Догоняя рассветы

Наивный. Добрый. Чистый

Серёжа. У него зелёные глаза и льняные волосы. Нежные руки и тонкие ноги. Улыбка до ушей. Поистине мальчик-колокольчик. Студент-первокурсник, будущий хореограф. Наивный, добрый и чистый. Мне, уже получающей диплом, он казался пришельцем из другого мира. Конечно, я тогда и не думала влюбляться, но всё же рванула на край Вселенной. Туда, где омут, где илистое скользкое дно.

Учебный год стремительно летел, размахивая обширными крыльями новых знаний. Грея душу нежданной любовью, я познакомила Серёжу со своими родителями. Помню, было 8 марта. Стояла ранняя оттепель. И так кстати собрались три выходных дня. Когда провожала суженого на автобус, пошёл дождь. И мы, пока шли на автовокзал, промокли. Тогда он говорил, что явно небо плачет по одной причине – не желает нашей разлуки. (Эти слова почему-то мне запомнились. Раньше, когда лил дождь, повторяла их, произносила слово в слово. Теперь же, накормленная страданиями до отвала, предпочитаю более яркие, радостные слова и мысли).

А потом было лето. У меня возник небольшой отдых и начались поиски работы. На него в это же время навалились деревенские дела. Я бегала на телеграф, что позвонить в далёкие края. Увы, каждый раз дома его не заставала.

Сентябрь пришёл молчаливым и хмурым. Новый учебный год я начала уже как педагог и режиссёр. Сережа перешёл на второй курс. Ни звонка, ни телеграммы. Увидев, как я страдаю, мама в первые же выходные отправила меня в город. Помню, как бежала по ступенькам общаги на четвёртый этаж. Как стучала в его дверь. И какую звонкую «пощечину» получила. Серёжа сказал, что мама не разрешает ему… жениться. А раз так, то он больше меня не любит. Видеть меня не желает. И настоятельно просит оставить в покое…

Года два я отходила от шока. Спасала работа. На других мужчин уже не смотрела. В любовь не верила. Но упорно колесила по области в поисках себя. Такой явно потерянной и несчастной тогда была.

А потом встретила его в редакции газеты, в его родном посёлке. За свежим номером Сергея отправила молодая жена. Девушка чем-то походила на меня – кругленькая, бойкая, острая на язычок. Единственное наше отличие было в том, что она приехала на режиссёрскую практику беременной. Я же, имея диплом режиссёра, статус репортёра, опыт и деловые связи, была свободна от семейных уз и обязательств.

В Доме культуры, с которого начались мои трудовые будни, новенькую сразу не взлюбили. Там вообще не жаловали молодых, красивых и талантливых. Сонное царство, в котором движением было лишь вязание носков и чаепитие каждые полчаса, нельзя было беспокоить. Мне тогда круто повезло: поработав на «благо» культуры, я сбежала в журналисты, по настоятельному приглашению главного редактора.

И вот теперь представьте себе ситуацию: эта девочка просит помочь. Дескать, нужна статья о её творческой работе, как дополнение к бурной практической деятельности. Ревности у меня не было. На тот момент сердце уже не было свободно. Да и мальчик Серёжа, женившись по залёту и облачившись в мужицкую робу, заметно упал в моих глазах.

Конечно, я помогла. И получила от «соперницы», образно говоря, пулю в висок. Узнав о том, что у нас с Серёжей когда-то были отношения, девочка распустила обо мне неприятные слухи. Вот только здесь меня уже знали и уважали, не раз видели на большой поселковой сцене, и читали. Серёгиной женушке местные быстро прикрыли рот. И хотя мы с ней здесь были одинаково чужие, как бы она ни старалась очернить меня, втоптать в грязь, я всё равно оставалась белой и пушистой.

Чему эта история научила меня, молодую и зелёную? Благодарности. Каждый раз, когда вспоминаю свою любовь, говорю «спасибо» Серёжиной маме. Увы, не была с ней знакома. Но именно она, встав между нами, дала мне возможность не только поплакать, но и познать мир. Даже не могу представить своё будущее в таёжной глуши. Огород, свиньи, коровы, куры. Наверное, моя жизнь неслась бы по этому кругу, не имея возможности сказать мужу и строгой свекрови слово поперёк.

Благодаря Серёже я научилась прощать и отпускать. Пусть не всегда (и не сразу) у меня это получается. Но главное – работать над собой, правда? А счастье… Счастье – это всего лишь маленькая условность. Это миф, который придумали, чтобы утешать. На самом деле счастье – это состояние души. Когда любишь и не держишь зла на прошлое. Когда не связаны крылья за спиной. Когда беды, проблемы и прочие неприятности принимаешь как уроки, а не как наказание. И когда отдаёшь больше, чем можешь принять…

Серёжа. Зелёные глаза и льняные волосы. Нежные руки и тонкие ноги. Улыбка до ушей. Поистине мальчик-колокольчик. Студент-первокурсник, будущий хореограф. Наивный, добрый и чистый. Каким бы ни было наше прошлое, я буду помнить тебя именно таким. Счастья тебе, гармонии… и любви.

Михалллна

Маленькая, тихая деревенька уютно расположилась на берегу Иртыша. Первая от реки улочка состояла из рубленных, чёрных от времени и непогод домиков. Между ними – заросшая травой песчаная колея.

Сверкая на тусклом осеннем солнце крохотными оконцами, домики эти словно клонились к закату с высоты крутого склона, любуясь своим отражением в воде… С большака их уже не было видно из-за спин больших, добротных, кирпичных усадеб. Всё новые и новые «плоды» современной цивилизации нахально подступали к избушкам.

В одном из таких домиков давно жила Танька. Татьяна Михайловна. Или просто Михалллна. Так звали её меж собой деревенские.

Она была странной женщиной. Маленького роста. Кругленькая. С пышной, колыхающейся при быстрой ходьбе грудью.

Ссутулившись, Михалллна быстро шагала по деревне. Размахивая правой рукой, словно дирижируя в такт. Бормоча что-то себе под нос, Танька хмурилась, складывая трубочкой пухлые, почти алые, но без всякой помады губы. В её глазах, ярко-синих, огромных и детских, бликами отражались опадающие жёлтые листья. Впечатляющая картина из осенних кадров.

Её боялись даже местные мужики. Эта пигалица (посторонние не верили) обладала недюжинной физической силой. И могла дать по физиономии любому двухметровому детине, если считала себя оскорблённой.

Бабы старательно обходили Михалллну стороной. Ведь Танька не терпела сплетен. Могла даже окна побить болтунам – наказание за длинный язык.

На момент нашего знакомства ей было около 40… Она, последняя в многодетной семье, осталась жить с матерью. А когда той не стало, не захотела бросать родительский дом.

Михалллна была сибирячкой. Настоящей, можно сказать, экологически чистой. Не выносила даже запах спиртного и сигаретного дыма. Обожала трескучий мороз. И никогда не болела.

Так она и жила. Скучно, однообразно и одиноко. Пока в её жизнь одним августовским днём не ворвалась я. Молодая режиссёрша, горожанка. Не терпящая застоя и однообразия.

Мне было чуть за 20. Избавившись от родительской опеки, уехав за 400 км от Омска, я оказалась в этой деревеньке в одном из северных районов области.

Я отличалась от местных. Очень. В яркой «лимонной» кофте, в зелёных штанах и красной куртке. С рыжим «ёжиком» на голове.

Моя персона вызывала любопытные взгляды и насмешки. Я стала клоуном для них – больших, пышущих здоровьем людей. И ладно. «Косить» под местную серость не собиралась. Молодая была. Дерзкая.

Меня поселили у Таньки «на квартире». Впервые увидев хозяйку и дом, я притихла. Сникла. Захотелось сразу домой. К маме с папой. В нашу благоустройку с большими светлыми комнатами… Но сдаваться было не в моих правилах. Присмотревшись к Михалллне повнимательней, решила действовать.

Наша с Танькой жизнь очень напоминала гастроли. Я таскала её на репетиции и постановки. Обсуждала костюмы и декорации. Советовалась во всём, давая возможность Михалллне выбраться из своей маленькой «раковины». Глаза этой женщины загорались особым, почти звериным блеском. Она «болела» моими идеями. Она наконец-то проснулась!

Таньке нравилась наша весёлая и яркая жизнь. Плюнув на все деревенские каноны, на новогодней дискотеке она предстала совсем другой. Юбка по колени, облегающая аппетитные полные бедра, и манящее декольте вогнали в ступор всех присутствующих мужиков.

Местный председатель-ловелас (красивый мужчина, «примерный» семьянин и отец двоих детей) тоже не остался в стороне. Несколько дней он ходил кругами у Танькиного дома, противно скрипя хрустящим снегом. «Прогнала!» – торжественно объявила мне хозяйка, от волнения колыхая грудью… И озорно засмеялась, как нашкодивший ребёнок.

Она изменилась не только внешне. Огромные глаза наполнились жизнью, утопив в слезах одной лунной ночью её одиночество. Колокольчиковый смех Таньки звучал повсюду. Перестав хмуриться, Михалллна засияла, как росинка на утреннем солнце.

Заметив перемены, к ней потянулась родня, «забросившая» несносную девчонку, как потрёпанный валенок на полати. К нам в гости стали захаживать Танькины братья. Здоровенные дядьки в возрасте, имеющие детей и даже внуков. Забегали («помочь по хозяйству») племянники с жёнами и ребятишками. Крохотный домик Михалллны постепенно наполнялся музыкой, светом и детскими голосами.

И ко мне изменилось отношение деревенских изменилось. Может, благодаря Танькиному авторитету (способна ведь и в морду дать!). А может, благодаря моим «заслугам» в местном клубе. Женщины стали носить короткие стрижки. Тёмно-зелёные, синие пальто в пол… Впрочем, красить волосы многие не отважились. Но тушь для ресниц появилась почти у всех. Всё чаще стали «ходить» по улицам брюки, маняще облегая изящные женские ножки…

Так что первую мини-революцию в своей творческой жизни я совершила! Правда, броневика под рукой не оказалось. Были лишь огромное желание помочь этим «затюканным» женщинам измениться.

Даже через год, уехав в райцентр играть в КВН, я приезжала в гости к Таньке. Ну как в гости… Дом Михалллны стал для меня родным. Её родня – моей роднёй. Её деревня – моей.

Меня здесь ждали. С любопытством рассматривали наряды и очередное безумие на моей голове.

Меня по-своему любили и жалели. Городская ведь. Коров не доит. Не прядёт. Не шьёт. Пестик от тычинки отличить не может.

С Татьяной Михайловной мы дружим по сей день. Я живу в Омске. Она – за 400 км от города. Но это не мешает нам общаться. Делиться друг с другом радостями и печалями.

Порой так не хватает её смеха. Звонкого, как колокольчик. Не хватает её мудрых слов. И житейского опыта.

Не хватает пушистого белого-белого снега, огромными шапками развалившегося на крышах. Не хватает потрескивающих в печи дровишек и незабываемого запаха хвои. Огромных, как крылья бабочки, снежинок. И Танькиного румянца на круглом, радостном лице.

Когда подрастут мои мальчишки, мы с мужем обязательно повезём их в деревню к Михалллне. Они будут звать её «баба Таня». Учиться носить воду в вёдрах на коромысле. Топить печь. Забирать куриные яйца из гнезда несушек. Кормить овечек. Осваивать всё то, чему они никогда не смогут научиться, живя в городских благоустройках с большими светлыми комнатами…

Заноза

…Мы смотрели друг на друга глаза в глаза. Щука вытаращила матовые зенки, яростно била длинным серым хвостом, пытаясь выскользнуть из крепких рыбацких рук.

– Исполнишь три желания? – спросила я.

Гневно захлопнув зубастый рот, рыба отвернулась и затихла. Обиделась наверное. На Емелю я не похожа, а щука, видимо, не обладала волшебным даром.

Я приехала в маленькое село с красивыми домами и людьми. Здесь был рай для творческих людей. В Доме культуры собрался талантливый театральный коллектив, а в Центре семейного досуга молодёжь играла в КВН.

Бывшее когда-то рыбацкой деревушкой, село сохранило традиции предков. Люди в нём жили открытые и гостеприимные. Здесь умели готовить отменную уху и гнать самогон, по цвету и вкусу напоминающий коньяк. Во многих семьях мужики занимались нехитрым промыслом и… браконьерством. Ведь стерлядь и пушнина всегда в цене. Вот местные и зарабатывали, расставляя по ночам сети в Иртыше, а капканы – в таёжных лесах, начинающихся на правом берегу…

Но с появлением в селе новенького работника прокуратуры спокойная и сытая жизнь для многих закончилась. Север на своём карьерном компасе Марк (так звали следователя) выбрал сознательно.

– Да здесь и работать-то не надо, – говорил он. – Лежи себе на печи да жуй калачи…

Но когда приступил к работе, понял, что калачи жевать будет некогда. Молодого следака загрузили по полной, выдав уйму нераскрытых дел. Надо признать, что Марк был отличным специалистом. Практика давалась ему легко – он раскрывал преступления одно за другим, удивляя руководство и вызывая тихую ненависть местных мужиков. Он стал, образно говоря, занозой на мозолистых руках браконьеров: взяток не брал, угроз не боялся.

Некрасивый, с совиным носом и торчащими ушами, прокурорский работник почему-то пользовался повышенным вниманием у женщин. Туманный взгляд блуждающих серых глаз следака и песни под гитару сводили сельских дам с ума. В романтичном порыве они сдавали мужей и любовников, простодушно выбалтывая Марку тайные места нелегального промысла.

Поселившись в нашей общаге, Марк оперативно провёл досмотр комнат в поисках вкусностей и досуга. Ко мне забегал на чай, к соседке – за любовью, к коменданту дяде Васе – одолжить рубли до получки.

Парень любил выпить «чистенькой», вкусно поесть и повеселиться. За чужой счёт, конечно. В один из дождливых вечеров мокрый и пьяный Марк постучал в мою дверь. От него пахло самогоном и беляшами. Помешивая ложечкой горячий чай, он плакал, как ребёнок. Устал от ночных дозоров, чередующихся с многодневными пьянками. Устал ночевать в чужих постелях. Устал жить…

Я слушала его и видела другого Марка – обросшего комплексами проблем, беспомощного и очень несчастного. Одиночество. Безысходность. Дальше тупик. Следак ушёл из моей комнаты трезвеющей походкой. Высоко подняв ворот длинного чёрного пальто, он стал похож на кавалериста. Ещё бы ему верного коня да шашку наголо…

С того вечера между нами возникла дружба. Он в шутку стал называть меня мамочкой, прятал по карманам мои сладкие заначки и рассказывал свежие байки из жизни прокуратуры.

Каждый из нас был поглощён своей профессией: жили на работе, спали с ней же. Только я играла в команде КВН, пробуя разные образы на сцене, а Марк заигрывался ими в собственной жизни. Ему прочили блестящую карьеру. Его любили женщины. Его даже уважали враги.

И вдруг, в один из тёплых апрельских дней, прокурорский работник влюбился! Впервые наплевав на работу, взял отпуск, чтобы больше времени проводить с ней – тихой маленькой брюнеткой. Перестав пить, парень похорошел, наел щеки и небольшое брюшко. Походка следака стала медленной, ленивой. Из маленького, паршивого котёнка он вырос в сытого, вальяжного кота. Марк вдруг захотел создать семью, есть наваристые борщи и горячие котлетки с поджаркой…

Увы, любовь плохо отражалась на его работе. Марк уже, как говорится, не рвался в бой – больше времени проводил в кабинете, обложившись толстыми папками. Он уходил со службы пораньше – спешил в свою берлогу на уютный маленький диванчик.

Чем закончился тот роман? Был ли он серьёзным и дотянулся до пышной свадьбы? Или это оказалось очередной мальчишеской игрой? Не знаю. Я уехала примерять новые образы, побоялась упустить свою удачу. А Марк остался как бы на распутье: погрязнуть в пьянстве, гулянках и служебных интригах либо жениться по любви, укрепить тыл семьёй и продолжить успешно начатую карьеру следователя.

С той поры прошло много лет… Где сейчас Марк? Погряз в собственных пороках, выбрав шаткий мостик дурной славы? Или служит прокурором, верша судьбы других людей. Может, протирает штаны в одном из кабинетов, жуя калачи в министерской столовке. Не могу сказать. Надеюсь только, что компас помог ему выбрать правильное направление. Хочу верить, что живёт он в ладах с собственной совестью, честен и справедлив. Остался таким же, каким был в самом начале карьеры. Таким, каким его знала я…

Спасибо!

– Это наш маленький Париж, – ухмыльнувшись, сказал водитель пассажирского VOLVO, когда автобус въезжал в таёжный посёлок.

Вот так Париж. Крайняя точка моей творческой географии. Дальше уже дебри тайги. Едва различимые в тумане макушки сибирских сосен звенели, наклоняясь от порывов ветра то вправо, то влево. Красота пейзажа завораживала. Хотелось молчать и слушать.

Очевидно, местные жители так и поступали. Редко впуская посторонних в свой сонный, неспешный мир, они в большинстве своём были молчаливы. Жили на прибыль от сбора орехов, брусники и клюквы. На столе всегда дымилась отварная, рассыпчатая картошечка, хрустела квашеная капуста, приправленная лучком и маслицем. Но самое почётное место здесь отводили чаю. Заваривали его по-особенному. Поэтому напиток был крепким, ароматным и слишком.. горьким. Тем не менее вкусным и необычайно бодрящим…

Устроившись на работу в местный Дом культуры, я уже потирала руки в предвкушении бурной деятельности. Но, попав в атмосферу сонного вязания носков, перемежаемого сплетнями и интригами, уже через неделю бежала к местной телеграфно-телефонной точке. Захлёбываясь слезами, моя тонкая творческая натура жаловалась родителям, что не может творить в таких условиях ничегонеделания…

Через несколько дней мне позвонили из редакции местной газеты и пригласили на работу. Потом выяснилось, что папа, журналист такой же районной газеты, но в пригороде, позвонил «на север» и попросил пристроить чадо, авось что-то получится. Так у меня начались настоящие «армейские» будни.

Коллектив редакции был мужской. В холодном, суровом климате (бесконечные дожди, туманы летом и лютые морозы уже с октября) мои коллеги пили горькую, заедая орешками безысходность и вселенскую тоску. Репортажи с заседаний местной администрации да статьи о медицине – вот и весь сухой «суповой набор».

На меня посмотрели снисходительно: ну давай, мол, напиши… Первая моя статеечка была о Центре детского творчества. Прочитав её, ответственный секретарь Николай Николаевич удивлённо поднял густые чёрные брови:

– Недурстве-е-енно.

Он задумчиво посмотрел на свои пальцы. Потом очень тактично отметил кое-какие шероховатости текста статейки, требующие доработки, шлифовки.

С той минуты Николай Николаевич стал поистине моим товарищем, помощником, наставником. Имея за плечами громадный журналистский опыт, он направлял меня, почти не правил написанные мною статьи. И хвалил. Чего нельзя было сказать о редакторе.

За глаза его звали Палычем. Шеф был длинным, нескладным, всё время курил и задумчиво смотрел в окно. Он мало говорил, и в этом угрюмом молчании было что-то жутковатое. Редактор никого не щадил. Особенно Николая Николаевича. К нему у главного была особая неприязнь – полагал, что ответсек метит на его место. Так они и воевали друг с другом, не прерывая словесные баталии много лет: шеф крыл матом, ответсек деликатно и тактично намекал.

Я была на стороне Николая Николаевича и по-своему его жалела. Ответсек никогда не жаловался на обстоятельства. Это был одинокий, с какой-то щенячьей грустью в глазах мужчина. Имея жену – педагога местной школы, бредившую карьерой, и дочь-студентку, на склоне лет вдруг оказался никому не нужен. Красивый, с шикарной чёрной бородой, он напоминал доброго художника из сказки. Ласковая, чуть застенчивая улыбка, тихий голос. И даже ругаться не умел. В словарном запасе этого человека прижились только два ругательных слова: «мартышка» и «редиска».

Николай Николаевич многому научил меня. Менялись редакции, коллективы, шефы, но такого наставника, который отдаёт весь опыт ученику, в моей жизни больше не было. Но я предала Мастера. Сбежала…

Когда поняла, что не смогу выжить в бесконечной тоске северного края (пить вместе со всеми горькую не хотелось), я умчалась к иным «мирам» – в другую редакцию, с молодым, обаятельным шефом и весёлым, дружным коллективом. Палыч меня нехотя отпустил – как-никак, а писать научилась интересно и живо. А Николай Николаевич мне в дорогу чаю заварил и отдал большую дорожную сумку…