Непогрешимая Россия

Приход Гитлера к власти не обрадовал Муссолини, а насторожил, и, на всякий случай, он подписал в сентябре 1933 года договор о дружбе с Советским Союзом. Лаваль, перед тем как подписать такой же договор от имени Франции, съездил в январе 1935 года в Рим, посоветоваться с Муссолини. Муссолини дал «добро», и Лаваль в мае 1935 года подписал такой договор в Москве[38].

А перед этим, летом 1934 года, две «фашистские» державы чуть не передрались из-за Австрии. Муссолини двинул свои войска на перевал Бреннер и на четыре года отсрочил аншлюс Австрии.

Когда в 1939 году наметилось улучшение отношений между СССР и Германией, статс-секретарь МИД Германии Вейцзекер сослался именно на пример Италии: «Идеологические расхождения вряд ли влияли на русско-итальянские отношения, и они также не должны стать камнем преткновения в отношении Германии[39].

Через месяц исполнится 80 лет со дня заключения знаменитого советско-германского пакта. Хорошо представляю себе, какой дикий вой поднимет по этому случаю либеральный сброд всех стран! Опять будут ставить на одну доску Сталина и Гитлера, клеймить их обоих как злых демонов, из-за которых и началась Вторая мировая война. Лживость этого либерального мифа о пакте 1939 года давно разоблачена, повторять контраргументы не имеет смысла, люди мыслящие и так их знают, а с противной стороны мы имеем лишь хор либеральных колдунов, который твердит одну и ту же мантру, гипнотизируя самих себя и публику. Я лично могу лишь выразить сожаление о том, что этот пакт оказался непрочным. Раз он таким оказался, значит, так и должно было быть. Но в вопросе, почему случилось именно так, полной ясности нет.

Реликтовые обожатели Сталина и Гитлера до сих пор смотрят друг на друга как солдаты двух сражающихся друг с другом армий. Они категорически против того, чтобы их кумиров ставили на одну доску. Их возмущение понятно, когда эта операция осуществляется со знаком «минус», но они против неё даже тогда, когда «минус» меняют на «плюс», а зря.

Один из основателей испанской фаланги, Ледесма Рамос, ещё до создания этой партии, в 1931 году, провозглашал в своей газете «Ла Конкиста дель Эстадо» такие лозунги: «Да здравствует новый мир XX века! Да здравствует фашистская Италия! Да здравствует Советская Россия! Да здравствует гитлеровская Германия! Да здравствует Испания, какой мы её сделаем!»[40] Впрочем, и гитлеровской Германии тогда ещё не было, а что касается Советской России, то Ледесма Рамос видел в сталинском государстве плод «русской национальной революции», совершенно чуждый по своему духу марксизму[41].

На таких же позициях стоял французский писатель Дриё Ла Рошель. В 1934 году он писал в своей книге «Фашистский социализм»: «Волну диктаторской мании в Европе провоцировал пример Москвы… Фашизм Рима или Берлина, Варшавы или Анкары кажется мне скорее следствием тенденции, идущей из Москвы, чем противодействием ей»[42]. Как видим, были не только коммунисты, но и фашисты, которые признавали первенство русского маяка, причём ещё с ленинских, а не только со сталинских времен!

В 2004 году я написал работу «Один исток двух потоков». Так я назвал Жоржа Сореля, идеолога революционного синдикализма. После Октябрьской революции он посвятил новое издание своей написанной в 1908 году книги «Размышления о насилии» Ленину, но он же гордился тем, что сумел повлиять на Муссолини, «человека, несомненно, не менее необыкновенного, чем Ленин» [43].

В Приложении к новому изданию своей книги Ж. Сорель писал, оправдывая Ленина, что использование насилия привело большевиков к власти для того, чтобы вернуть России её национальное сознание. И вот, под руководством Ленина, который сочетает в себе способности Петра Великого, как государственного деятеля, и национальные чувства Николая I, большевики снова сделали Москву столицей России. В итоге Сорель называл большевизм явлением «русским и московским».

В те времена мало кто предвидел эволюцию большевиков в этом направлении. Сорель плохо знал, что у нас происходит, но у него была прекрасная интуиция.

Но и Муссолини говорил, что больше всего обязан Сорелю, называл его своим учителем. И когда десять лет спустя после смерти Сореля стало известно, что могила Сореля на парижском кладбище Пер-Лашез находится в запущенном состоянии, две страны вызвались взять на себя заботу по уходу за ней. Это были Советская Россия и фашистская Италия. Но вернемся к Дриё. Он, как и Ледесма Рамос, поддерживал всех диктаторов: «Я за Сталина, Муссолини, Гитлера, Пилсудского и так далее», он понимал, что такие фигуры необходимы, они порождены эпохой, когда происходят «великая реакция, которую познал когда-то Императорский Рим»[44](опять Рим!).

Эволюция слева направо была в ту эпоху обычным делом. Муссолини и Пилсудский начинали как вожди социалистов, а кончили как националистические дикторы. Мы уже приводили пример итальянского коммуниста Бомбаччи. Ещё более яркой и знаменитой фигурой был Жак Дорио, многолетний мэр парижского рабочего пригорода Сен-Дени, вожак французского комсомола, а потом один из руководителей Компартии, исключенный из неё за оппозицию нелепому курсу Коминтерна, объявившего социал-демократов «социал-фашистами, ещё худшими врагами, чем сами фашисты». Дорио выступал за создание Народного фронта. Его идею взяли на вооружение, а самого Дорио выкинули. Он не растерялся и организовал свою партию – Французскую Народную партию. Дриё вошёл в её руководство. Отношения Дриё с этой партии были неровными. В 1936 году он в неё вступил, а в 1938 из неё вышел.

С 22 июня 1941 года уже нельзя было быть одновременно за Сталина и Гитлера, приходилось делать выбор, и Дриё заметался. Сначала он демонстративно помирился с Дорио, бывшим коммунистом, который ушёл на Восточный фронт воевать против коммунистов. Но победы Красной армии привели к тому, что Дриё «прозрел» и 10 июня 1944 года записал в своем дневнике: «Мой взгляд обращен к Москве. Когда фашизм терпит крах, я связываю мои последние мысли с коммунизмом. Я желаю ему победы». «Сталин лучше, чем Гитлер, его победа – это победа более сильного человека над более слабым»[45].

Почему же всё-таки эти два сильных человека передрались, а не договорились? Ведь Сталин тоже эволюционировал в сторону национал-социализма.

Тупые либералы до сих пор рассказывают сказки, будто Сталин вспомнил о «великих предках» только когда немцы подошли к Москве. Но фильмы «Петр Первый», «Александр Невский», «Суворов», «Минин и Пожарский» были выпущены до войны. А решающий поворот был начат ещё раньше. В мае 1934 года было опубликовано постановление Совнаркома и ЦК о преподавании истории. До этого учащимся вместо истории реальных народов преподносили абстрактные определения общественно-экономических формаций. Позже, в январе 1936 года новое постановление пояснило, что эти вредные тенденции и попытки ликвидации науки исходили от так называемой «школы Покровского». А в августе 1937 года были осуждены: непонимание прогрессивной роли христианства и монастырей: непонимание прогрессивного значения присоединения к России Украины в XVII веке и Грузии в конце XVIII века (теперь его опять перестали понимать); идеализация стрелецкого мятежа, направленного против цивилизаторской политики Петра I; неправильная историческая оценка Ледового побоища.

Да это было в том самом «страшном» 1937 году, страшном для интернациональной части коммунистической элиты. Эту элиту ни в коем случае нельзя было сохранять в её тогдашнем виде. Именно от неё исходил оголтелый антифашизм, ведущий к войне, но она же была неспособна противостоять «фашизму» в этой войне. Как вспоминал И. Эренбург, в начале войны в ходу были рассуждения типа «против нас обманутые немецкие рабочие крестьяне, надо им объяснить, и они повернут оружие», но объяснять пришлось четыре года и объяснять оружием, а немецкие рабочие и крестьяне сопротивлялись с невиданным упорством, потому что тоже сражались за Родину и за идею.

Проницательные люди понимали, какие изменения происходят в Советском Союзе. Граф Чиано, министр иностранных дел Италии и зять Муссолини, отмечал, что Советский Союз порвал с интернационализмом и пришёл к своего рода «славянскому фашизму». Сотрудник МИД Германии Ю. Шнурре в своём меморандуме, написанном 27 июля 1939 года, т. е. накануне заключения пакта, обращал внимание своих шефов на то, что «слияние большевизма с национальной историей России, выражающееся в прославлении великих русских людей и подвигов (празднование годовщины Полтавской битвы Петра I, битвы на Чудском озере Александра Невского) изменили интернациональный характер большевизма»[46].

Понимал ли это Гитлер? Да, понимал. В 1924 году, когда он писал «Майн Кампф», перед ним стоял образ России, съеденной и обглоданной евреями, пустого географического пространства, которое остаётся только занять, но когда, после начала советско-финской войны, Муссолини разорвал дипломатические отношения с СССР и в письме Гитлеру от з января 1940 года призвал Гитлера сделать то же самое и начать войну против нашей страны, Гитлер ответил ему в длинном письме от 6 марта, что Сталин преобразует большевизм в русский национализм. Еврейское и международное влияние в большевизме уменьшается. Как только Литвинов покинул свой пост в Министерстве иностранных дел, русские начали дружественные заигрывания с Германией. Россия, видимо, превращается в государство с националистической идеологией. Гитлер считал, что не исключена возможность, что Россия и Германия будут рука об руку работать вместе ради мира.

Несколько дней спустя в Рим приехал Риббентроп. В беседе с ним Муссолини упомянул о том месте этого письма, где Гитлер говорил об изменении природы большевизма, и спрашивал мнение Риббентропа: подтверждают ли его впечатления от двух поездок в Москву, что Сталин отбросил планы мировой революции? «Неужели вы на самом деле в это верите?» – спросил Муссолини. Риббентроп ответил, что верит, так как Каганович остался единственным евреем в Политбюро, а после устранения Литвинова из Министерства иностранных дел еврейское влияние в советском правительстве сошло на нет. Риббентропа удивило, насколько приятно проходило его общение с советскими вождями во время банкета в Кремле[47]. В беседе с Чиано 10 марта 1940 года Риббентроп сказал: «Я чувствовал себя в Кремле словно среди старых партийных товарищей».

У нас ещё с советских времен была официально взята на вооружение версия, будто главной причиной Второй мировой войны была политика умиротворения Гитлера, проводившаяся с исключительной целью направить его агрессию на Восток, против Советского Союза, и, как кульминация этой политики – Мюнхенское соглашение. Эта версия тоже натянутая, она опровергается фактами.

Мина замедленного действия, которая взорвалась 1 сентября 1935 года, была заложена в Версальском договоре, «злодейскую, чудовищную несправедливость» которого признавал даже Анри Барбюс, певец Сталина. Главной целью Гитлера была ликвидация роковых для Германии последствий этого договора, навязанного Германии западными державами, а не Советской Россией – Ленин этот договор тоже осуждал.

Если западные державы так жаждали направить агрессию Гитлера на Восток, почему же они вцепились ему в спину, когда он двинулся на Восток? Ведь он им войны не объявлял – войну объявили они.

Яблоком раздора стала Польша. И есть все основания считать её виновницей войны. Западные державы, может быть, и хотели бы стравить Германию с Советской Россией, но мешала Польша. В 1938 году СССР был готов оказать помощь Чехословакии, но Польша заблокировала проход советских войск через польскую территорию и сама приняла участие в разделе Чехословакии, захватив часть Тешинского угольного бассейна, и подумывала об аншлюсе «польской Австрии» – Литвы. И когда летом 1939 года Англия и Франция через третьестепенных лиц вели с Советском Союзом какие-то вялые переговоры, Польша опять отказывалась пропускать советские войска через свою территорию, а как тогда Советский Союз мог бы воевать с Германией, с которой у него не было общих границ? Чтобы такие границы появились, необходимо было ликвидировать Польшу, что и было сделано.

Этот вариант предусматривал Ф. Энгельс, когда писал К. Марксу 23 мая 1851 года: «Поляки – разложившаяся нация, которая нужна как средство лишь до того момента, пока сама Россия не будет вовлечена в аграрную революцию. С этого момента существование Польши не имеет никакого смысла». Партийный журнал «Большевик» в номере 18 за 1939 год припомнил это высказывание.

И Гитлер в речи 6 октября 1939 года назвал главной причиной победы германской армии нежизнеспособность польского государства. «На костях и крови немцев и русских, – заявил он, – без всякого учета исторических, этнографических и экономических условий было создано государство, не имевшее никакого права на существование». Речь эта была напечатана в «Правде» 7 октября 1939 года.

Помните, у нас такую песню: «В полях, за Вислой сонной, лежат в земле сырой Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой»? Эта песня утешала матерей погибших солдат тем, что «помнит мир спасенный, мир вечный, мир живой Серёжку с Малой Бронной и Витьку с Моховой». Да ни хрена он не помнит, этот спасённый мир! Поляки в русофобском озверении ломают сегодня памятники на могилах советских солдат, так стоило ли спасать этот мир?

В начале апреле 1943 года Муссолини во время очередной встречи с Гитлером в Зальцбурге предложил ему начать переговоры со Сталиным о сепаратном мире с Советским Союзом. Гитлер отверг это предложение[48]. А жаль.

Если бы договорились тогда с Гитлером о мире при условии отвода немецких войск за границу 1941 года, не лежали бы Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой, а с ними и миллионы наших солдат не за Вислой сонной, ни в других странах, Польша наслаждалась бы благами немецкой оккупации, а западные «союзники» так и не сунули бы носа на европейский континент. Конечно, это было невозможно, не пошёл бы Сталин на такой мир, а жаль.

Сепаратный мир… Очень тёмная история – встреча Сталина, Молотова и Берии с болгарским послом Стаменовым, якобы имевшая место в июле 1941 года. О ней стало известно из показаний Берии, данных во время следствия по его делу в 1953 году. Впрочем, факт этой встречи подтвердил потом и Стаменов. Маршал Москаленко, который был одним из судей на процессе Берии, рассказывал, что Молотов на этой встрече попросил Стаменова передать Гитлеру предложение о прекращении военных действий и о согласии Советского правительства на крупные территориальные уступки (Прибалтика, Молдавия, значительная часть Украины и Беларуси). Молотов назвал это «возможным вторым брестским договором». «У Ленина хватило тогда смелости пойти на такой шаг, мы намерены сделать такой же сегодня»[49].

Д. Волкогонов ссылался, излагая эту историю, на свою беседу с Москаленко, но всё же продолжал сомневаться – не мистификация ли это? Суд в 1953 году попытался обвинить в этих переговорах одного Берию, но вот это уже была бы чистейшая мистификация. Ситуации в 1918-м и 1941-м годах несопоставимы. Ленин заключил мир не потому что у него «хватило смелости», а по необходимости и с расчётом на революцию в Германии, о чём в 1941 году не могло быть и речи. Гитлер имел за собой сплочённую нацию и командовал воодушевленной победами армией, не пошёл бы на такой мир. А в 1943 году на него не пошёл бы Сталин, если бы Гитлер принял предложение Муссолини. После всего, что произошло, Сталин ставил одну цель – добить зверя в его берлоге.

Но вернемся в 1939 год. В совместном советско-германском заявлении от 28 сентября указывалось, что ответственность за продолжение войны несут Англия и Франция. Но огромную принципиальную важность имеет то, что сказал по этому поводу В. М. Молотов на заседании Верховного Совета 31 октября: «Английские, а вместе с ними и французские сторонники войны объявили против Германии что-то вроде “идеологической войны”, напоминающей старые религиозные войны… Но эти войны были во времена средневековья. Но к этим ли временам средневековья, к временам религиозных войн, суеверий и одичания тянут нас снова господствующие классы Англии и Франции?»

«Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это – дело политических взглядов. Но любой человек поймёт, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за “уничтожение гитлеризма”, прикрываясь фальшивым флагом борьбы за “демократию”».

Удивительно было слышать такие слова от человека номер 2 диктаторского режима, который только тем и занимался, что подавлял силой все идеологии, кроме «марксизма-ленинизма», да и в нём строго пресекал разные «ереси», но дорогого стоило признание им права национал-социализма на существование, в котором ему отказывают нынешние «демократии».

Ален де Бенуа заимствовал у вождя итальянских коммунистов А. Грамши концепцию «метаполитики» но он явно идеализировал эту самую «демократию», думал, что при ней можно влиять на умы в обход политики, могут запретить политическую группировку, но не могут запретить книжку. Оказалось, ещё как могут! Списки запрещенных книг на Западе и в нынешней России давно уже побили рекорд пресловутого Index librorum prohibitorum[50]. Эту мнимую демократию В. Парето очень метко назвал «демагогической плутократией»: под прикрытием речей о власти народа на самом деле господствует «Капитал, его препохабие», а если политик хочет служить народу, а не капиталу, его презрительно обзывают «популистом», хотя «популизм» это всего лишь латинский аналог греческого слова «демократия».

Но согласие между СССР и Германией продлилось всего год, в ноябре 1940 года ему пришел конец. Из-за чего?

Есть такая книга: «Только из-за Норвегии?» По-немецки её название звучит в рифму: «Nur wegen Norwegen?» Ее автор, Г. Ульрих, рассказывает о том, как Рузвельт послал в Европу заместителя госсекретаря Самнера Уэллеса, и тот с 26 февраля по 10 марта 194° года посетил Рим, Берлин, Париж и Лондон с целью уговорить их прекратить войну и выступить единым фронтом против СССР на севере Скандинавии. Германии было предложено вместе с Англией мирно оккупировать Норвегию. Гитлер, не доверяя Англии, требовал, чтобы англичане первыми нарушили нейтралитет Норвегии, заминировав ряд фьордов, и чтобы пути английского флота, намного превосходящего немецкий, не пересекались с путями высадки немецких десантов на сушу. Но, когда для проверки, будет ли соблюдаться это тайное соглашение, соединение немецких ВМС во главе с самым большим и современным военным кораблем «Бисмарк» вошло в Осло-фьорд, этот корабль был обстрелян и потоплен норвежскими береговыми батареями, и немцы поняли, что попали в ловушку[51].

«Из-за Норвегии» кончилась «странная война» и началась война настоящая. Но вся история с Норвегией началась из-за Финляндии. Из-за Финляндии треснул и советско-германский пакт. Но обо всём по порядку.

Советское правительство сразу же признало независимость Польши и Финляндии, но уже под шумок революции пыталось восстановить границы Российской Империи – в Финляндии в 1918 году, в Польше в 1920-м. Попытки были неудачными но тенденция осталась. После заключения советско-германского пакта «Сталин тотчас начал прибирать к рукам выторгованную у Гитлера часть добычи». В период с 28 сентября по 10 октября 1939 года с правительствами Латвии, Литвы и Эстонии были заключены договоры о взаимопомощи, предусматривавшие размещение там советских военных баз. 5 октября такое же предложение было сделано Финляндии, но финский министр иностранных дел Э. Эркко заявил: «Финляндия никогда не примет условия, подобные тем, которые приняли прибалтийские государства. Если это и произойдет, то только в самом худшем случае»[52].

Финны шли на уступки, но не по всем пунктам, и Молотов сказал советскому послу в Швеции А. М. Коллонтай: «Нам ничего другого не остается, как заставить их… принять наши предложения… Наши войска через 3 дня будут в Хельсинки, и там упрямые финны вынуждены будут подписать договор, который они отвергают в Москве»[53].

Шапкозакидательские настроения руководителей страны передавались военным. Маршал артиллерии Н. Н. Воронов вспоминал, что перед началом войны он сказал на совещании с Куликом, Мехлисом и Мерецковым: «Буду рад, если удастся всё решить за два-три месяца». Его подняли на смех, и Кулик приказал ему рассчитывать на продолжительность операции 12 суток[54].

И такие бездари как Кулик и Мехлис стояли тогда во главе Красной Армии! В Великую Отечественную войну они опозорились, но в Финскую войну их бездарность обернулась большими потерями и падением престижа страны и её армии. Эта война, как и предсказывал Воронов, длилась 3,5 месяца.

Началась она с провокации у деревни Майнила 26 ноября 1939 года, как и нападение немцев на Польшу – с провокации в Гляйвице, свои обстреляли своих, а свалили на финнов. Но не следует думать, будто такие методы применяют только «тоталитарные» государства. США всю свою историю живут на провокациях, начиная с взрыва на рейде Гаваны в 1898 году и инцидента в Тонкинском заливе в 1964 году, и кончая атакой мнимых «арабских террористов» на башни-близнецы в 2001 году. Разыгрывалась и потрёпанная карта «интернационализма» и «классовой борьбы». Было объявлено, будто восставшие финские солдаты и представители левых партий образовали новое правительство во главе с Куусиненом. На самом деле никакого «восстания» не было, это «правительство» везли в обозе Красной Армии, как в 1920 году везли в Польшу «правительство» Мархлевского-Дзержинского. Даже генеральный секретарь финской компартии Туоминен, живший в эмиграции в Швеции, с презрением отверг предложение возглавить это марионеточное правительство[55].

Вера в восстание прозревших «братьев по классу» продолжала, как мы помним, вредно влиять и в 1941 году. Её искусственное раздувание в 1939 году этому способствовало.

Финская война показала, на что способна сплочённая нация, когда она защищает свою независимость, даже если эта маленькая нация, противостоящая несравненно более могучему врагу. Кстати, ей для этого не потребовалась пресловутая единоличная власть. Маннергейм не был военным диктатором, как Франко, а был лишь главнокомандующим, который подчинялся гражданскому правительству.

Но когда линия Маннергейма была, наконец, прорвана, и до победы оставался всего шаг, Сталин вдруг прекратил войну. Почему? Да по очень простой причине.

5 февраля 1940 года Высший военный совет Англии и Франции принял решение направить в Скандинавию для помощи Финляндии экспедиционный корпус. 26 февраля 1940 года в Европе, как мы помним, начал шустрить посланник Рузвельта Уэллес, который хотел, чтобы к этой операции примкнула и Германия, прекратив войну против западных держав. Перед лицом такой угрозы Сталин и поспешил заключить мир.

Насчёт Германии Сталин мог не опасаться. Гитлер твердо соблюдал условия пакта, заключенного в августе 1939 года. Во время визита Молотова в Берлин Гитлер заявил во второй беседе с ним 13 ноября 1940 года: «Во время русско-финской войны Германия выполняла все свои обязательства по соблюдению абсолютно благожелательного нейтралитета». Молотов ответил, что русское правительство не имело никаких причин для критики позиции Германии во время этого конфликта.

Гитлер упомянул также, что он даже задержал в Берлине корабли, везшие в Финляндию вооружение и амуницию, на что Германия не имела права. Эта позиция Германии вызвала возмущение в Швеции, и во время норвежской кампании Германия должна была выставить большое число дивизий для защиты против Швеции[56].

Гитлер, как мы помним, осадил даже своего союзника Муссолини, который рвался на помощь Финляндии и разорвал отношения с СССР (по окончании финской войны Гитлер снова помирил Италию и СССР).

Когда начались переговоры о мире, шведский поклонник Гитлера, знаменитый путешественник С. Гедин, приехал в Германию, чтобы выяснить возможность германского посредничества в советско-финском конфликте, но в беседе с ним 4 марта 1940 года Гитлер раздраженно сказал: «Сталин не хотел этой войны. Его требования были умеренными и вполне естественными. Ведь речь идет о территориях, которые прежде принадлежали русским, да и то не обо всех. Судьба Финляндии теперь решена, и в этом она должна винить только себя»[57]

Примечания