Уратмир: земная пристань

Пытаясь объяснить, понять, представить окружающую нас Вселенную, люди делают, выносят и выдвигают различные, порой самые невероятные предположения. Затем, в стремлении истолковать сформулированные предположения, они прибегают к тем инструментам и процедурам, которые возникали и формировались в течение относительной эволюции, в проявлении определённого многообразия человеческой жизни. Фундаментальная последовательность пространства наук – математики, физики, химии, философии, астрономии, географии, экологии, биологии – сходится к познанию природы явлений. Сопоставление с реальностью происходит через цифру, цвет, формулу, фигуру, весы, циркуль, наугольник. Мы же предлагаем мысль, опосредованную через букву, слово, предложение и, наконец, эту книгу. Эксперимент над образцом: Что мы? Для чего мы? Что вокруг нас? Из чего всё? Зачем так, а не иначе?

Предисловие

А всегда ли та искренняя правда, которую мы говорим, эта та правда, на которую мы способны?

Если Вы, чего‐то здесь не обнаружили, это не значит, что здесь этого не хватает…

Умеренность в подходе может быть только в том случае, если есть другая альтернатива.

Тот, кто не знает «истины» – того, «истина» оставит там, где её нет.

Ведь этот разговор о таинственном «прошлом», где вообще‐то люди тоже говорили о загадочном «прошлом», как до них это делали многие предшествующие поколения – ожесточённо продолжается на всех дискуссионных площадках.

К сожалению, «правда прошлого» будет такой, о которой скажут завтра, потому, что «завтра» возможность говорить будет у того, кто не умер вчера.

Незнание большинства освобождает от ответственности знающее меньшинство.

Иногда цена «слова» настолько велика, что не хватит в мире важных «поступков», уравнять его на весах.

Поражённые умы поддались слабости «стадного рефлекса», первоинстинкта – «вырваться на свободу», забыв, что только невежество позволяет чувствовать «себя» безвольным.

Нет ничего страшнее, чем узнать о своей «свободе».

Русским может стать любой добрый и честный человек, но самое трагичное для русского, что «им» можно прекратить быть навсегда – лишь однажды поправ честь и правду.

На круглой земле нет первых и вторых, есть только «Тот», кто раньше или «Тот», кто позже…

Что может не случиться в мире, который уже случился?

Ты правдив в мире, где у правды есть возможность выбрать сторону, а это уникально…

От того, что ты настолько бесполезен, ты настолько бесценен!

Глава: Начало, Так или иначе

В этой истории есть сказка

Часть – Происхождение Вселенной

Спокойно спи, оковы на шее своей затяни,

Сомнения владельца своей души погаси.

Не бойся, во сне ты ходи,

Глаза трофею уже не нужны:

Хозяина ноги ведь на груди.

Узнаешь, что сон твой грядущий

Луной стерегущей,

Под небом бегущим

Обедом является культу орущих.

Мифы с ушей своих отряхни,

Рабской модели ты не служи.

Волей дорогу себе мастери:

Руками спасенье себе забери.

Не бойся, а просто строки эти прочти.

Затем погоди, и руками веки свои разотри,

Двери в рассвет отвори,

Глубже в свет себя погрузи.

Плотность из тьмы оставь позади:

Ведь знают они,

Что именно ты Владыка своей судьбы!

Какой‐то старый, уставший и хриплый «Голос» пытается вызвать «Вас» на разговор, он словно скребётся в закрытую дверь. Он тянет из тебя что-то:

– Нет ручки, нет замка, есть много тишины, ты заперт без стены. Воочию: эти двери без петли. Ищи же ключи, и волю свою отвори. Меня к себе ты впусти.

Время демона начнётся тогда,

когда все всё понимают,

а сделать ничего не могут.

Великое событие, произошедшее до времени, до расстояний, до объёмов, до планет, до галактик, до света, до тьмы, до окраски миров в разные цвета, до радости, до боли, до белого и чёрного. Произошло то, что это впервые представил Инродверг – Великий Разум. Невообразимое количество совершенно невероятных мыслей в одно мгновение обуревали им, тем самым создавая то, что он представлял. Никто не знает и не помнит, место ли дало волю, или творец дал волю месту. Это было похоже на безумие, независимость физических обличий от самого пространства сдерживалось только источником, которым был Он. Не было никого, но уже была возможность для всех…

Внезапный взор того, чьё имя «нарекётся» божьим

Восславит жизнь, когда твердыню мрака усмирит

Настал он в час безмолвного терпенья, в пространство полного забвенья

Где пустота разумение сужденья, и света место погребенья

Он Тот из мира полного свеченья, рассекший полынью смятенья

И в миг без страха сожаленья он вторгся в новые владенья

Секунда также смысл приобрела, а мысли клочья тьмы делили, попутно разуму сулили, обдумать образ для значенья, того кто жизнь «узреет» для творца

Ещё один таинственный и незакономерный случай, произошедший в начале времен, обусловил ход течения всех удивительных событий, происходивших в дальнейшем на бесконечном и всё время рождающемся пространстве Вселенной. Этот так называемый «случай двух противоположностей» предопределил ту ситуацию, когда всё во Вселенной получило свой антипод: «хорошо» держало за руку «плохо», «белое» не было бы видно без «чёрного», «добро» не нашло бы смысл без «зла»; звук не был бы слышен без тишины. Этот случай был, словно насмешка Великого разума, который тем самым предложил пути в том месте, что он создал. Но как мы знаем, каждый случай есть обратная сторона закономерности.

Одни из первых пробуждённых были титаны Эзох и Эхсах. Они – глаза, уши и уста Великого разума. Безропотные слуги, охранявшие границы вселенной до того момента, пока она рождалась. Вскоре, исполнив волю творца, исполины отступили в сон.

Эзох стал первым веществом, в безмерном счастье обретаясь, по кругу тканью изрекаясь, инженерийно телом восклицаясь, заставил он себя восстать

Наружно выглядел угрюмо, глазами ясность познавал, распады гама-излучений посредством воли понимал…

– Отец, скажи, скажи зачем – губами медленно вороча, дейтерий – тритий размножая, квазары дланью убирая, гигант тихонько озирает ингредиенты для судьбы

– Ты знаешь, Эзох, кто и что! Тебе теперь судьбу блюсти, по галактическим законам, ты должен мрак остановить и пустоту пред упредить

Следом была пробуждена Смерть. Никто, правда, не знает, как её настоящее имя, но каждый узнавал её, когда встречал, а также не ошибался в её имени при встрече. Она пребывала в мире с особой целю. Растворённый Хаос мог вновь восстать, а без смерти победить было невозможно. Те части Хаоса, отступившие «вне», тоже могли стать союзником неких губительных сил в самой Вселенной. А по их приглашению вновь попытаться забрать свои владения. Давным-давно, в стародавние времена говорили, что она есть во всех границах и за их пределами. Она идёт везде, где есть ей место… Рассказывали, что появилась она в странном мире. Который вроде когда-то и где-то был. Возможно, погибель была страшной карой для тех, кто погрязнет в своих неприглядных амбициях и решит, что мира ему уже мало…

Замысли такие появились сразу. Слишком грозны и могущественны были первые живые. Множественность, разность и большая противоположность сотворённой Инродвергом жизни, разбросанной им же на бесконечной территории космоса, привела к единственному на тот период виду взаимоотношений, называемых войной. Первые были сильны и могущественны. Их воля была независима от обстоятельств. Их право на вечную жизнь редко оспаривалось даже Смертью. Оппоненты были непримиримы, но что еще хуже, они были безжалостны к друг другу. Нежелание слушать друг друга, а зачастую простое стремление защититься, обезопаситься, убрав тех, кто считались опасными, непонятными, чьи устои несли угрозу для выживания другой противоположности, приводили к жесточайшему противостоянию.

Страшным истребительным войнам до полного уничтожения не было видно конца. «Белый мир», ведомый пятью Праотцами пяти основных этносов «Светлого мира», видел правоту своего мира всегда и везде. Упёртые и упоённые своим тщеславием и возможностями, хотели владеть и править, правит и владеть! По легенде, первым сотворённым во Вселенной «белым существом» был Генрорд, являя собой первейшее дыхание Инродверга. Его мудрость и старшинство никем и никогда не оспаривались, он правил миром Аквиума. Его братья – Праотцы – также были сотворены «Всеобъемлющим взором». Все они имели противоположности среди представителей «чёрного мира», и эти семь прасуществ именовали себя «Чёрными богами».

Целые галактики были поделены между дворами и свитами. Армии первых, имеющих грандиозную мощь, хищно дрались за каждую планету, за каждый кусок пространства. Слабые угнетались, а простаки выкорчёвывались жёсткой властью первых. Месть застила глаза, а великая мудрость часто уступала великому желанию подчинить. В начале времен не было даже намека на учтивость между сторонами, интерес первых был сугубо инстинктивным. Наказать и доказать своё через колено. Интриги постепенно распространялись в первых мирах, а их изысканность порой была куда более безжалостной, чем непримиримая бойня. В то первобытное время всё возводилось в Абсолют, будь то цинизм либо давление. Постепенно первые становились более искушёнными в своих желаниях. Оголтелая война меняла форму. Достоинство становилось товаром, а дружба – торгом. Первичная ненависть уступала сплетням и заговорам. Подчинённые стали ресурсом, а власти стали желать все. Первородные предпочли за кулисье и тень – коварство и манипуляцию. Второсортным же было уготовано стать марионетками в гигантской игре. И лишь немногим счастливчикам удавалось увидеть призрачный взгляд кукловодов, который изредка сверкал из тьмы реального мира.

Шли вселенские года от сотворения мира… Пространство расширялось, рождались новые молодые миры. Губительные поступки эталонных неразумных творений Великого разума привели к событиям, которые кардинально повлияли на весь ход истории мира, сотворённого Инродвергом.

Глава: Явление

Часть – Уратмир

Глубокое будущее от начала времен. По прошествии многих событий… Земной «Час» пробил! Приблизительно наши дни. Шестой вселенский год от сотворения Вселенной Инродвергом. Планета Земля. В галактике млечного пути.

«Опять это сон. Опять этот голос! Этот смех». Мама всегда аккуратно будила меня. Свежий воздух ворвался с террасы и пробежал по моей кровати. День был солнечным, это радовало. Лето, вот бы оно не заканчивалось. Погружаясь в грёзы, мне постоянно видятся эти разговоры. Слава Богу, это опять просто сновидения… Окружающее было обыденным. Повседневность успокаивала, а бытовые тревоги сразу приводили в чувство. Мне уже много лет, а брюзжу я, как будто мне сто двадцать миновало.

А начало истории этой таково: Одной тёплой и мягкой осенью прошлого тысячелетия, а именно в первой половине девяностых годов, на стыке многих глобальных перемен, в огромной перемешке всяких разных эпохальных событий, родился я. Моё появление на свете произошло в самой огромной стране на планете Земля, которая называлась Союз Советских Социалистических Республик. Но сознательно пожить в этом государстве мне не удалось. С момента изданного мною первого крика страна советов просуществовала, де–факто, ещё несколько месяцев. Огромные потрясения, произошедшие с многочисленным и многонациональным населением этой гигантской страны, не могли не сказаться на бытовой жизни каждого человека, жившего в одном из пятнадцати государств, образовавшихся после распада Союза. Позже, я понял, что распад социалистического государства не принёс ежемоментного счастья бывшим республикам, получившим независимость от обдуманной зависимости. Подвергаясь ловкому подкупу, словам о сладкой жизни без братьев и сестёр, пошедших на поводу у лживых и льстивых шипящих языков, давших ложную надежду на счастливое будущее и «правду» в жизни, не стало лучше и великой «матери народов» – многонациональной России. Сами того не подозревая, чужеземцы разгадали самую загадочную душу. Комичность загадки русской души вовсе не в самой загадке, а в до смешного простом, но драгоценном слове – «правда». Превратная ахинея, пропетая внешними доброжелателями, была настолько изысканной, что оказалась непоколебимо «правдива». А уморительность ситуации в том, что «Русским может стать любой добрый и честный человек, но самое трагичное для русского, что «им» можно прекратить быть навсегда, лишь однажды поправ честь и правду».

К сожалению, никто не успел задуматься о шансах и о последствиях, никто не заглянул на шаг вперёд и на два назад, чтобы на самом деле понять, какое будущее нас ждёт. «Поражённые умы поддались слабости «стадного рефлекса», первоинстинкта – «вырваться на свободу», забыв, что только невежество позволяет чувствовать «себя» безвольным». Резкий упадок ценностей, безработица, инфляция, удорожание бесплатного, отсутствие жизненно необходимых товаров, бандитизм как единственный способ реализовать себя, полная безответственность, подача огромного количества разлагающей информации из‐за предельного рубежа под абсолютно циничные доводы, которые оправдывают неизбежность этой химеры поведения развитостью человека – сделали своё гиблое дело. Вмиг к нам пришло страшное понимание, что обман был до нас, он с нами и будет после нас. Посредством этого коллапса солидарный человек Советского Союза был загнан в экономическую клетку. Ту клетку, которую не было видно, не было слышно – самую страшную клетку «свободы выбора потребления». «Нет ничего страшнее, чем узнать о своей «свободе».

В этот тяжёлый период проходило моё детство, но именно тогда было моё несказанное время. Я рос в замечательном городе, краевой столице Кавказского уединённого плоскогорья, в южном плодородном сельскохозяйственном регионе новой страны. Здесь не было жесточайших криминальных разборок с большим количеством убитых, постоянно пополняющих кладбища молодыми парнями, с бурлящей кровью и огромным желанием оторвать свой кусок, разбогатев любой ценой. Причина некоторого спокойствия, несомненно, заключалась в малочисленности населения моего родного уездного городка, а также в большом количестве межродовых связей и тесной дружбе среди многочисленных знакомств большей части людей нашей тихой заводи в нестабильной молодой стране. Устойчивые традиции сельскохозяйственного региона и благоприятный климат не позволили территории скатиться к полному развалу. Напротив и вопреки неизбежному краху, мы были процветающим поселением с трудолюбивым населением. По большому счёту, город состоял из малоэтажного частного сектора, который занимал доминантную площадь всей его территории. В одном из таких районов – старинного частного сектора – я проводил своё беззаботное детство.

Моя семья на тот неоднозначный исторический момент считалась довольно обеспеченной и имела полутораэтажный коттедж возле леса. Наша улица была довольно удобной для жизни, всё домики, присоседившись, расположились напротив старого лесного массива. Между дремучим бузинно‐дубовым лесом и постройками расположилась только полутораполосная насыпь, представляющая собой дорогу из строительного песка вперемешку с камнями. Это была рубежная черта между миром природы и цивилизацией людей, служившая своеобразной бороздой, указывающей на околицу предместья. Сказочность этой тихой, одиннадцатидомовой улочке придавала её отчуждённость от основных переулков «прилесного» района и тупиковость положения.

Родители дали мне довольно странное имя для того времени. Оно сильно отличалось от популярных. Но было как было и ничего другого быть не могло – меня нарекли Уратмир. А для своих я всегда был Уратиком, независимо от степени проделок, шалостей или непослушаний, что доставляло мне огромное удовольствие. Честно говоря, я был довольно озорным ребёнком и не все многочисленные родственники могли выдерживать мои постоянные «перлы». Только любимый дедушка обладал стальными нервами и терпел любые выходки маленького непоседы. Многим, кто его знал, казалось, что отец моей мамы вообще не может злиться. В любых ситуациях дед всегда оставался спокойным, уравновешенным и никогда не повышал голос. Нечеловеческое терпение и лаконичные речи делали его немного философом. Старший мужчина в нашей семье очень любил рассуждать, но иногда эти умосоображения приводили мою бабушку в бешенство, которая была полярной противоположностью деда, но никакая экспрессия не могла помешать «бабо» быть хорошей и справедливой.

Конечно, она не умела сдерживать, себя как дедушка или мама, в те моменты, когда я, несознательно, по–детски игриво, выкидывал ту или иную озорную шалость, и только она могла привести меня в чувство. Баловался я, конечно, много. Некоторые необъективные соседи или близкие называли мое ребячество угрозой своей жизни. Они явно перебарщивали. Ну, если по чесноку, то тут можно сказать, что с двух до восьми лет моё любимое выражение звучало так: «Суки все!!!». Да выкрикивал его мелкий разбойник иначе, а именно «Сьюкьки вьсе!». Сказывался очень нежный возраст болтуна. В зрелом возрасте моя обожаемая мной прабабушка поведала, что вообще это были мои первые слова, вместо «папа или мама». Я думаю она разыгрывала меня. В год и два месяца, лет, так, до восьми, я ну никак не мог знать их смысл и значение.

Не знаю и не помню, откуда взялось это высказывание, но на всех больших и малых семейных праздниках, где собиралось большое количество разных гостей, двоюродных и троюродных родственников, где царила эйфория праздника, счастья, улыбок, веселья, звонких тостов и сладких речей, я с огромным азартом, с ярко горящими глазами залетал в центр зала, запрыгивал на стул, привлекая таким образом внимание и стараясь получить свою публику, с детской непосредственной искренностью широко улыбался, а потом очень громко, чтобы все слышали, кричал: «Сьюкьки вьсе… Сьюкьки!».

Пока все присутствующие изумлялись «сочной правде», пролитой из уст младенца, я с диким визгом громадного удовлетворения удирал в безопасное место, где никто не мог меня достать. Это укрытие находилось под родительской кроватью. Громоздкая, огромная и несдвигаемая мебель, служила мне островком безнаказанности. Я залезал под неё и никто не пытался меня оттуда достать. А если кто и пробовал извлечь меня оттуда, то тут же получал порцию моей правды: «Сьюкьки! Сьюкьки вьсе!».

Наверное, родителям всегда после таких концертов, конечно, было очень стыдно. Их большие старания в деле моего воспитания, по идее, должны были привести к проявлениям уважения и мудрости. От них никто и даже я никогда не слышали ни одного плохого слова, и тем более, оскорбления. Конечно же, я и сам не помнил, откуда, где и когда мне удалось обогатиться таким деликатно острым сочетанием, смысл которого я ровным счетом не понимал.

Но вот, кого я помню точно, так это моего убойного дядю Андрея. Который был шаблонным авторитетом крутых девяностых. Он всем сердцем любил меня. И только он всегда был в восторге от моего коронного вывода. Пока гармония и идиллия в моей большой и дружной семье нарушалась, а праздник заполнялся тишиной, мой любимый, гармонизированный с тем временем дядя ржал так, что многим становилось не по себе. Даже где–то закрадывалась мыслишка, что это именно он ознакомил меня с таким жизненным откровением. Да, конечно, он не делал это специально, стоя возле моей коляски. Скорее всего, это были его всплески непонимания и негодования того экстремального времени, тонко подмеченные и скопированные мной. Мне кажется, что Андрюха стремился к краткости и непомерной ёмкости в своей речи. Тем более что устойчивость в подборе слов по отношению к окружающим его прямоходящим людям была не самой сильной чертой. Он любил категоричные, краткие слова. Словечки типа: «Усохни, вшивый!», «Залепи дуло!», «Закрой будку!», «Чё ты чешешь, фраер!», «Давай разговор разговаривать!», «В ёлочку братик!», «В пень этого Павлика!», «Не парафинь, дядя» иногда мимолётно касались моих ушей. И чем меньше букв он употреблял в своих выводах о том или ином событии либо об окружающих его «персонажах!», тем круче он становился в моих глазах. Кульминация наступала тогда, когда дядя приходил к корню из трёх букв. Андрюхины так называемые «мысли вслух» с употреблением лишь «этого» одного корня, да добавления к нему только приставок, суффиксов, окончаний и эмоций делали его волшебником в оценке происходящего. Обычно, когда дядя доходил или его вынуждали становиться «гуру» краткости, маленького меня срочно и стремительно старались изолировать. Но такая отменная черта Эндрю, как «спонтанность» иногда давала мне шанс хоть немного узнать о загадочных «Лохах, разводимых на раз…», а также «Шерсти и шнырях».

Моя «жизнь» вряд ли отличалась от жизни других людей. Может быть, в ней были отдельные яркие моменты, которых не было у остальных, а может быть, моя «жизнь», как раз таки, и была особенной. Ведь то, что произошло со мной на двадцать седьмом году моего существования, было настолько неожиданно и нереально, что позволило мне, будучи уже довольно взрослым, но только по годам, человеком, поверить в чудеса. Но до этого часа оставалось ещё двадцать два года.

Моё пятилетие. Как всегда тёплый, ярко‐жёлтый солнечный день. Я смотрел из окна кухни в сторону леса, который напоминал золотую чащу. Каждый листик, опавший с озолочённых деревьев по малейшему дуновению ветра, напоминал лучик солнца. Между тем на наших часах в коридоре прокуковала кукушка четыре часа после полудня. Гости начинали стекаться на празднование моего очередного года жизни. Во дворе прибывающих встречали папа и «золотой» дедушка. Все норовили обниматься и приветственно чмокаться. Бабушки, тёти, сёстры, братья и разные гости считали своим долгом потискать меня, всячески обцеловать и сказать родителям о том, какой у них замечательный, прелестный и красивый ребёнок. Я всё это терпел из‐за традиционных даров. На мой детский взгляд, самые никчёмные и дурацкие подарки приносил семнадцатилетний коллекционер–нумизмат – двоюродный дядя Вова. В тот день рождения он притащил мне – пятилетнему ребёнку – какую–то раритетную монетку иностранного государства, которую через два дня забрал, обменяв на конфету, и всё равно он был моим любимым эгоистичным дядей. На протяжении всей жизни, выкидывая всякие бредовые штуки, поступая по‐идиотски, сначала что‐то делая, а потом думая, он следовал своему жизненному кредо, а, может, и не «кредо», а просто два слова: «Главное – начать», которые произносил при любом удобном, да и неудобном случае. Размышляя над крылатыми выражениями Вовы, я старался понять их серьёзность или же шутливость. В любом деле мой дядя–единоличник советовался только с одним чувством, которое никогда не подводило его и не создавало проблем – это «Лень». Она же диктовала одинаковый ответ на любые призывы действовать. Ну, например, я просил:

– Вов, ну давай построим шалаш…?

После тридцати секунд раздумья или неразумья этот не обделённый силой детина говорил:

– Главное… начать!

После этих крылатых слов, таивших загадку души дяди, Вова обычно куда–то испарялся. Когда же я его находил и повторял своё предложение, Вовчик пускал в ход другой взгляд на вещи, который звучал примерно так: «А… зачем?!».

Таким образом, я, да и все другие попадали в философский капкан, из которого никак не мог выбраться мой любимый, не утруждающий себя делами, с пудовыми кулаками дядя Вова.

В будущем я не раз удивлялся пытливости его ума. Дух эксперимента всегда жил в нем. К примеру, в студенческие озорные годы он легко мог выпить водки, пива и шлефанут это всё энергетиком для глубокого бодрствования, но потом азарт и поиск приключений приводил его к горсти снотворного, ведь он хотел выяснить, кто победит. «Уснёт ли Вова или будет бодр и свеж» – так, он разговаривал сам с собой. Но в этом случае он упускал логику или логика упустила Вову. При смешивании таких ингредиентов обычно побеждает Смерть. Но не забываем, главное для Вовы – это начать…

День рождения продолжался уже четыре часа. У меня складывалось впечатление, что все собравшиеся взрослые, пришли не совсем на мой праздник. Было очевидно, что им интересней общаться между собой. А моя персона была даже не на третьем плане. И чем больше они выпивали, тем меньше обращали внимания на именинника. По убеждению взрослых, я должен был играть с детьми, распаковывая подаренные подарки, но это быстро надоело. Испытывая тоску, я вскоре стал искать своего обожаемого деда, который в это время был занят какими–то взрослыми беседами с отцом и двумя приятелями. Обнаружив его в гостиной за оживлённым и, по моему мнению, ненужным разговором, я начал тянуть его за руки, и при этом каждую секунду повторять: «Дед! Дед, ну дед! Деда. Дедь! Деда!».