Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг.

Бунт вспыхнул с того, что в палубе был поднят на штыки штурманский офицер лейтенант В.К. Ланге, якобы за то, что числился агентом охранного отделения; в действительности, конечно, ничего подобного не было.

На шум, поднятый во время этого убийства, немедленно пошел старший офицер старший лейтенант В.А. Яновский, предварительно послав дежурного офицера мичмана Шуманского[9] передать распоряжение офицерам, чтобы они шли по своим ротам.

Передав это приказание, мичман Шуманский и несколько других офицеров быстро направились по коридорам к ротам. В коридоре им навстречу шла группа матросов. Мичман Шуманский ее как-то случайно проскочил, а следующий, лейтенант Н.Н. Савинский, был остановлен. Матросы просили Савинского не ходить далее, так как его убьют.

Лейтенант Савинский был совершенно безоружен и на это предупреждение только поднял руки кверху и сказал: «Что же – убейте…» И в тот же момент, действительно, был убит ударом кувалды по затылку. Его убил подкравшийся сзади кочегар Руденок, из крестьян Полтавской губернии.

Когда предупреждавшие Савинского матросы хотели его перенести в лазарет, убийца еще несколько раз ударил его по голове кувалдой.

Той же кувалдой кочегар Руденок убил и проскочившего толпу мичмана Шуманского. Он же убил и мичмана Булича.

Старший офицер, старавшийся на верхней палубе образумить команду, был ею схвачен, избит чем попало, за ноги дотащен до борта и выброшен на лед.

Командир этого корабля капитан 1-го ранга С.Н. Дмитриев[10] на защиту своих офицеров выступить не решился, успокоить команду не пытался и просидел в течение всего острого момента в кают-компании, предоставив каждому действовать по своему усмотрению.

В тот же вечер начала вести себя крайне вызывающе и команда на крейсере «Диана». Хотя убийств пока не было, но у всех офицеров было отобрано оружие, а старший офицер капитан 2-го ранга Б.Н. Рыбкин и штурман были арестованы. Всю ночь эти офицеры, сидя в своих каютах, слышали за стенками разговоры, что их надо расстрелять, спустить под лед и так далее. Самочувствие их было самое ужасное.

На следующий день, 4 марта, их продолжали держать арестованными. К вечеру же они узнали, что их якобы решено отвести на гауптвахту и потом судить.

Действительно, около захода солнца им было велено одеться. С караулом в три или четыре человека, вооруженных винтовками, их вывели на лед и повели по направлению к городу.

Пока они находились на палубе и сходили по трапу, вокруг них собралась толпа матросов и слышались площадная брань и угрозы. Невольно у них закралось сомнение, действительно ли их ведут на гауптвахту и не покончат ли с ними по дороге.

Конвой по отношению к ним вел себя очень грубо и тоже угрожал. Когда их группа уже была на порядочном расстоянии от корабля, а город был еще далеко, они увидели, что им навстречу идут несколько человек в матросской форме и зимних шапках без ленточек, вооруженных винтовками.

Поравнявшись с арестованными офицерами, они прогнали конвой, а сами в упор дали несколько залпов по несчастным офицерам. Те сейчас же упали, обливаясь кровью, так как в них попало сразу по несколько пуль. Штурман, хотя и был тяжело ранен, но не сразу потерял сознание. Он видел, как убийцы подошли к капитану 2-го ранга Рыбкину. Тот лежал без движения, но еще хрипел; тогда они стали его добивать прикладами и еще несколько раз в него выстрелили. Только убедившись окончательно, что он мертв, подошли к штурману. Тот притворился мертвым, и они, потрогав его и несколько раз ударив прикладами, ушли. Эти люди-звери с легкой руки убили двух человек и как ни в чем не бывало ушли, ушли с таким видом, точно исполнили свой долг!

Вскоре после этого штурман лишился чувств. Когда же он очнулся, то увидел, что уже довольно темно и что недалеко от него проходит мальчик лет пятнадцати, финн.

Он подозвал его слабым голосом, попросил помочь встать и отвести в какой-нибудь дом. Мальчик сейчас же подошел; штурман кое-как встал, и общими усилиями они побрели. Но это было трудно, мальчик был слишком слаб, а штурман почти не мог держаться на ногах. Таким образом, падая, отдыхая и ползя, им удалось немного отойти в сторону от дороги. Там мальчик оставил штурмана, а сам побежал в город за извозчиком.

Спустя некоторое время он приехал на извозчике, и вместе они положили раненого на дно саней и покрыли полостью. Через час штурман уже лежал в частной лечебнице с промытыми и перевязанными ранами. А через месяц, несмотря на то что у него было три раны навылет, его здоровье поправилось уже настолько, что он мог уехать тайком в Петроград, а затем и бежать за границу. Все время болезни персонал больницы тщательно его оберегал от возможных встреч с командой «Дианы», скрывая даже, что он офицер. Конечно, это сильно облегчалось тем, что все были убеждены в смерти штурмана…

На 1-м дивизионе тральщиков команда была тоже в очень приподнятом настроении, но убийств не производила; исключением стала команда тральщика «Ретивый», на котором были убиты командир лейтенант А.Н. Репнинский и мичман Д.Н. Чайковский.

Большинство офицеров дивизиона в это время отсутствовало, но как только были получены тревожные сведения, сейчас же все поехали на свои суда. Один из командиров, старший лейтенант В.Н. Кулибин, возвращаясь на свой тральщик, встретил по дороге большую толпу из матросов, солдат и рабочих. На него тут же набросились, хотели арестовать и, пожалуй, прикончили бы, но за него вступились матросы с его дивизиона; благодаря им он был отпущен.

Добравшись до своего судна, он ничего особенного на нем не заметил. Команда была совершенно спокойна и к нему очень доброжелательна, так как он был ею любим. Поговорив с ними о происходящем, Кулибин спустился к себе в каюту.

Через некоторое время он вдруг услышал, что его кто-то зовет с верхней палубы. Поднявшись на нее, он увидел, что у трапа с револьвером в руке стоит матрос с «Ретивого». Так как виду него был угрожающий, то Кулибин хотел спуститься в каюту и взять револьвер. Но было уже поздно. Раздалось несколько выстрелов, и он упал, раненный двумя пулями. Матрос же продолжал стрелять, пока одна из пуль, рикошетировав от стальной стенки люка, не попала ему самому в живот, и он упал. Сбежалась команда тральщика, сейчас же их обоих отнесли в госпиталь, но убийца, промучившись несколько часов, умер.

Кулибин был очень тяжело ранен, так как одна из пуль задела позвоночный столб, и он больше года пролежал почти без движения, имея парализованные ноги и руки. Убийцу же причислили к «жертвам революции» и торжественно хоронили в красном гробу…

Было и еще несколько убитых офицеров на Дивизии траления, но не своими командами, а никому не известными лицами в матросской форме. Ими был убит командир тральщика «Взрыв» капитан 2-го ранга К.П. Гильтебрандт, командир тральщика «№ 218» старший лейтенант Л.К. Львов и командир тральщика «Минреп» лейтенант А.Г. Бойе.

В первый день переворота, на стенке, у которой стояла Сторожевая дивизия, собралась большая толпа из матросов и солдат, вооруженных винтовками и револьверами. Она требовала выдачи офицеров и при этом страшно шумела. Услышав, что на берегу творится что-то неладное, на палубы кораблей вышли некоторые офицеры и матросы. Между ними был и командир «Меткого» старший лейтенант П.Г. Витт.

Увидев, в чем дело, и убедившись, что его миноносцу ничего не угрожает, он повернулся и собирался спуститься вниз, но в этот момент был убит из винтовки каким-то солдатом из толпы.

При аналогичных обстоятельствах были убиты командиры посыльного судна «Куница» лейтенант А.П. Ефимов и сетевого заградителя «Зея» лейтенант граф В.М. Подгоричани-Петрович.

В первый же день революции, очевидно, те же убийцы появились и на бонах, у которых стояли, ошвартовавшись, 9-й и 5-й дивизионы миноносцев. Дело было около полудня, когда почти вся команда ушла на Вокзальную площадь. По-видимому, рассчитывая на это, толпа их подошла сначала к 9-му дивизиону и стала требовать от вахтенных матросов выдачи офицеров. Но те прогнали их вон, не пропустив даже на палубу. Тогда они пошли к 5-му дивизиону. На ближайшем от края миноносце «Эмир Бухарский» как раз в это время вахтенный отсутствовал. Получив «свободу», он стал ею пользоваться в самых широких размерах и, не сменившись, пошел обедать. Негодяи беспрепятственно вошли на миноносец и быстро спустились в кают-компанию. Там сидели за обедом три офицера: старший лейтенант Варзар, мичман Лауданский и мичман Нейберг. Быстро расправившись с ними самым зверским образом, убийцы также быстро и скрылись. Вероятно, они собирались таким же способом поступить и с офицерами других миноносцев, но их случайно заметил офицерский вестовой, который нес в кают-компанию второе блюдо. Он моментально поднял тревогу. Тогда злодеи бежали и, опасаясь погони, скрылись с бонов.

Накануне вечером на этом же дивизионе, на миноносце «Уссуриец» были убиты его командир капитан 2-го ранга М.М. Поливанов и механик старший лейтенант А.Н. Плешков.

Командир «Гайдамака», услышав выстрелы, послал туда своего мичмана Биттенбиндера узнать, что случилось. Но только мичман вошел на палубу, как в него, почти в упор, было выпущено несколько пуль из нагана. Три из них попали ему в живот. Он сейчас же упал, но у него все же еще хватило сил проползти от сходни до носа «Уссурийца». Оттуда его взяла команда соседнего «Всадника» и перенесла на его миноносец.

Промучившись несколько часов, он умер. На похороны его пошла вся команда «Гайдамака», которая его страшно жалела. Но вместе с тем матросы считали, что он – неизбежная жертва революции и этим оправдывали его убийство командой «Уссурийца».

На второй или третий день после переворота были убиты командир Свеаборгского порта генерал-лейтенант В.Н. Протопопов и молодой корабельный инженер Л.Г. Кириллов. Первый был очень гуманный человек, и его все любили, а второй только что начал свою службу и даже не успел себя ничем проявить. Таким образом, нельзя и предположить, чтобы причиной убийства могло послужить их отношение к подчиненным. Тем более, что они были убиты из-за угла какими-то неизвестными лицами, которые безнаказанно скрылись.

Но далеко не везде убийцам удавалось их гнусное дело. Когда, например, подойдя к дредноутам, они потребовали выдачи офицеров, им в ответ были вызваны караулы. Это заставило их разбежаться.

С крейсера «Россия» этим же мерзавцам для того, чтобы разойтись, было дано только несколько минут, иначе угрожали открыть огонь.

Так прошел переворот на флоте, на берегу же убийства офицеров происходили в обстановке, еще более ужасной.

Их убивали при встрече на улице или врываясь в их квартиры и места службы, бесчеловечно издеваясь над ними в последние минуты. Но и этим не довольствовалась толпа зверей-убийц: она уродовала и трупы и не подпускала к ним несчастных близких, свидетелей этих ужасов.

Передают, что труп одного из офицеров эти изверги поставили стоя в угол покойницкой и, с кривляньями подскакивая к нему, говорили: «Ишь ты, стоит!.. Ну, постой, постой…, и мы пред тобой когда-то стояли навытяжку!..»

Даже похоронить мучеников нельзя было так, как они того заслуживали своей кончиной: боялись издевательств во время погребения, и ни революционные организации, ни революционный командующий флотом не брались оградить от этого. Они были тайком ночью отвезены на кладбище и наскоро зарыты. Первое время над их могилами нельзя было сделать и надписей на крестах, так как по кладбищам бродили какие-то мерзавцы, которые делали на крестах различные гнусные надписи.

Последующие дни прошли спокойно, и убийства офицеров в Гельсингфорсе почти прекратились, а если и были, то только отдельные случаи. Но что сделано – того не вернешь, и «бескровный» переворот в Гельсингфорсе стоил жизни тридцати восьми[11] морским офицерам, не считая сухопутных, большинство из них погибло от рук таинственных убийц в форме матросов и солдат, но были павшие и от рук своей собственной команды…

Разбираясь в этих убийствах, в связи с существовавшими взаимоотношениями на флоте между офицерами и командами, нельзя не прийти к убеждению, что то, что произошло, было не случайным явлением, а кем-то организованным, преднамеренным убийством. Но с какой целью?

Мы тогда терялись в догадках, стараясь найти причину убийства наших несчастных офицеров. Некоторые приписывали это германским агентам, с целью расстроить боеспособность флота; другие – какой-то таинственной организации, тем более что в городе появился список офицеров, намеченных к убийству, причем в него были помещены все командиры, старшие офицеры и старшие специалисты. Если бы убийства действительно были бы по нему выполнены, то флот оказался бы совершенно без руководителей. Но так или иначе для всех было ясно, что все эти эксцессы были вызваны искусственно, под влиянием агитации, совершены просто подосланными убийцами, а не были вспышкой негодования за отношение начальства к подчиненным.

Только значительно позже, совершенно случайно, один из видных большевистских деятелей присяжный поверенный еврей Шпицберг в разговоре с несколькими морскими офицерами пролил свет на эту драму[12].

Он совершенно откровенно заявил, что убийства были организованы большевиками во имя революции. Они принуждены были прибегнуть к этому, так как не оправдались их расчеты на то, что из-за тяжелых условий жизни, режима и поведения офицеров переворот автоматически вызовет резню офицеров. Шпицберг говорил: «Прошло два, три дня с начала переворота, а Балтийский флот, умно руководимый своим командующим адмиралом Непениным, продолжал быть спокойным. Тогда пришлось для “углубления” революции, пока не поздно, отделить матросов от офицеров и вырыть между ними непроходимую пропасть ненависти и недоверия. Для этого-то и были убиты адмирал Непенин и другие офицеры. Образовывалась “пропасть”, не было больше умного руководителя, офицеры уже смотрели на матросов как на убийц, а матросы боялись мести офицеров в случае реакции…»

Шпицберг прав. Мы не забудем этих дней, этих убийств. Но ответственность за них мы возложим не на одураченных матросов, а на устроителей и вождей революции.

Эти убийства были ужасны, но еще ужаснее то, что они никем не были осуждены. Разве общество особенно требовало их расследования, разве оно их резко порицало?.. Впрочем, о чем же и толковать, раз сам военно-морской министр нового правительства Гучков[13] санкционировал награждение Георгиевским крестом унтер-офицера запасного батальона Волынского полка Кирпичникова за то, что тот убил своего батальонного командира…

В свое время господа Керенские, Гучковы, Львовы, Милюковы и так далее объявили амнистию всем таким убийцам и этим не только покрыли убийства во имя революции, но и узаконили их после переворота. Этим они взяли на себя кровь, пролитую наемными убийцами, которые были посланы «вырыть пропасть»; этим они заслужили вечное проклятие и от близких этих жертв, и от всей России!..

Целый ряд надмогильных крестов на кладбищах Гельсингфорса всегда будет служить живым укором этим господам и требовать отмщения…

В каждом из других портов Балтийского моря переворот имел свои характерные черты и проявлялся спокойно или бурно в зависимости от того, какие корабли и части на них базировались, и, главным образом, насколько подпольная агитация обратила серьезное внимание на данный пункт.

Второй базой действующего флота был Ревель. В нем зимовали: 1-я бригада крейсеров, Дивизия подводных лодок и часть Минной дивизии. Это были все корабли, много плававшие и часто входившие в соприкосновение с неприятелем. Поэтому их настроение было значительно бодрее, чем на дредноутах и броненосцах. Команды были более сплочены, лучше знали своих офицеров и, находясь не один раз в тяжелых боевых переделках, научились ценить начальников, понимая, как трудно их заменить.

1 марта на судах было объявлено о перевороте в Петрограде и переходе власти к Временному комитету Государственной Думы. Затем пришло известие об отречении государя императора и наследника цесаревича. Все эти известия команды приняли совершенно спокойно; ни на одном корабле не возникло беспорядков, и ни одного морского офицера не было убито. Команды то и дело обращались к офицерам за разъяснениями по поводу текущего момента, советовались с ними и относились во всех случаях с должным чинопочитанием.

Служба на кораблях не только не опустилась, но стала еще строже, команда старалась добросовестнее относиться к своим обязанностям и следила друг за другом. Было полное желание воевать, и о мире никто не хотел и слышать.

Такое спокойное отношение команд к текущим событиям позволило даже, параллельно с возникновением революционных организаций матросов, организовать и офицерский союз для защиты прав офицеров и урегулирования нового положения.

В городе переворот прошел не так спокойно. Там собралась большая толпа черни, выпустила арестантов, подожгла тюрьму и то же самое сделала и с гауптвахтой. Во время столкновения ею был убит караульный начальник, сухопутный прапорщик, и избит приехавший успокаивать ее комендант крепости.

В Моонзунде, на передовой позиции, всю зиму стояли линейный корабль «Цесаревич» и крейсер «Адмирал Макаров». На них известие о перевороте ничуть не испортило отношений между офицерами и командами.

В третьем большом порту, на который Действующий флот во время войны не базировался, кроме нескольких учебных судов и транспортов, других кораблей не было. Но зато там был огромный контингент молодых матросов, обучавшихся в специальных классах; были береговые команды из старых матросов, списанных с кораблей за плохое поведение и отбывших наказание в тюрьмах и дисциплинарных батальонах. Уже только по своему составу матросов этот порт был благодатной почвой для мятежа. Молодые матросы призыва 1917 года явились на службу наполовину распропагандированными и не желавшими воевать. Еще в деревнях услужливые агитаторы вдалбливали им в головы, что воевать не надо и что начальство, которому великолепно живется за счет казны, только и занято угнетением своих подчиненных. Итак, они явились готовыми жадно внимать всякой подпольной агитации о «мире во что бы то ни стало» и про то, что офицеры – это их злейшие враги. Про другой же элемент матросов, штрафованных, побывавших в тюрьмах и дисциплинарных батальонах, говорить не приходится. Они всегда были готовы на все, тем более что и терять-то им было нечего.

Главным командиром и военным губернатором Кронштадта был адмирал Р.Н. Вирен[14], человек по натуре прямой, властный и храбрый, но бесконечно строгий и требовательный. Он был неумолим ко всякой мелочи и немилосердно распекал всех на каждом шагу. Угодить ему было невозможно: и то было плохо, и это нехорошо, и чуть что – пощады не жди. Матросы как угорелые мчались от главного командира в разные стороны, стремясь спрятать фуражку: при малейшем упущении адмирал Вирен немедленно требовал ее, чтобы узнать номер. По этому номеру потом находили провинившегося.

В своем порту, не только в военное время, но и в мирное, адмирал Вирен завел такие строгие порядки, что матросам во время отпуска в город решительно некуда было деваться: все запрещалось. Бродить же по улицам было скучно, да и опасно, так как можно было попасться на глаза главному командиру или другим офицерам, которые под влиянием предъявляемых им требований тоже становились чрезмерно взыскательными. Оставалось, чтобы за какой-нибудь пустяк не попасть на гауптвахту, скрываться по разным сомнительным притонам.

Строевых офицеров в Кронштадте почти не было. Большинство из начальников частей и штабных уже давно отошло от строевого флота и потеряло с ним всякую связь, а слушатели Минных классов, присланные на зиму туда учиться, не имели никакого отношения к командам. Ни они кронштадтцев, ни кронштадтцы их не знали.

Матросами заведовали офицеры, числившиеся по Адмиралтейству, из которых очень много было перешедших из армии; другая же часть их состояла из подпоручиков и прапорщиков, произведенных во время войны из моряков торгового флота и кондукторов.

Офицеры по Адмиралтейству совершенно не были подготовлены к обращению с матросами и не понимали их, а те, видя в них «чужих офицеров», не питали к ним должного уважения хотя бы потому, что они были «армейскими». Что же касается подпоручиков и прапорщиков, то они, как вообще временный элемент, уже не пользовались в матросской среде никаким авторитетом. Вполне понятно, что воспитать в надлежащем духе своих подчиненных они не могли.

Во главе учебных отрядов стоял вице-адмирал Л.Д. Сапсай[15], человек малоэнергичный и замкнутый, всегда сторонившийся команд. Они его совсем не знали.

Количество учеников-матросов доходило до 3 тысяч человек. Из-за недостатка офицеров все они и на занятиях в классах, и все вечера, то есть круглые сутки, находились на полной ответственности своих инструкторов из унтер-офицеров и фельдфебелей. Инструкторы же эти сами по себе были не слишком надежны, так как из-за большого спроса на них приходилось брать каждого, кто, казалось, мало-мальски удовлетворял требуемым условиям и изъявлял на это желание. Ученики-матросы и в грош не ставили своих инструкторов; наоборот, те сами подпадали под их влияние. Таким образом, создавалась благоприятная обстановка для революционной пропаганды.

Находясь вблизи Петрограда и имея в своем распоряжении прямой провод, высшее начальство Кронштадта было всегда в курсе происходивших событий. Когда там вспыхнуло восстание, оно должно было тщательно разобраться в обстановке и осветить все так, как это было в действительности. Вместо того начальство предпочло все скрыть, как будто ничего и не случилось. Были введены еще новые строгости. Матросов решительно никуда не выпускали, и они безвыходно находились на кораблях и в казармах. Для усиления присмотра за ними по всем учебным судам были расписаны офицеры-слушатели, которые, не принося никакой пользы, очутились благодаря этому в очень опасном положении. Они были чужды этим командам и в такой критический момент только зря возбуждали против себя злобу.

Наивно было думать, что какие-либо меры могли совершенно изолировать такое большое количество людей от внешнего влияния. Конечно, из нелегальных источников к ним доходили все известия, но уже в сильно извращенном виде. Злоба и ненависть, возбуждаемые агитаторами, накапливались все больше и больше; положение обострялось с каждой минутой. Начальство же все еще не прозревало.

Вот тут-то и произошла трагедия. Когда у главарей революции в Кронштадте составилось впечатление, что положение восставших в Петрограде окрепло, а следовательно, они мало чем рискуют, ими было поднято восстание.

Ночью взбунтовавшиеся команды стали врываться в каюты офицеров с вопросом, признают ли они Временное правительство? Что могли отвечать офицеры на подобный вопрос? Если «никакого Временного правительства не знаю», – «враг народа», и, в лучшем случае, арест, а то – удар штыком… К чести офицеров, надо сказать, что, несмотря на всю трагичность своего положения, они давали отрицательные ответы.

Одновременно дикие, разъяренные банды матросов, солдат и черни, со зверскими лицами и жаждой крови, вооруженные чем попало, бросились по улицам города. Прежде всего выпустили арестантов, а потом, соединившись с ними, начали истребление ненавистного начальства.

Первой жертвой этой ненасытной злобы пал адмирал Р.Н. Вирен.

Когда толпа подошла к дому главного командира, адмирал Вирен, услышав шум и крик, сам открыл дверь, однако оставив ее на цепочке. Увидев матросов, он стремительно распахнул ее настежь и громко крикнул: «Что нужно?!» Матросы, еще так недавно трепетавшие при звуке его голоса, и теперь сразу притихли и растерялись. Только когда из задних рядов послышались единичные выкрики: «Тебя надо, кровопийца, вот кого нам надо», – толпа опять взволновалась, заревела и, бросившись на адмирала, стащила его полуодетым вниз и поволокла по улицам.

Матросы улюлюкали, подбегали к Вирену, плевали ему в лицо и с площадной бранью кричали: «А ну-ка покажи свой номер!..»

Толпа была одета в самые фантастические костюмы: кто – в вывернутых шерстью наружу полушубках, кто – в офицерских пальто, кто – с саблями, кто – в арестантских халатах, и так далее. Ночью, при свете факелов, это шествие имело очень жуткий вид, точно демоны справляли свой адский праздник. Мирные жители, завидев эту процессию, с ужасом шарахались в стороны.

Посреди этой толпы шел адмирал. Он был весь в крови. Искалеченный, еле передвигая ноги, то и дело падая, медленно двигался мученик навстречу лютой смерти. Из его груди не вырывалось ни одного стона, что приводило толпу в еще большее бешенство. Ее вой напоминал собой вой шакалов, чувствующих близкую добычу…

Когда-то, в дни Порт-Артура, в неравном бою с несколькими японскими крейсерами и миноносцами погибал миноносец «Страшный». Разбитый неприятельскими снарядами, он парил. Пар этот был предсмертным дыханием умирающего бойца… Японские корабли уже готовились было его захватить. В это время на выручку «Страшному» несся «Баян». На командном мостике стоял его командир, тогда еще капитан 1-го ранга Вирен. Впившись глазами вперед, он все время приказывал передать в машины, чтобы дали еще больший ход. Крейсер уже перешел пределы своей скорости и летел, рассекая волны, чтобы прикрыть «Страшного». Весь корпус его дрожал. Еще немного, и он опоясался бешеным огнем… Японские суда повернули, а «Баян», подлетев к месту недавнего побоища, застопорил машины. «Страшного» уже не было, он скрылся под волнами. Подобрав оставшихся людей, «Баян», при общем восторге, возвратился в Артур… Что, если бы теперь пред этой зверской толпой вдруг встали бы те матросы, которые были тогда спасены «Баяном»? Что сказали бы они убийцам адмирала Вирена? Сумели бы отстоять ему жизнь?..