Метафизика опыта. Книга IV. Исцеляющая Вселенная

Итак, с критерием, относящимся к актам суждения, мы разобрались. Теперь обратимся к признакам, соответствующим ему в оцениваемых волениях. Воления по своей сущностной природе являются объектами суждений, и эта сущностная природа состоит в том, что они являются актами сознательного агента, или самого сознательного агента в действии, и этот агент – тот самый, который также выносит самосознательные суждения о них. Они и суждения о них происходят одновременно как акты одного и того же самосознающего индивидуального существа, которое имеет или может иметь в своем распоряжении весь опыт, который его память может вспомнить из прошлого, включая память о прошлых волениях и их последствиях, а также о влиянии, которое они оказали на его собственный характер и его собственные тенденции действовать определенным образом.

Если, таким образом, любые конкретные волевые акты должны оцениваться по их сущности как акты сознательного существа, без привнесения в качестве стандарта какой-либо определенной заранее продуманной цели или задачи, по тенденции к достижению которой они должны оцениваться как хорошие или плохие акты, то из этого следует, что их отношение к остальной природе, характеру и тенденциям сознательного существа, которое их совершает и оценивает, представляет собой единственные факты о них, которые подлежат этому практическому и самосознательному суждению. Только факты, принадлежащие к этому отношению и составляющие его, являются фактами, которые это суждение принимает во внимание, представляя и характеризуя их, или фактами, удовлетворяющими его желание знать о них истину. Все остальные не имеют отношения к суждению. А поскольку суждение само по себе практическое, то есть руководствуется в конечном счете общей целью лучшего руководства волениями в будущем, единственные факты, которые оно принимает во внимание в указанном отношении, – это факты, показывающие, какое влияние будут иметь оцениваемые воления на природу, характер и наклонности агента, в который они включены или должны быть включены.

Таким образом, наш вывод можно сформулировать следующим образом. Как перспективные акты, воления могут оцениваться только по их ожидаемым последствиям. Но поскольку последствия, на которые они должны быть направлены, не известны заранее по какому-либо определенному заранее задуманному концу или цели, а воления, выбирая между желаниями и принимая их, делают шаги вперед в еще полностью неопределенное будущее, которое они сами создают, из этого следует, что ожидаемые последствия, по которым их следует оценивать, могут быть только их влиянием на характер агента, к которому они принадлежат и который движется вперед в будущее вместе с ними; то есть по их отношению ко всему его характеру, каким он должен стать, отчасти вследствие того, чем они являются и способствуют тому, чтобы сделать его таковым. Поэтому воления, когда они оцениваются практически, оцениваются по ожидаемой гармонии или разладу, которые они стремятся произвести в характере агента. Или, другими словами, ожидаемая гармония между оцениваемыми волениями и будущим характером агента является критерием суждений Совести, выносимых по поводу этих волений как хороших или плохих поступков; и в результате этого критерия и суждений, основанных на нем, постоянная и постоянно развивающаяся гармония характера агента становится целью, или в мыслях устанавливается как цель, к которой должны стремиться все воления. В порядке познания цель устанавливается вследствие критерия, а не критерий вследствие цели. В реальном поведении каждое действие всегда соответствует критерию, который делает его правильным.2

Это соотношение между целью и критерием в контексте познания имеет исключительное значение, поскольку открывает бесконечную перспективу перед развитием и совершенствованием характера, нежели путь, заслоняемый принятием некой воображаемой цели. Не существует не только идеального «Я», которое мы морально обязаны реализовать, как полагают некоторые моралисты, но нет и цели, которая имела бы оправдательную силу в поведении. Какую бы оправдывающую силу ни имела цель, она проистекает из критерия, в котором только и заключена оправдывающая сила. То есть сами цели оправдываются, если вообще оправдываются, своим соответствием Критерию правильного поведения. И именно действие, или фактический выбор, в соответствии с Критерием, принято называть Долгом.

Это соображение исключает все формы эвдемонизма. Даже в том, что называется самореализацией, идеальное «Я», которое должно быть реализовано, если только идеал не основан на долге или действии в соответствии с критерием, не является, с точки зрения морали, достойным реализации. Почему идеальные «Я» должны реализовываться в большей степени, чем любые другие идеалы?

Есть только один случай, только один смысл термина, в котором самореализация может быть истинной целью в поведении, и это когда мы понимаем себя как означающее (как было показано выше, что оно действительно означает) Совесть, как способ самосознания. Ибо тогда и только тогда самореализация тождественна действительному соответствию Критерию, действительному повиновению закону Долга. В противном случае вместо критерия, который является источником оправдания, термин ставит цель, оправдание которой еще нужно искать. Тогда самореализация становится одной из многочисленных форм эвдемонизма, общая характеристика которых состоит в том, что они устанавливают некий идеал человеческого воображения в качестве источника морального закона, вместо того чтобы вывести свое представление об этом источнике из терпеливого анализа человеческой природы.

Наконец, совесть, не обращаясь ни к каким другим суждениям, кроме своих собственных, оценивает волевые акты по критерию ожидаемой гармонии в характере агента. Она одобряет их, если видит, что они способствуют этой гармонии, и осуждает, если видит, что они направлены на ее разрушение или вносят разлад в характер. Поэтому, несмотря на огромное разнообразие желаний, которые человек принимает или отвергает, он неизбежно делит их на два класса: хорошие и плохие. Но как действия они не просто хорошие или плохие, их объединяют с желаниями, чувствами, мыслями и объектами всех видов. Как действия, оцениваемые с моральной точки зрения, они оцениваются как правильные или неправильные, что является терминами, строго применимыми только к действиям, и в полном смысле только к волевым действиям. Сами термины являются метафорами, взятыми из противопоставления прямого и кривого пути.

Акты выбора в соответствии с критерием сами по себе являются сиюминутными реализациями той гармонии, которую предписывает критерий. Это действия, которые сознательно продолжают и тем самым закрепляют в будущем то, примером чего они сами являются в настоящем. Воления, в которых происходит сознательная борьба между долгом и склонностью, – это действия высшего рода, по сложности, из всех видов, возможных для таких органических существ, как мы. Сознательные акты или процессы мышления, чувства и действия, о которых свидетельствует чувство усилия, сочетаются в них в самом тесном взаимодействии, и все они могут присутствовать в большой интенсивности. Когда это происходит, единство в сложности, то есть гармония, их совместного действия состоит в том, что факторы делания и чувства приводятся в подчинение фактору суждения и самосознательной мысли. Действие выбора, или воления в целом, тогда соответствует критерию, который в целом оно включает. Иными словами, действие органического существа в соответствии с критерием подчиняется закону, который оно само себе навязывает, закону, вытекающему из его собственной природы. На верхнем конце шкалы процессов и действий, то есть в высшей жизни сознательной реинтеграции, такие действия являются продолжением того процесса или действия, общего для всей органической жизни и необходимого элемента в ней, который, в силу его универсального присутствия в органической жизни, называется законом самосохранения. В высшей жизни рединтеграции моральный облик организма – это то, что поведение, предписанное критерием совести, неизбежно стремится сохранить и поддержать.

Ибо, какова бы ни была основа или, так сказать, наряд тенденций, которыми обладает организм до возникновения в нем воления, или какими бы эти тенденции ни стали в результате модификации волениями, реально изменяющим агентством в высшей жизни реинтеграции всегда является воление. В любой точке этой высшей жизни воление, как акт выбора между альтернативными желаниями, либо полностью изменяет, либо модифицирует, либо подтверждает существующий ход этой жизни. «Как ветка гнется, так и дерево склоняется»; и момент принятия решения в волении – это момент сгибания ветки. Воления реагируют на желания, между которыми они выбирают и которые являются сиюминутными проявлениями тенденций; и при этом они также реагируют на тенденции, из которых возникают желания; и весь человек в этой степени изменяется, и весь его способ реагирования на окружающий мир в этой степени становится иным, чем он был бы без воления. Таким образом, именно на волевые качества следует воздействовать, если мы хотим сформировать характер. Они – те точки, в которых наш собственный характер доступен нам; они – те действия, направляя которые мы можем привести наш характер в большую гармонию с самим собой, а также в отношения большей гармонии с окружающим миром.

Именно в этих ключевых точках Совесть применяет свой рычаг. Тот факт, что мы осознаем свои волевые качества, является кардинальным фактом во всей практической деятельности и практической науке. Ведь совесть, оценивая воления, оказывает на них реальное действие, поскольку сама является, как и они, действием, поддерживаемым реальными мозговыми энергиями. Она является реальным фактором в решениях, к которым они приходят, как когда она вступает в обсуждение, предшествующее решению, так и когда, вынося приговор одному решению, она изменяет условия, при которых будут приниматься последующие решения. Суждения совести – это одновременно высшие и последние точки, достигнутые в развитии сознательного агента, в порядке его реального генезиса и истории, и высшие и первые точки в порядке того знания, которое является одновременно знанием его реальной природы и предвидением его будущего развития. Ибо только они имеют в критерии конечный стандарт, универсально применимый, выше которого ничего нельзя придумать, и в свете которого только и может быть сформирована истинная моральная оценка природы или характера. И, как мы только что видели, они также имеют тенденцию, в своем характере действий, инициировать или определять тот волевой выбор, который в своем характере суждений они одобряют.

Теперь мы можем различать и называть воления только по их содержанию, то есть по желаниям, которые они принимают, в сравнении с желаниями, которые они отвергают; а желания мы можем сравнивать с помощью той способности различать качества желаемых удовлетворений, которой было дано название морального чувства. Но мы не судим о волениях по удовлетворению, на которое направлены принимаемые ими желания. Мы судим о них как о волениях, а не как о желаниях. Воления судят о желаниях, сначала обдумывая их, а затем принимая или отвергая их. По совести мы судим сами воления. Гармония или разлад, которые они вносят в жизнь и характер сознательного существа, являющегося их агентом, а не качество желаний, которые они принимают, – вот критерий или стандарт, по которому мы судим о них в совести; и суждения такого рода – это самое верное знание, которое мы можем получить об их реальной природе, поскольку это знание о них в их существенном характере действий. Судя о них, взор совести устремлен на весь ряд поступков, членами которого они являются, и на характер, который они стремятся сформировать, а не на удовлетворение, которое они стремятся обеспечить. Воления правильны, если они направлены на то, чтобы сделать или сохранить характер агента в единстве с самим собой, и неправильны, если они направлены в противоположную сторону. А желания хороши или плохи не из-за удовлетворений, которые являются их объектами, а в зависимости от того, насколько правильными или неправильными являются воления, принимающие или отвергающие их. Таким образом, моральная природа желаний зависит от природы воль, а воль – от гармонии или разлада, которые они стремятся внести в характер агента.

До сих пор мы рассматривали первичный и основополагающий случай природы и действия суждений совести; я имею в виду, когда они как участвуют в размышлениях, ведущих к актам решения, так и оценивают воления, которые становятся актуальными в этих завершающих актах. Есть, однако, и другой случай, когда совесть оглядывается назад и судит о прошлых волениях, вспоминаемых памятью. На этом случае я должен сейчас кратко остановиться; но для этого потребуется очень мало слов, поскольку это ретроспективное действие никогда не является простым суждением по результатам, как его называют, но всегда происходит путем возвращения нас в памяти или воображении в то положение, которое мы занимали в момент осуждаемого воления. Мы оцениваем наши прошлые поступки с моральной точки зрения, вспоминая состояние наших чувств и наших знаний в то время, когда мы приняли их в результате имманентного акта выбора. Это показывает, насколько далеко и в каком смысле мы можем осуждать себя за действия, которые мы считали правильными или, во всяком случае, не были явно неправильными, когда совершали их, и таким образом поднимаем дополнительные вопросы для самоанализа нашего прошлого поведения. Осуждая прошлый поступок, который в то время мы не считали неправильным, в свете дальнейших знаний о нашем характере, полученных после его совершения, мы можем сказать только одно: «Если бы я знал тогда то, что знаю сейчас, этот поступок был бы явно неправильным». И тут возникает еще один вопрос: «Разве я не мог знать этого тогда, если бы мной двигало искреннее желание судить или поступать правильно? Таким образом, открывается весь вопрос о том, до какой степени возможны самообман и самолесть.

Необходимость возвращать себя в воображении, когда мы судим о правильности или неправильности прошлого действия, в то душевное состояние, в котором мы находились, когда совершали его, вытекает из того факта, что моральный характер прошлого действия, как правильного или неправильного, является тем, о чем нужно судить; то есть оно должно быть взято в его характере перспективного действия, действия, находящегося в процессе совершения. Теперь, предполагая действительность критерия, мы судим о том, был ли наш прошлый поступок искренним его применением, а не о том, реализовалась или не реализовалась ожидаемая гармония, в которой заключается критерий. Результат в этом отношении акта выбора, оцениваемый теперь в ретроспективе, не может служить проверкой его правильности или неправильности даже для самого агента, а тем более для других людей. Он проверяет либо правильность самопознания агента, если предположить, что он сделал выбор в соответствии с критерием, либо силу мотивов, поддерживавших его сознание в тот момент, по сравнению с силой противоположных мотивов. Если они относительно сильны, то полная или постоянная реализация ожидаемой гармонии может быть отложена надолго. Но это не показывает, искренен ли выбор агента под руководством критерия, и не может быть использовано для опровержения претензий предвосхищаемой гармонии на роль критерия правильного или неправильного выбора. Это становится очевидным, если учесть, что движущая сила, поддерживающая критерий, не является единственным агентством, действующим в воле, но что она действует в сочетании с другими мотивами, из которых фактическое воление является результирующей энергией. Таким образом, даже ближайшие результаты выбора в соответствии с критерием частично обусловлены условиями, отличными от самого критерия, а более отдаленные результаты – вмешательством дополнительных условий, которые могут быть вовсе не обусловлены волевым усилием и которые мы не можем предвидеть. Так называемое поражение воления, соответствующего критерию, то есть его неспособность установить гармонию характера в ближайшем будущем (ибо само воление, если оно действительно, никогда не может быть побеждено), не является поэтому доказательством того, что критерий не является критерием и источником правильного действия. Он свидетельствует лишь о сравнительной слабости той движущей силы, которая поддерживала его в момент воления. Природа критерия и действия в той мере, в какой оно определяется им, совершенно не зависит от поражения. И именно от природы критерия, а не от его силы как мотива, действующего время от времени, зависит его право на послушание. Он имеет божественное и безусловное право править.

Таким образом, применяя критерий, будь то для оценки совершаемых действий или действий, уже прошедших через ретроспективу, мы всегда оцениваем их по чему-то, что неотделимо как от их сути, так и от их цели, как действий разумных и самосознательных агентов. Все мышление – это гармонизация, соединение и соотнесение этой идеи с той, в соответствии с постулатами логики. Теперь, подобно тому, как всякое мышление, управляемое желанием знать больше, чем в настоящее время, о каком-либо данном объекте, является попыткой согласовать данные факты этого объекта с самим собой и с другими, которые могут быть даны, – соответствие данным фактам восприятия является критерием или проверкой истинности мысли о фактах, посредством которой мысль возводится в знание, а не каким-либо особым заранее задуманным соответствием или гармонией идей или мыслей между собой, -так что все размышления о сознательном действии, или действии, сознательно направленном на изменение и модификацию фактов, включенных в его объект-вещество в футиро, то есть все размышления о настоящих желаниях, которые являются источниками действия, управляемые желанием узнать, какое из них произведет наилучшее изменение, есть суждение о том, какое из них наилучшим образом гармонирует с другими желаниями или тенденциями собственной природы или характера субъекта, или имеет тенденцию к гармонии между ними; И мысль о такой гармонии – это мысль, которой наше суждение всегда руководствуется более или менее явно, но обязательно в какой-то степени, хотя это и не мысль о каком-то конкретном идеальном состоянии, в котором мы можем представить себе гармонию, которая должна быть реализована. Такое конкретное идеальное состояние гармонии соответствовало бы лишь гипотезе, в мышлении, управляемом стремлением к знанию. В то же время между двумя случаями умозрительного и практического мышления существует большая разница, а именно: сила проверки истины, которая в умозрительном мышлении обеспечивается воспринимаемыми впоследствии фактами, в практическом мышлении исчезает и не оставляет нам иного критерия, кроме того, который обеспечивается самой природой мысли как гармонизирующего процесса, вместе с уже известной природой оцениваемых объектов, то есть воль. В целом, практический эффект критического воздействия самосознания на волевые акты в момент воления или выбора заключается в том, что оно стремится привести их в гармонию со своими собственными суждениями; эти суждения сами основаны на предвосхищении гармонии между волевыми актами и будущим характером агента, рассматриваемого как сам по себе, так и в качестве активного члена окружающего его мира. Таким образом, именно предвосхищение гармонии между оцениваемыми волениями и характером агента должно считаться критерием, или общим руководящим принципом, суждений Совести, в какую бы эпоху жизни индивида или истории расы они ни были вынесены.

Но следует отметить, что то, что мы можем сейчас определить как предполагаемую гармонию, присущую действию Совести, не обязательно присутствует в явном виде, ни в этой форме, ни в форме концепции вообще, в тот момент, когда Совесть судит. Это не стандартная концепция или идея, которую, подобно единице измерения, совесть приносит с собой в готовом виде, с которой можно сравнивать альтернативные акты выбора. Это лишь описание этическим теоретиком действия Совести при сравнении альтернатив друг с другом. Совесть, предшествующая Этике, судит таким образом, который в Этике анализ заставляет нас называть суждением, предвосхищая и требуя гармонии в выборе, который она одобряет. Но не подразумевается, что Совесть признает эту природу в своих собственных суждениях, хотя это та природа, которая, как мы увидим впоследствии, то есть при создании теории практики, приводит ее в соответствие с другими великими отделами мысли. Совесть одобряет и не одобряет акты выбора, оценивая один действительно лучше, а другой действительно хуже (а не просто по видимости или по сиюминутному чувству), задолго до того, как может быть сформулирован способ или основание ее суждений. Точно так же логическое мышление работает и всегда работало по принципам, которые мы формулируем как постулаты логики, задолго до того, как эта формулировка стала возможной, и совершенно независимо от того, что они были сформулированы. В том, что можно назвать предэтическими суждениями совести, субъект спрашивает себя, без ссылки на теорию, в отношении любого действия, над которым он размышляет: «Могу ли я совершить это действие, или могу ли я совершить любое другое, кроме этого, не будучи несовместимым с тем, что, как я знаю, является одновременно самой постоянной и самой ценной составляющей моей природы, как самосознающего существа?

Теперь в этом обычном для здравого смысла представлении о согласованности неявно присутствует то, что при аналитическом рассмотрении становится критерием предполагаемой гармонии. Обе идеи содержат формальный элемент соответствия между настоящим и будущим опытом, и обе ограничиваются критикой действий, не включая в себя желание счастья или благополучия в любой форме, или реализации какого-либо особого способа последовательности или гармонии; хотя верно, что счастье или благополучие случайно реализуется или будет реализовано, как сопровождение той формы последовательности, которая рано или поздно становится результатом повиновения честной самокритике. Счастье или благополучие субъекта – не более необходимая составляющая его критерия правоты, чем сохранение собственной жизни. И это, очевидно, не является частью его критерия, хотя или, скорее, потому, что является необходимым реальным условием того, что он действует и продолжает действовать в соответствии с ним. Оно предполагается при предположении любого образа действий как предмета критики. Функция совести, таким образом, заключается лишь в том, чтобы судить, будет или не будет принятие данного желания в гармонии с остальными желаниями и тенденциями субъекта во всей их полноте, когда они воспринимаются как часть известного хода природы, предполагая, что он будет продолжаться в будущем, и его собственная жизнь будет продолжаться вместе с ним.

Несомненно, в каком-то смысле это исследование со стороны Совести осуществляется не только самим субъектом, но и в его интересах; ведь речь идет о действии, которое должно быть включено в субъект, то есть о собственном действии субъекта, о котором она призвана судить. Тем не менее это совершенно не похоже на исследование того, что называется целесообразностью или целесообразным, будь то для самого субъекта или для других людей. Для того чтобы суждения о целесообразности существовали, необходимо, чтобы некая конкретная цель была сначала выбрана в качестве главной цели индивида; после этого средства ее достижения становятся предметом суждений о целесообразности, в зависимости от того, способствуют они ей или наоборот. Теперь было показано, что существует главная цель, устанавливаемая критерием, а именно – выработка у агента самосогласованного характера. Именно эта цель занимает место счастья или благополучия как в моральной практике, так и в этической теории, когда факты подвергаются строгому анализу.

В отношении критерия необходимо также признать еще одно обстоятельство, которое на первый взгляд может показаться упреком, но при рассмотрении оказывается подтверждением его обоснованности. Я имею в виду, что сам факт гармонии, само обстоятельство или свойство одной вещи гармонировать с другой, является удовлетворением для человеческого восприятия и интеллекта; удовлетворением, которое, как таковое, имеет качественную, а не количественную природу; хотя этот факт имеет предельную степень общности, как в реальном, так и в возможном опыте. И этот факт гармонии с его удовлетворением присущ суждениям Совести, взятым только как перцептивные акты самосознания, точно так же, как и суждениям чисто логического мышления; и еще мы можем добавить, что точно так же, как и суждениям поэтического и эстетического воображения. Действительно, было бы странно, видя ту постоянную и решающую роль, которую гармония играет как в умозрительном, так и в поэтическом и эстетическом мышлении, если бы оказалось, что она не играет соответствующей роли в руководстве практикой в целом. Как нельзя утверждать, что удовлетворение, неотделимое от восприятия гармонии, является обстоятельством, от которого зависит характер гармонии как критерия правильного действия, так и нельзя утверждать, что его неотделимое присутствие лишает гармонию права претендовать на этот характер и функцию. Главная задача истинной этики – показать реальное отличие, если таковое имеется, здравого восприятия права или морального добра от здравого опыта того, что просто de facto, или просто целесообразно. Но существование реальной дифференциации он может установить, только показав сначала аналитически, что это такое или в чем она состоит. Поэтому он должен указать на присутствие этой дифференциации в природе действий или в природе чувств или идей, которыми определяются действия. Ибо только тогда это различие может быть воспринято как постоянное или как реальное различие между идеей права и идеей любой другой желательности. Иными словами, если этого не произойдет, моральное право и неправота будут просто синонимами удовольствия и боли, желания и отвращения; они не имеют (строго говоря) собственного морального характера и, следовательно, не являются моральными, какой бы высокоразвитой, утонченной или сложной ни была основанная на них система целей. Ибо во всем ходе эволюции такой недифференцированной системы не было бы ни одного момента, когда она приобрела бы моральный, а не неморальный характер.