Совдетство. Узник пятого волнореза
– Анна Марковна, к вам Герой Советского Союза Барминов! Наш ученик.
– Какой еще такой Барминов?
– Георгий Михайлович.
– Не знаю такого…
И тут войду я с новенькой звездой на груди. О!
Чтобы не позориться перед Зоей, пришлось взять со столика нож и соскоблить наклейку с чемодана. Странно: я понимаю, что, сойдя с поезда, расстанусь с попутчицей навсегда. Почему же мне так хочется выглядеть в ее глазах получше? Никто этого не знает, даже Захар Загадкин из радиопередачи «Ровесники».
– Ты чего там возишься? – раздраженно спросила тетя Валя. – Дай сюда нож! Порежешься! Один уже в зеленке. Вот, отнеси проводнице за чай! – Она ссыпала мне в горсть мелочь, теплую, даже влажную от многократного пересчета.
…Прежде чем выйти, я еще раз посмотрел на себя в зеркало и с досадой обнаружил на щеке красный желвачок. Ну вот, опять! В космос летаем, а таких таблеток придумать не можем, чтобы половое созревание не выпирало на лице несчастного подростка вулканическими прыщами! У меня-то еще пустяки, вот у моего одноклассника Сереги Воропаева вся рожа в лиловых волдырях, а ему хоть бы хны: с лица воды не пить…
Я шагнул в шатающийся коридор вагона и сразу увидел у открытого окна Зою, она разговаривала с Михматом и Петром Агеевичем, явно повеселевшим после ресторана. На меня студентка глянула вскользь, словно не заметив перемен ни в одежде, ни в прическе. Стесняясь к ним подойти, я встал поодаль, у титана, мне до сих пор было неловко за позорное ныряние, ведь она наверняка слышала, как Башашкин обозвал меня комодом. Встречный ветер трепал ее короткую прическу «паж» и уносил слова, но кое-что было слышно.
– …обезьяний питомник… обязательно… хочу, – сказала Зоя.
– Братья меньшие – это, конечно, хорошо, но и в Симоновой келье побывать надо! – наставлял наш Добрюха.
– А где это? – спросила она.
– В Новом Афоне. За водопадом. Очень интересные места.
– Бывали?
– Проездом в Сухуми.
– А мы как раз в Афон направляемся, в пансионат «Апсны». Слыхали? – спросил очкарик.
– А-а, помню-помню, это где Чехов ночевал. Там слева парк отличный. И ресторан «Поплавок», прямо на середине озера. Сиживал там…
– А вы куда, если не секрет? – спросил Михмат, задетый бывалостью попутчика.
– Пока еще не знаю…
– Интересно живете! Как «Летучий голландец»?
– Без руля и без ветрил. Планового хозяйства на службе хватает. Говорят, ваш сосед от поезда отстал?
– Да, заплыл далеко! Он смешной, этот Павел. Замуж меня позвал, – улыбнулась студентка. – Я ответила: мне восемнадцати еще нет…
– Наглец! – вставил отчим. – А вы, Зоя Борисовна, прямо загордились!
– А кто такой Симон? – спросила она и отпрянула от ревущего мрака внезапного тоннеля.
В коридоре стало темно, но тут же включили колеблющийся желтый свет.
– Святой, наверное, – предположил Михмат и ласково пригладил Зоины волосы, взметенные порывом, на что она сердито тряхнула головой.
– Михаил Матвеевич, Симон был апостолом, – поправил Добрюха.
– А какая разница? – удивилась девушка-паж.
– Примерно как между инженером и главным инженером, мадмуазель! – улыбнулся вольный курортник. – Как я завидую вам, будете французский изучать! Лямур-тужур… Нас только немецкому учили: хенде хох!
– Петр Агеевич, я читал про Новый Афон в энциклопедии, – ревниво заметил Михмат, – там ничего нет про келью апостола.
– В какой энциклопедии?
– В Большой советской.
– То-то и оно! – грустно улыбнулся Добрюха. – У Брокгауза есть.
– Ребенку всю эту религиозную белиберду знать не обязательно! – строго возразил отчим и обнял Зою, словно защищая. – Вы-то, вижу, верующий! – он кивнул на золотой крест.
– Скорее уж, оглашенный.
– Оно и заметно. Где служите, если не секрет? У нас в НИИ электроники за ношение предметов культа по головке не погладят. Следят за атеистическим воспитанием кадров.
– Ну, во-первых, я на отдыхе. Во-вторых, я служу в организации, которая, как и церковь, отделена от государства…
– Ого, это где же?
– В Центросоюзе. По снабжению.
– Грибы-ягоды собираете?
– Не только. Мелкие городские услуги. Обувь у ассирийцев чистили? Наши люди. А в-третьих, ваша падчерица давно уже не ребенок, – усмехнулся снабженец, – и знает гораздо больше, чем вы думаете.
– С чего вы взяли, что Зоя – моя падчерица? – обиженно спросил крючконосый, нервно поправляя дымчатые очки.
– Имеющий глаза да увидит, имеющий уши да услышит, – ухмыльнулся Добрюха.
Поезд вырвался на свет и снова помчался вдоль синего моря.
– О! Подъезжаем! Поторопи маму! – Михмат быстро открыл купе и подтолкнул туда Зою, но я успел ухватить взглядом складчатое женское тело, выпирающее из розовой комбинации. Да, мамаша у них в теле!
– Аникин, одурел! – сердито крикнула она и с силой задвинула дверь.
– Я слышал, в кооперации очень хорошо зарабатывают? – после неловкого молчания спросил электронщик.
– Бывает. Ферапонт Головатый в свое время самолет для фронта купил. Упаковал сто тысяч и Сталину отправил.
– И никто не спросил, откуда столько деньжищ?
– Спросили. Пасечник он был, а мед всегда в цене.
– Кучеряво живете! – буркнул Михмат и скрылся в своем купе.
Поезд шел все медленнее, за окном толпились покатые зеленые горы с провалами ущелий и подпалинами камнепадов, под колесами громыхали ажурные железные мосты, переброшенные через сухие разветвленные русла, сохранившие посередке еле заметные ручейки. Иногда вровень с окном парила чайка, она летела некоторое время рядом, косясь на меня круглым глазом, а потом перед очередным тоннелем взмывала вверх.
– О, этот юг, о, эта Ницца! – Петр Агеевич облизнул сухие губы. – Увидеть и опохмелиться!
– В Новом Афоне стоим десять минут, – предупредила, появившись, Оксана. – Кто за чай не расплатился?
Снабженец поманил проводницу и дал ей целый рубль, отвергнув сдачу:
– Детишкам на молочишко.
– Ой, спасибочки!
– У тебя пивка случайно нет?
– Да вы шо! Откуда?
Я стыдливо впихнул ей в руку потную мелочь. Мы медленно ехали мимо той самой Пцырсхи, из-за которой я стал на всю жизнь «Пцырохой». Станция уместилась на берегу бирюзового озера в зеленом ущелье, в промежутке между тоннелями. Чуть ниже, с плотины падал широкий пенистый поток, и там, как всегда, толпились отдыхающие, подставив лица прохладной водяной пыли, переливающейся всеми цветами радуги. Каждый год я старался не пропустить этот белый, резной, напоминающий постройки ВДНХ, павильон. Машинист, верно, знал, как нравятся здешние красоты пассажирам, и всегда замедлял ход: любуйтесь на здоровье!
Вообще, на Кавказе все выглядит роскошно, каждая станция и санаторий вроде дворца, наверное, наше государство нарочно делает так, чтобы любой труженик раз в год, приехав сюда, мог почувствовать себя настоящим вельможей. У нас же в Подмосковье все по-другому. Например, платформа Востряково, где находится наш лагерь «Дружба», – это просто бетонные плиты, не очень-то ровно уложенные, затем укатанные сверху асфальтом и огражденные водопроводными трубами, сваренными в три прожилины. Касса там размером с дачный нужник. А здесь что ни станция – узорчатое белоснежное чудо!
Тем временем дядя Юра, пыхтя, вытаскивал из купе в тамбур наш «сундук» с железными наугольниками: крупа и консервы весят немало. Помогая ему, я подумал, почему еще никто не догадался приделать к чемоданам колесики на подшипниках, как у кустарных самокатов? Везти багаж гораздо удобнее, чем тащить. Остальная поклажа была полегче, если не считать рюкзака с картошкой, купленной на остановке в Мичуринске. Здесь, на юге, картофель, по словам тети Вали, дороже апельсинов, а на вкус чистое мыло. Пока мы Башашкиным волокли «сундук» к выходу, Батурина считала багажные места: раз, два, три, четыре…
– Ну, что решили? – спросила она Петра Агеевича, снова затосковавшего.
– Ладно, уговорили! Афон так Афон! К Симону снова схожу. А еще там какую-то пещеру открыли – огромную. Надоест – перееду в Гагры…
– Да вы что! Там все гораздо дороже.
– Не в деньгах счастье! – Он хлопнул по боковому карману, проверяя сохранность пухлого бумажника, потом, встав на цыпочки, достал из глубокой ниши над дверью магнитофон и чемоданчик, весь в молниях и зарубежных наклейках.
– Вы, наверное, посол? – спросила тетя Валя.
– Посол пьет рассол. Нет, Валентина Ильинична, я по снабжению. А этикетки друзья из-за бугра привозят. Вот и «соньку» на сорок лет подарили, чтобы холостую жизнь скрасить…
Поезд уже останавливался. Тетя Валя цепким взглядом обшарила пустое купе и на всякий случай заглянула, проверяя сохранность денег, в ридикюль, хотя не расставалась с ним ни на минуту.
– Ты ничего не забыл? – Она пытливо взглянула на меня.
– Нет, все нормально, – солидно успокоил я.
– А это что?
– Точно!
Мои плавки были разложены для просушки на откидывающейся сетчатой полке под самым потолком купе.
– Эх ты, Тупася!
3. Приехали!
Состав миновал очередной тоннель и полз над городом. В коридоре столпились пассажиры.
– Ой, мороженое продают! – крикнула пигалица с косичкой, увидев ларек на набережной.
В окне показался купол вокзала, проплыли белые колонны, просияла на фронтоне золотая надпись «Новый Афон». На веранде в станционном ресторане за столиками густо сидели посетители, официантка с белой наколкой в волосах тащила, накренившись, поднос с бутылками.
– И всюду жизнь! – посвежел взором Добрюха. – Какой местный напиток порекомендуете?
– «Имерули», – с мемуарной печалью ответил Башашкин.
Сквозь бетонную балюстраду внизу виднелось Сухумское шоссе, а за ним неряшливый песчаный пустырь с покойной пальмой на краю. Раньше там впадала в море мусорная речка, но два года назад ее убрали в трубу, чтобы не огорчать отдыхающих. Дальше начинался дикий пляж, где сплоченно загорали бесчисленные курортники. Меня всегда удивляло, что какая-нибудь важная дама, например инспектор РОНО, которая в Москве ходит в длинной юбке и строгой блузке, застегнутой по самое горло, здесь, на юге, может раздеться и раскинуться у воды, как одалиска с картины Энгра. Альбом этого художника приносил в школу Андрюха Калгашников и показывал нам втихаря, чтобы не заметили учителя, так как там сплошь голые женщины. Но математик Ананий Моисеевич все-таки застукал, отобрал, не возвращал три дня, но потом отдал со словами: «М-да, мастер!»
На низкой платформе толпились встречающие, в основном – пожилые местные тетки в черных глухих платьях и темных платках, повязанных иначе, чем у наших русских старушек. Владелицы свободных коек, они шли за тормозящим составом и наперебой предлагали пассажирам, высунувшимся в окна, замечательное жилье. Среди хозяек частного сектора попадались и светловолосые женщины в пестрых открытых сарафанах, но они держались потише – здесь тебе не Россия. Отдельно, подняв над собой табличку «Пансионат “Апсны”», застыл, как памятник, тучный грузин. На его голове, несмотря на жару, красовалась кепка-аэродром, такие тут шьют по мерке. В Сухуми возле рынка есть специальное ателье с вечным объявлением «Заказы временно не принимаются». Рядом с толстяком стояли два парня. Первый, помоложе, Степка Фетюк, одноклассник Ларика, входил в нашу кодлу ныряльщиков. Второго, постарше, я тоже немного знал, это – Георгий, по прозвищу Немец, бедовый племянник Мурмана. В отличие от Степы, одетого в трудовые обноски, на Гоге была фуражка-капитанка с крабом на тулье, белые простроченные брюки в обтяжку и черная майка с трафаретным изображением четырех поющих битлов. Ничего подобного даже в Москве, возле «Метрополя», где крутятся модно прикинутые фарцовщики, я еще не видел. Как пить дать последний визг моды! А теперь скажите, какими глазами после этого должна смотреть Зоя на мои зеленые техасы и абстрактную ковбойку? Сами Аникины к выходу переоделись, вышли из купе все как один в новехонькой джинсе цвета свежей синьки. Тетя Валя про людей, которые заявляются в общественное место, надев одинаковые шмотки, говорит: «Как приютские…»
И тут я увидел среди встречающих нашу хозяйку – тетю Нину, дядя Юра зовет ее на французский лад «Нинон». Она хмурилась, вертела головой, ища в окнах знакомые лица, нервно заправляла под белую косынку светлые пряди. Рядом с ней озирался юный нацмен с пробившимися усами и темной шевелюрой, отливающей рыжиной, как засохшие чернила. Ни фига себе! Да это же мой друг Ларик! Как же он изменился за год! Наконец они нас заметили, встрепенулись, заулыбались и замахали руками, спеша за составом.
Поезд остановился. Оксана с грохотом откинула железный порог и выглянула наружу, словно убеждаясь, что это именно Новый Афон, а не какой-нибудь другой курортный городок.
– Прибыли! Выходим! Не суетимся! Никто не останется…
С помощью подбежавшего Ларика мы по возможности быстро, чтобы не создавать затор, сгрузили вещи из тамбура на платформу. Тетя Валя, раза три пересчитав «места», бросилась целоваться с Нинон, не выпуская при этом из вида наш багаж, так как из последнего вагона выпрыгнули и рассыпались по перрону шустрые цыганята. В сутолоке встреч и проводов человека легче всего обокрасть. С напряженной вежливостью дождавшись, пока мы сгрузимся, сошли на перрон и Аникины с чемоданами, одинаковыми по фасону, но разными по размеру, точно накомодные слоники.
– Илларион, ититская сила, ты теперь чистый абрек! – Дядя Юра хлопнул моего друга по плечу и потрепал по волосам. – Девок еще не крадешь?
– Бывает! – поиграл бровями мой друг.
– Тех, что плохо лежат, не бери! Понял? – посоветовал Башашкин.
– Ну ты… ты… комик жизни! – не сразу понял каламбур Ларик.
А Батурин повернулся к Нинон и широко раскинул объятия, отчего рубашка разошлась, обнажив зеленую царапину на обширном животе.
– Ну, здорово, казачка! Почеломкаемся?
Пока они обнимались и целовались, тетя Валя шуганула вороватого цыганенка, слишком близко подошедшего к нашим сумкам.
– А это еще что такое? – удивилась Нинон, отстраняясь и поправляя вафельное полотенце, сложенное и засунутое в лифчик под правую грудь.
– Рана любви! Валька к проводнице приревновала! – засмеялся Башашкин и кивнул на Оксану, которая в этот момент как раз забиралась по крутым ступенькам в вагон, демонстрируя увесистый тыл.
– Смотри – не балуй! – засмеялась хозяйка, оценив юмор.
– Как Сандро?
– Сам увидишь… – вздохнула она.
Ларик тем временем критически осмотрел меня с ног до головы, подошел вплотную, с огорчением убедился, что на полголовы ниже, нахмурился и произнес непривычным баском:
– Ну ты, Юрастый, и вымахал! – Вместо рукопожатия он звонко шлепнул по моей протянутой ладони, как в фильме «Кавказская пленница». – Чистый бамбук!
– Ты тоже… подрос…
– Да, я теперь не тот, не тот! – загадочно произнес мой приятель, шевеля пятерней в кармане затрепанных шортов. – Ты чего так вырядился?
– Чтобы не мялось… – повторил я удобный ответ.
– А-а-а… Ты уже харился?
– Н-нет, – промычал я, краснея от неприличного слова.
– Зря! Туда, сюда, обратно, тебе и мне приятно…
– Качели! – Эту пионерскую загадку я в прошлом году привез сюда из лагеря «Дружба». – Смотри-ка, не забыл!
– А где же пики? – нахмурился Ларик.
– Пики? Пики! Забыл! – воскликнул я. – В купе… остались…
– Эх ты, Тупася! – укоризненно покачала головой тетя Валя. – Я же тебя спрашивала! Беги, а то в Сухум уедут.
Вспотев от ужаса, я метнулся в вагон, чуть не сбив с ног проводницу, собиравшую грязное постельное белье, влетел в наше опустевшее, сразу ставшее незнакомым купе, пал на колени, нашарив в нише у стены два гарпуна, обернутые в несколько газет и перетянутые шпагатом. Пики еще весной из сверхпрочной стальной проволоки смастерил на заводе для меня Тимофеич, специально заточив и зазубрив их на станке. Но это только полдела, самое трудное – вынести что-то с оборонного предприятия, однако спирт, сэкономленный от протирки контактов, творит чудеса.
Батурины не раз списывались с тетей Ниной о времени нашего приезда – из-за «плавающего» отпуска дяди Юры: в то лето в Москву повадились разные главы дружественных держав, и Образцовый оркестр Московского военного округа, где служил Башашкин, буквально дневал и ночевал в аэропорту Шереметьево. Тетка по моей просьбе передавала Ларику приветы, подтверждая, что я везу ему в подарок настоящую, заводскую пику для подводной охоты, ведь в конце декабря он прислал мне обещанную посылку. Тимофеич, поддев стамеской, снял с фанерного ящичка крышку, на которой химическим карандашом был выведен наш адрес. И хотя вместо «Балакиревского переулка» там значился какой-то «Балакаревский», ценный груз все равно дошел до нашего почтового отделения. Внутри оказались переложенные ветками лаврушки желтые, как цыплята, мандарины. Комната сразу же наполнилась пронзительным южным ароматом, и он, смешавшись с хвойным запахом наряженной елки, согрел сердце щемящей радостью скорого Нового года.
Поезд содрогнулся и тронулся, белые колонны вокзала медленно двинулись назад. Оксана, ругаясь, не опускала железный порог, ждала, пока я торопливо спрыгну с подножки на уплывающую платформу. Она обозвала меня вдогонку Машей-растеряшей и хотела уже опустить металлическую секцию, прикрывавшую ступени, чтобы захлопнуть дверь, как вдруг на перроне показался здоровенный мужик в одних плавках. Он бежал, размахивая руками, и кричал:
– Стойте! Я успел! Стойте! Я успел! Не закрывай!
Это был Паша из Зоиного купе, отставший во время купания. Догонять поезд ему пришлось, видимо, на попутке, тучный водитель – тоже в кепке-аэродроме – трусил следом, чтобы получить причитающуюся плату, ведь денег с собой у ротозея-курортника, конечно же, не нашлось. Я подумал, неплохо бы делать в плавках специальный непромокаемый кармашек на молнии для таких вот внезапных случаев. Наверняка нечто подобное давно изобрели, чтобы, например, засылая под водой к врагам разведчиков, не подмочить поддельные документы. Но Башашкин говорит, что с товарами для населения у нас беда, и если бы космические корабли строили так же, как шьют костюмы на Можайской фабрике, то Гагарин никогда бы не полетел в космос.
Голый пассажир на ходу вскочил в наш вагон, обнял Оксану и через мгновение выбросил в окно скомканную купюру, подхваченную на лету шофером.
– Спасибо, генацвале!
А пыльные зеленые вагоны с узкими белыми табличками «Москва – Сухуми» шли мимо, гремя, шатаясь, набирая скорость и обдавая запахами смазки, угольной гари от «титанов» и зловонью туалетов, выбрасывающих нечистоты на рельсы, но только на перегонах, вдали от станций. В детстве меня очень волновала судьба этих дорожных отходов. Спуская нажатием педали воду и глядя, как в отверстии мелькают шпалы, я всякий раз огорчался, ведь даже палочку от эскимо меня учили отправлять в урну, а тут… Но Лида, свято верившая в мудрость нашего родного государства, успокаивала, что следом за составами идут специальные команды, и они особыми совками подбирают нечистоты в бочки на колесах, а потом сдают ценные отходы на завод, производящий удобрения для сельского хозяйства.
– Ага, подбирают, – хмыкал отец, слушая эти прекрасные рассказы. – Природа-матушка и подбирает. Жуки-навозники на что?
– Миша, не порть мне ребенка!
– Это ты его своим враньем портишь!
Размахивая пиками, я поспешил к своим. Грузин в кепке-аэродроме все еще созывал тех, кому предстояло ехать в «Апсны». Фетюк суетился, предлагая, поднести багаж к автобусу. Гога с ленивым интересом оглядывал приезжих, особенно молодых женщин. Зоя с предками стояли чуть в стороне, привлекая взгляды своими новыми, ярко-синими джинсами. На широких кожаных лямках, пришитых сзади к поясу, виднелись буквы «Lee». У мамаши штаны были какого-то невероятного размера, по сравнению с ней даже могучая проводница Оксана выглядела стройной, как кукла наследника Тутти.
«Неужели и джинсы тоже на заказ шьют, как кепки?» – удивленно подумал я.
О том, что в пансионате «Апсны» отдыхают исключительно блатные, это всем известно, но чтобы сразу три «Lee» на одну семью – это перебор! У нас, например, в роду ни у кого нет фирменных джинсов. Да что там у нас! Во всем общежитии Маргаринового завода ни у кого не сыщешь.
Я прошел мимо Аникиных медленно, выпрямив спину и чуть поводя плечами, как Жан Маре в «Фантомасе», но попутчица равнодушно скользнула по мне взглядом, словно не узнавая. Оно и понятно: что ей, без пяти минут студентке, какой-то там недоделанный восьмиклассник в прикиде из «Детского мира»! Подтянутый Михмат выглядел моложе своей дородной половины, впрочем, лицо у нее приятное, как говорится, со следами былой красоты. Но я никогда бы не женился на пожилой толстухе. Зачем? Это при царе Горохе богатые старухи приманивали красивых молодцов, позарившихся на роскошную жизнь. А теперь-то зачем? У нас буржуев нет, их ликвидировали в 17-м как класс, хотя по недосмотру еще попадаются отдельные неприлично состоятельные граждане. Сам слышал, когда относил в учительскую журнал, как историчка Марина Владимировна, по прозвищу Истеричка, пыхтела Ирине Анатольевне, нашей классной руководительнице: «Ир, ты видела Зенину?! Заявиться на родительское собрание в мехах, с шестью каратами на пальце, разве не хамство? И ладно бы народная артистка была, так нет же – товароведка на овощной базе! Куда идем? За что боролись?!»
Мимо прогремел последний, общий, вагон, из опущенных окон смотрели угрюмые бородатые цыгане, золотозубые цыганки и кудрявые чумазые цыганята, они строили оставшимся на перроне рожи, показывая рожки. Когда я вернулся к своим, дядя Юра ласково трепал за холку неизвестно откуда взявшегося Рекса, пожилого рыжего сеттера, облепленного клещами, точно серыми висячими бородавками.
– Здорово, Рваные Уши!
Пес очень любил Башашкина, он юлил, повизгивал, лупил хвостом, словно палкой, по нашему багажу, страстно радуясь приезду двуногого друга. Меня Рекс тоже узнал и по-свойски лизнул руку.
– Вот! – Я протянул Ларику сверток с пиками. – Одна моя, другая твоя.
– Отлэ! Потом посмотрим. Как мандарины? – спросил он. – Понравились?
– Сила! А где Лиска?
– Вашу комнату с Каринкой убирает. Отдыхающие только съехали. Шахтеры. Бутылок осталось – гора! На будущий год мне каску с фонарем привезут.
– Зачем?
– В пещеру полезем. Гиви обещал меня с собой взять.
– В какую пещеру?
– Потом расскажу.
Тем временем растерявшегося Добрюху обступили со всех сторон местные хозяйки, наперебой предлагая ему койку в частном секторе всего по рублю в день, а он в ответ только мотал головой:
– Гражданочки, по мне хоть трояк в сутки, но чтобы отдельная комната, вид на море и удобства не во дворе! Ясно?
– Ясно. Ишь ты! – Женщины недоумевали, столкнувшись со странными требованиями. – «Что за фон-барон выискался?»
– Чему ты радуешься, собакевич? – тоскливо спросил снабжененц Рекса, вертевшегося под ногами. – Жизнь безысходна! А я духовной жаждою томим…
Судя по смущению хозяек, такие условия никто из них привередливому гостю предложить не мог. В разговор влезла тетя Валя, славящаяся своим умением устраивать чужие дела. Например, если она разочаровывалась в добытой по случаю дефицитной обновке, то уже на следующий день находила покупателя у себя в Главторфе, да еще приносила домой тортик – благодарность за услугу. Лида же просто тихо плакала над разонравившейся блузкой, пока старшая сестра не говорила ей, сжалившись:
– Ладно уж, бестолковая, давай сюда – пристрою!
Батурина быстренько познакомила Нинон с бездомным Петром Агеевичем, и они стали прикидывать, где ему лучше остановиться.
– У золовки комната вчера освободилась, но к ней уже едут. Да и удобства у нее, как у всех, во дворе. Ларик, от Алана краля съехала?
– Нет еще, через две недели уматывает.
– Не говори так про отдыхающих! Мы с них живем. Не беспокойтесь, Петр Агеевич, что-нибудь подберем. Но с удобствами в доме вы зря себе придумали. В многоэтажках, конечно, есть, а в частном секторе едва ли. Я лично только у Мурмана видела.
– У Жбании тоже, – подсказал мой друг.
– Еще бы! У него отец – судья!
– Председатель суда! – поправил Ларик, надорвал газету, попробовал пальцем острие и зазубрины, поцокал языком: – Класс! Даже у Ихтиандра такой нет. Теперь уж лобан не сорвется!
– Послушай, Петр Агеевич, – твердо сказала Нинон. – Ты, вижу, мужик с деньгами, поэтому двигай-ка прямо в «Апсны» к директору, скажи, так мол и так… У него всегда свободные комнаты есть для хороших людей. Заплатишь мимо кассы – и порядок. Дорого, но зато как ты хочешь: с удобствами и море в окне! Трехразовое питание, биллиард…
– Так и сделаю, Нина…
– Егоровна.
– Нина Егоровна. Только вот освежусь… – Он мечтательно кивнул в сторону вокзального ресторана.
– Правильно, холодное «Имирули» помогает! «Соньку» только не потеряйте где-нибудь! – предостерег Башашкин.