. Он смирный вообще-то, просто чужих не любит.