Майор из Варшавы

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

От автора

(вместо предисловия)[1]

Строевой конь шёл машистой рысью. К пустому седлу был привязан длинный ремень, и, держась за него, элегантный лыжник уверенно скользил по снегу рядом с дорогой. На развилке мужчина свернул к лесу, но едва он поравнялся с поросшим ельником косогором, как из чащи прогремел выстрел. Почти сразу лыжник завалился набок и упал на обочину, а его конь, волоча за собой ремень, поскакал дальше…

Странное убийство взбудоражило центр «кресового» (окраинного) воеводства. Обыватели поговаривали, что всему виной «любовный треугольник», но на самом деле всё было гораздо сложнее. Убитым оказался офицер, служивший на секретном объекте, и для выяснения истинных причин преступления из Варшавы инкогнито командировали майора военной контрразведки.

Довольно быстро выяснилась причастность к делу украинских националистов, за спиной которых явно проглядывались германские спецслужбы, специально охотившиеся за всеми военными разработками. Поскольку на секретном объекте велись работы по так называемым «живым торпедам», группа майора была срочно усилена, но следствие всё время натыкалось на препятствия и заходило в тупик.

Впрочем, поскольку сам объект представлял собой временное строение на берегу водоёма, где собирался гидросамолёт-матка для небольшой подводной лодки, то, взвесив все обстоятельства, майор приказал готовить на одном из глухих озёр новую базу. Но тут началась война, при срочной эвакуации на колонну напали диверсанты, в результате чего ведущий инженер проекта погиб, а сам майор, оставшись один, встретил вошедшую на Кресы Красную армию, не имея никаких сведений о своих людях.

Найдя себе временное пристанище и считая, что он больше никому не нужен, майор выжидал. Однако он ошибся. Не зная, что инженер проекта погиб, немцы и националисты возобновили поиски и выследили майора. Одновременно и НКВД, дознавшись через своих людей, что майор служил в контрразведке, решил его арестовать. Случилось так, что они пришли одновременно, вследствие чего майору удалось бежать.

Впрочем, у националистов была развитая агентурная сеть, и в конце концов майор попал к ним в руки. Однако к тому времени и люди майора отыскали его. Произошла стычка, и майор снова оказался на свободе. Теперь, оказавшись практически в безвыходном положении, он идёт ва-банк, по своей воле выходя на связь с капитаном Усенко из Особого отдела Красной армии.

Одновременно выясняется, что гидросамолёт, самостоятельно улетевший с объекта, не сумел покинуть Кресы и вынужденно приземлился на той самой базе, к оборудованию которой приступили перед началом войны. К тому же, пока майор спасался от преследователей, на той же базе собрались все, кто уцелел после сентябрьского нападения на колонну, и там возник польский отряд.

Тем временем немцы через свою агентуру сумели выяснить, что оборудование базы и инженер проекта не смогли покинуть крессы всходни, а наспех приготовленный к вылету гидросамолёт совершил вынужденную посадку где-то в лесу. Больше того, им стало известно, что и Советы, прознав кое-что, тоже пытались вести розыск, но ничего не нашли.

22 июня 1941 года немецкие войска перешли границу. На Кресах Всходних началось грандиозное приграничное сражение, исход которого был далеко не ясен. Вдобавок к противостоянию двух главных противников стали явными стремления националистов, провозгласивших во Львове незалежность Украины, после чего противостояние ранее возникших националистических группировок мельниковцев и бандеровцев переросло в нешуточную междоусобицу.

Снова встал вопрос о принадлежности территорий, который мог быть разрешён только силой оружия. Что же касается собственно поляков, то и в их среде наметился раскол. Восток или Запад, Россия или Англия, а проще говоря, кто же теперь главный союзник? И на фоне этих событий, в очередной раз оказавшись между двух огней, «майор из Варшавы» должен сделать свой выбор…

Часть 1

Круговерть

Муравей был упрям. Неизвестно какая сила гнала его вверх по стволу, но сколько бы пан Казимир ни преграждал ему дорогу, он все равно пытался пробраться наверх. Даже когда майор, изловчившись, поддел его на листик и перенес к самым корням, упрямец все также целеустремленно продолжал карабкаться по стволу.

Настойчивость муравья так понравилась майору, что он, продолжая прогулку, даже замурлыкал себе под нос мотив «Русского танго». Остановившись на берегу озера, пан Казимир долго смотрел на воду, а потом, взяв палку, зачем-то нарисовал на песке свастику, рядом с ней звезду, соединил их чертой и, перечеркнув весь рисунок большим знаком вопроса, швырнул палку в сторону.

Этот считанный десяток минут, именовавшийся прогулкой, майор тратил на себя, а все остальное время уходило в бесконечных хлопотах. В лесу, у болота и на полузатонувшей гати, установили цепочку круглосуточных постов. Куски самолета благополучно затащили в лес и сейчас методично пересматривали, тщательно отбирая все представлявшее интерес.

По возвращении в лагерь дежурный подофицер встретил пана Казимира докладом:

– Пан майор! На базе вшистко в пожонтку, поручник Вукс в дальней разведке.

– Добже. Да, как только поручик Вукс вернется, сразу ко мне. А сейчас вызовите Мышлаевского.

– Слушаюсь!

Подофицер бросил два пальца к конфедератке, и пан Казимир пошел к бункеру. Обогнув склон, майор оказался перед узким, уходящим вниз ходом. Сбежав по земляным ступенькам, пан Казимир открыл дверь, прошел к столу и, повернув рычажок выключателя, зажег автомобильную лампочку.

Электрический свет вспыхнул, заставив маслянисто отсвечивать клепаный борт стоявшей посередине бункера лодки. Майор сел на скамейку и, положив подбородок на сцепленные пальцы, задумался. Он понимал: то, с чем возвратился Мышлаевский, сейчас главное.

Нынче ночью, втайне от других, поручик, приторочив рацию к двум вьюкам, ушел поближе к местечку и там вышел в эфир. Конечно, радиосвязь можно было установить и из лагеря, но пан Казимир решил не рисковать.

Мягкий звук шагов заставил пана Казимира поднять голову и сразу в резко высветившемся прямоугольнике двери возник Мышлаевский.

– Пан майор, разрешите…

Дверь закрылась, яркий прямоугольник исчез, и теперь, уже в свете лампочки, пан Казимир мог разглядеть поручика. За последнее время Мышлаевский сдал. Былая дородность исчезла и только «старопольские» усы остались прежними.

– Присаживайтесь, поручик… Как связь?

– Удачная, пан майор. – Мышлаевский осторожно, стараясь не сломать хлипкое сооружение, подсел к столу. – Я передал все о наших условиях. Но есть новости. Из Лондона сообщают: по их сведениям группа польских офицеров обратилась к правительству СССР с предложением о сотрудничестве. А главное, в связи с изменением обстановки генерал Сикорский намерен начать переговоры с Кремлем.

– Так… И что же пан поручик об этом думает?

– Мне кажется, это правильно…

Мышлаевский хотел еще что-то сказать, но долетевший снаружи шум заставил его обернуться. У входа послышались веселые голоса, и в дверь ввалился широко улыбающийся поручик Вукс.

– Владек, наконец-то! – пан Казимир бросился ему навстречу.

Вошедшие вместе с Вуксом офицеры переглянулись, и инженер-капитан, деликатно кашлянув, шагнул вперед.

– Разрешите присутствовать, пан майор?

– Да, да, конечно! Все идите сюда.

Торопливо вытащив карту, майор расстелил ее на столе.

– Рассказывай, Владек…

Некоторое время поручик молча рассматривал лист десятиверстки и, собравшись с мыслями, начал:

– Из того, что я узнал, складывается впечатление, что немцы рвутся вдоль Брест-Литовского шоссе. Думаю, продвинулись километров на двести. Русские лесными дорогами отходят. Мы пока что в нейтральной зоне. Вряд ли в нашу глухомань пошлют войска. Вот у железной дороги бои и бомбежки страшные.

– Русские решили отходить? – быстро спросил майор.

– Не похоже… – Вукс наклонился над картой. – Бои жестокие. Под Холопичами горелые танки километров на сорок разбросаны, сам видел.

У второго пилота, пораженного таким необычным счетом боевых машин, вырвалось:

– Так сколько же у русских танков?

– В 39-м они нам предлагали 10 тысяч. – Подчеркнуто сухо ответил пан Казимир и повернулся к Вуксу. – Продолжайте, поручик…

– Это под Холопичами горелые, – повторил Вукс, и его палец скользнул к самому обрезу карты. – А тут картина другая. Имею сведения: отсюда, с юга, русские наносят мощный контрудар силами своих бронетанковых частей и имеют успех. Под Вербой вообще они одну или две немецкие танковые дивизии разнесли в дым. И еще о русской технике. С юга наступают совсем другие танки. Новые. Сильнейшее вооружение и броня, которую немецкие пушки не берут.

– Это точно, Владек? – сейчас даже пан Казимир удивился.

– Совершенно точно, пан майор. Наш человек слышал разговор немецких офицеров.

Ни слова не говоря, майор показал по карте направление немецкого наступления, потом русского контрудара, явственно перерезавшего вторгнувшийся через границу клин и, подняв голову, поочередно посмотрел на сгрудившихся вокруг офицеров.

– Ну, так каково ваше мнение?

Все молча рассматривали карту, и только поручик Мышлаевский спросил:

– И что? Так и будем ждать?

Вопрос Мышлаевского заставил пана Казимира вскинуть голову.

– Нет, не будем! Мы можем запросить Лондон и на гидросамолете вывезти, что удастся. А можем… – Пан Казимир многозначительно помолчал. – Связаться с Москвой.

Офицеры недоуменно переглянулись, и только один Мышлаевский, знавший почему пан Казимир заговорил о Москве, остался невозмутимо спокойным.

– Да, да, с Москвой… – подтвердил пан Казимир. – Располагаю сведениями, что Лондонское правительство намерено вступить в переговоры с русскими на предмет военного соглашения.

Выждав эффектную паузу, пан Казимир распорядился:

– Поручику Вуксу отдыхать. Поручику Рыбчинскому выйти на ближайшую магистраль, где могут быть русские и установить с ними связь. Нас пока представить только как польский отряд, желающий бороться с немцами. Смею надеяться, с такими предложениями к русскому командованию уже обращались, – добавил пан Казимир и ладонью, словно стараясь упрятать, закрыл на карте район базы…

После июньской выброски Петро, к своему удивлению, был отправлен в распоряжение Лянддинста, или сельской полиции, формировавшейся в целях охраны имущества совхозов и прочего сельскохозяйственного добра.

Управление этого самого Лянддинста было почти на окраине, так что Петру пришлось топать через весь город к старым царским казармам. Здесь на плацу человек тридцать «хлопцив» в пошитой на австрийский манер форме и касках, с нарисованным «жовто-блакитным» щитом, били сапогами по утрамбованной годами земле и самозабвенно горланили:

Под дружное гаканье старательно вышагивавших «хлопцев» Петро спокойно миновал плац и, сориентировавшись, направился к маленькому флигелю, в котором, судя по желтой кирпичной дорожке и часовому у входа, должно было размещаться управление.

Петро не ошибся. Здесь еще только размещались, и захлопотанный дежурный, просто махнув рукой, показал комнату, куда следовало идти. Меланюк приоткрыл дверь и, увидев стоявшего к нему спиной человека в «цивильной» рубашке, недоуменно начал:

– Я перепрошую… – но как только хозяин кабинета повернул к нему голову, Петро радостно вскрикнул: – Пане инженер! Пане Длугий, доброго дня, то ж я, Меланюк…

– Вижу что Меланюк.

Длугий потянул к себе висевший на спинке стула мундир. Едва разглядев крученые погоны, Петро вытянулся и гаркнул:

– Герр гауптман! Прибув за призначенням! До Лянддинста!

– Ага, будешь теперь сельхоздобро охранять…

Длугий усмехнулся, надел мундир, взял лежавшую с края стола папку и сел. Небрежно полистав бумаги, он откинулся на спинку стула.

– Вообще-то тобой довольны, пан Меланюк, – Длугий хитро прищурился – Чи може герр Меланюк, а?

– Шуткуете, герр гауптман… Мене, якщо називати, треба «г» на «х» змінювати…

Длугий совсем завалился на спину и громко захохотал:

– Молодец! Знать свое место в нашем деле – большой плюс. – Длугий резко оборвал смех. – Интересуюсь, как ты свое будущее представляешь?

Петро никак не мог понять, чего от него хочет Длугий, и подобрался.

– Це що ви маете… На зараз?

– На потом. Как через пару месяцев большевиков расколотим.

– А чого ж тут думати? – Петро хитро прищурился. – Як ви, наприклад, пане гауптман, будете у маетку, то я б хотел хуторочек, од вас десь неподалик…

– Хуторок-то небось с трактором? – улыбнулся Длугий.

– Та навищо? Мени б коней! Дви запряжки…

– А то и три! – Длугий коротко хохотнул, и его настроение неуловимо сменилось. – Ну а до своих, украинских панив, ты как?

– До яких? – Меланюк нутром почуял опасность вопроса.

– А до тех, что друг другу «пиф-паф» делают?

– А до тих, я перепрошую, я видношення не маю…

От плохо скрытого внутреннего волнения на лице Меланюка выкатились желваки.

– При чем тут отношение! – неожиданно рассердился Длугий. – Меня интересует, чья работа? У вас об этом что говорят?

– Я перепрошую… – на всякий случай Петро еще потянул время. – Герр гауптман спрашивают про Лемика?

– Наконец-то дошло! – Стул Длугого, качавшийся на ножках, с треском хлопнулся на место. – Ну?..

Петро подавил едва не вырвавшийся вздох облегчения и начал:

– Я на це зважую, що то робота красных симпатыкив…

– Почему?

– Так звисно ж чому… Наши хлопци всих тих бильшовикив, що залишилися, того… – Петро как топором подрубил воздух ладонью. – Мы их, ясное дело, знали, але й воны нас теж. От може, хтось прослидкував та й решил помстытыся…

Петро замолчал и преданно посмотрел на Длугого. Он понимал, что говорит убедительно, и не поверить ему можно только зная больше.

– Так, так, так… – Длугий застучал пальцами по столу. – Таки «маєшь рацію, маєшь»… Ладно. А как до «самостийной», отношение?

Петро помолчал, собираясь с мыслями.

– До самостийной Украины? – Петро преданно посмотрел на Длугого. – Як на мене, то вважаю що спочатку войну треба кинчиты…

– Ну что, скажу – молодец! Я в тебе не ошибся. – Длугий хлопнул ладонью по папке. – Я тебя сюда вызвал, и будешь работать у меня. Ну и про панов-самостийников рассказывать тоже. Понял?

– Так точно, понял… – Петро немного замялся. – Выходить, тепер я тильки вам подчиненный?

– Не только. Управлению ландвирта тоже.

– Я перепрошую… – Петро показал на окно, за которым все еще маршировали «завзяти хлопци». – А мени теж прийдеться пылюку сапогами толочь?

– Ишь, мужик, мужик, а хитрый! – Длугий довольно осклабился. – Не бойся. В гмину[2] поедешь, сам себе хозяин будешь. У меня пока только одна просьба есть… Личная. Вот посмотри…

Длугий нагнулся и, вытащив откуда-то снизу лист бумаги, протянул Петру. Личная просьба означала высшую форму доверия, и Меланюк с готовностью сорвался с места. К вящему удивлению Петра на листе вместо текста оказался довольно подробный рисунок не совсем обычного самолета.

– Да ты не торопись… – Длугий уже оценил рвение Меланюка. – Как поедешь в гмину, осторожно выясни, не падал ли в лес или какое озеро такой самолет.

– А колы приблызно? – осторожно поинтересовался Петро.

– Да давненько… – По лицу Длугого пробежала какая-то тень. – В сентябре 39-го. Точнее, в самой середине.

– В сентябре? – Петро не смог скрыть удивления. – Так його ж, мабуть, ще при Советах знайшлы…

– Советам-то обломки на что? А мне лишь бы место… Понял?

– Звисно що зрозумив! Зроблю все що можна…

Петро энергично кивнул и начал осторожно, со всем тщанием, складывать лист.

Темно-красные фасонные вожжи резко натянулись, и пароконный экипаж, едва перевалив пригорок, остановился. Его плетеный ивовый кузов был явно сработан еще в прошлом веке, облучок заменяло роскошное сиденье, а в задке, битком набитом свежей соломой, плотно угнездился добротный кожаный чемодан.

Да и сам возница, он же, по всей видимости, и хозяин, выглядел весьма своеобразно. Сейчас он, одетый в дорожный пыльник, привстав на сидении, из-под полей своего старомодного «борсалино» напряженно всматривался в опушку леса. Его седая, холеная бородка медленно поворачивалась, отчего стекла пенсне, золотой дужкой оседлавшего породистый нос, хищно посверкивали.

Причин для беспокойства было достаточно. Где-то за лесом слышалась вялая перестрелка, а с самой опушки несло чадным бензиновым дымом. Впрочем, человек в пенсне не испугался, а опустившись на сиденье, встряхнул вожжами и медленно покатил дальше.

Картина, открывшаяся глазу за первым же поворотом, заставила путника удивленно присвистнуть. Война давно откатилась на восток, а здесь кусты опушки были заеложены следами гусениц, от свежих воронок кисло несло тротилом, в кювете, завалившись набок, еще догорал подбитый немецкий танк.

Владелец тарантаса подъехал поближе к зарослям и, вытянув шею, начал прислушиваться. Внезапно ему показалось, что он слышит стон, и человек в пенсне начал вслушиваться еще внимательнее. Потом он примотал вожжи к сиденью, вылез из тарантаса и, прячась за кустами, начал осторожно углубляться в заросли.

Отыскав следы недавнего боя, человек в пенсне сначала замедлил шаг, потом остановился вовсе и прислушался. Картина, в общем-то, была ясной. Судя по всему, какое-то подразделение русских, оставшееся в окружении, пыталось вырваться за дорогу, но перехваченное танковым заслоном, отошло в лес.

Вдруг человек в пенсне резко повернулся. Сбоку, из небольшой водомоины, чуть прикрытой почерневшим от времени хворостом, донесся негромкий, протяжный стон. Человек в пенсне пригнулся и крадучись начал обходить яму. Подойдя ближе, он прятаться перестал.

На мокром, глинистом скате, широко раскинув ноги в стоптанных хромовых сапогах, ничком лежал человек. Зажатый в кулаке наган все еще был направлен к опушке, и на рукаве гимнастерки ярко алела неспоротая комиссарская звезда.

Комиссар дернулся, попробовал ползти, но вместо этого со стоном сполз по скату еще ниже. Секунду человек в пенсне колебался, потом осторожно спустился в водомоину и, перевернув раненого на спину, вытащил из нагрудного кармана документы.

Раскрыв удостоверение личности, человек в пенсне мельком пробежал строчки и замер, рассматривая фотографию. Так продолжалось секунд пятнадцать. Потом, странно передернув плечами, он захлопнул удостоверение и стал напряженно всматриваться в заросшее многодневной щетиной лицо раненого.

Наконец в глазах человека в пенсне мелькнуло что-то похожее на испуг, он выпрямился и тихо, но отчетливо произнес:

– Неисповедимы пути твои, Господи…

Правая рука у него, сложенная как для крестного знамения, поползла вверх, но остановившись на полдороге, нервно затеребила отворот пыльника.

Раненый опять шевельнулся, начал беспомощно ерзать по сырому откосу, и тут человек в пенсне решился. Он обстоятельно запрятал документы подальше, нагнулся и, подхватив комиссара подмышки, вытащил его из водомоины. Выроненный раненым пистолет зацепился тренчиком за хворостину, и, чертыхнувшись, человек в пенсне сунул оружие назад в кобуру. Потом перехватил комиссара поудобнее и прямиком поволок на дорогу.

Подтащив раненого к тарантасу, человек в пенсне сдвинул чемодан в сторону и на освободившееся в задке место положил комиссара. Услыхав запах крови, кони испуганно захрапели и сами сдвинули тарантас с места, так что на свое сиденье человек в пенсне запрыгнул уже на ходу.

Тем временем стихнувшая было перестрелка вспыхнула с новой силой и определенно начала приближаться. Поняв, что лесной бой еще далеко не кончился, человек в пенсне бешено завертел вожжами и погнал лошадей вскачь, уходя подальше от опасного места…

Колеса отчаянно прыгали по ухабам, тарантас мотало из стороны в сторону, кони, выгнув шеи, стлались по дороге, а человек в пенсне по-ямщичьи привстав с сиденья, не переставая ухарски гикал и вертел в воздухе концами вожжей.

Только прогнав так версты четыре, он наконец перевел упряжку на рысь. Здесь уже не было слышно стрельбы, летний зной, казалось, висел в воздухе, и человек в пенсне, бросив обеспокоенный взгляд на распластавшегося в задке комиссара, принялся торопливо оглядываться по сторонам. Высмотрев ярко-зеленую луговину, он тут же свернул с большака на едва заметную полевку.

Человек в пенсне не ошибся. Примерно через километр еле видная колея вывела к узкой безымянной речушке. На маленькой, вполне укромной полянке, тарантас остановился. Лошади тяжело водили боками, и первым делом возница наскоро их обиходил. Потом бросил потник на траву и вытащил раненого из тарантаса.

Стянув с него обмундирование и торопливо обшарив карманы, человек в пенсне свернул все в тючок и затолкал поглубже под солому. Оттуда же достал потрепанную мужицкую одежду и только после этого занялся раной.

Теперь в его движениях пропала судорожная поспешность, и он старательно взялся обмывать залитый кровью бок. Особой сноровки человек в пенсне не проявил, но с первичной обработкой раны справился. Туго перепеленав рваную осколочную рану, человек в песне намочил холстинку, сделал холодный компресс и, сев рядом с раненым на траву, задумался…

Перед глазами Малевича мелко-мелко дрожала ветка с круглыми зелеными листьями, и он никак не мог взять в толк, откуда она взялась. Он то полностью осознавал свое существование, то в голове вдруг мутнело, и все опять куда-то проваливалось. Похоже, сознание возвращалось к нему с трудом, и Малевич, как бы по частям собирал самого себя.

Через некоторое время стало чуть легче, хрипло дышавший Малевич застонал, медленно открыл глаза и, посмотрев вокруг, попробовал приподняться. Человек в пенсне улыбнулся, провел себе по лицу ладонью и негромко сказал:

– Ну что, батальонный комиссар Малевич, со свиданием?..

Малевич, с трудом осмысливая происходящее, вгляделся в лицо человека в пенсне и вдруг, испуганно прикрыв глаза, забормотал:

– Не может быть! Это бред, бред…

Человек в пенсне вновь усмехнулся.

– Что, унтер-офицер Малевич, признал?.. Вижу, признал. Да это я, твой бывший командир полка подполковник Лечицкий, собственной персоной, а ты мой полковой разведчик. Ну, вспоминай, вспоминай…

– Не может быть… Не может! Это бред! – Малевич вскинулся. – Я же сам приказал вас расстрелять, еще тогда, в восемнадцатом…

– Ах, вот ты чего перепугался! – весело рассмеялся Лечицкий. – Не бойся, унтер, я не с того света… Пока что мы оба с тобой на этом. Видишь ли, то ли пистолет был дрянь, то ли рука у солдатика дрогнула. Оно, знаешь, в человека в упор стрелять тоже сноровка нужна… В общем, живой я остался, а отметина – она есть. Осталась…

Лечицкий сбросил шляпу и провел вверх ладонью, отводя волосы назад. Посередине лба, у самого края зачеса, был виден маленький, не больше желудя, шрам, как будто кто-то прижал лоб пальцем, оставив на черепе мягкий вдавленный след…

Теперь Малевич окончательно пришел в себя и, внезапно осознав, что будет дальше, долго и мучительно застонал. Скорей всего, Лечицкий понял его состояние, потому что, посмотрев на раненого изучающим взглядом, медленно, со значением, произнес:

– Думаешь, счеты с тобой сводить буду? Напрасно… Объяснять долго, да и недосуг. Ты лучше вот…

Лечицкий засуетился, вытащил плоскую бутылочку с коньяком и, наполнив крышку-стаканчик, наклонился к Малевичу.

– На-ка, выпей…

Коньяк подействовал хорошо, и Малевич опять попробовал приподняться.

– Лежи, лежи! – Лечицкий замахал руками и вдруг улыбнулся. – А помнишь, как я угощал тебя коньком за разведку на Липе?

– Помню… – еле слышно прошептал Малевич.

– Ах, липа вековая, липа золотая…

Слегка переиначенный старинный романс прозвучал у старика Лечицкого неожиданно молодо, но он тут же оборвал пение и посерьезнел:

– Слушай, Малевич, нам все-таки в околоток надо бы, ты у меня сейчас под мужика переодетый, и от тебя сейчас одно нужно: помалкивать. А если что, ты мой кучер, понял?

Не дожидаясь ответа, Лечицкий засобирался, втянул Малевича назад в тарантас и оглядев напоследок бивачную стоянку, рысью пустил отдохнувшую упряжку на большак…

На въезде в поселок их остановил патруль фельджандармерии. Старший, украшенный нагрудной бляхой унтер, жестом приказал остановиться, и полицай-переводчик, явно подлаживаясь под немца, громко выкрикнул: