Чистильщик

Глава 2

Неожиданная встреча. Старый долг

Ранним утром «Цундап» снова рокотал на восток, туда, где алела утренняя заря. По обочине проплывали леса с перелесками, луга и кое-где засаженные поля, за которыми изредка можно было разглядеть чешские деревеньки.

На прощание Гулеватов ознакомил Исаева с рапортом на имя коменданта Праги, в котором доносил о проведенной операции, особо отмечая в ней роль капитана.

– Да ладно, – отмахнулся Николай. – Я же уже вроде как запасник[17].

– Э, нет, – возразил майор. – Им будешь, когда станешь на учет в военном комиссариате. Так что тебе награда причитается. Немецкий генерал и двадцать килограммов золота это не хухры-мухры. А рапорт я сегодня же нарочным отправлю адресату.

Кроме того он приказал залить бак мотоцикла и притороченную сбоку канистру бензином, а еще снабдил капитана полным сидором[18] продуктов. Свои они с Рексом подъели по дороге. На прощание комендант обнял капитана, а овчарке пожал лапу.

Заблудиться Исаев не опасался, в багажнике коляски у него имелась карта с заранее проложенным маршрутом, а еще он сверялся с указателями, которых в Чехии было предостаточно. Те места, где он проезжал, от войны особо не пострадали. Дороги, часто асфальтные или булыжные, были целыми, хотя и в бомбовых воронках, значительных разрушений и пожарищ в окрестностях не наблюдалось.

В полдень мотоцикл остановились у опушенной вербами, широкой заводи, на другом берегу которой виднелось селение. Пока остывал мотор, Николай с Рексом искупались в теплой воде и, подкрепившись свиной тушенкой с хлебом и пупырчатыми огурцами, немного отдохнули в холодке.

– Ну что, двинем дальше? – потрепал капитан четвероного друга по холке.

– Гав! – басисто ответила овчарка и потрусила к «Цундапу».

К пяти вечера они подъезжали к окраине города Острава, где располагалась некая воинская часть. У двухэтажной серой казармы стояли несколько автомобилей, а по плацу маршировал с песней взвод солдат. «Не иначе из молодых», – подумал Исаев.

Миновав часть, в город он въезжать не стал, поскольку знал, что тот разрушен налетами союзной авиации. С ними, а точнее американцами, капитан встретился в Польше за год до исторического братания на Эльбе.

Тогда, после завершения недельного поиска и уничтожения боевки[19] аковцев[20] под Белостоком, его группа отдыхала в небольшой деревне. Перед утром в хату прибежали двое селян и сообщили, что над дальним лесом пролетал немецкий самолет, сбросивший парашютный десант.

– Большой? – натягивая сапоги, спросил Исаев.

– Та не, седем особ.

Захватив с собой одного из селян, знавшего лес, погрузились в полуторку и направились к тому месту. Лес был небольшой, его быстро прочесали, выйдя к болотцу, поросшему камышами, куда вели обнаруженные следы. Залегли.

– Дойчланд зольдатен, капитулирен! – приподнялся на локтях капитан.

Ответом были выстрелы.

Поскольку война шла к концу и в пленных особо не нуждались, решили закидать немцев гранатами, но не успели. Исчезнувший куда-то Рекс, вернулся, притащив в зубах кожаный летный шлем в кровяных пятнах. На его левом наушнике имелось клеймо «US ARMY».

– Твою мать, – выругался Исаев. – Так то ж союзники. Отставить гранаты!

Словно в подтверждении его слов из камышей снова прогремели выстрелы, и кто-то завопил:

– Фак ю!

– Мы русские! – крикнул в ответ Исаев.

Стрельба прекратилась.

– Раша? – недоверчиво переспросил тот же голос.

– Да! Я капитан советской армии.

Короче, разобрались.

А когда вернувшись в деревню, вместе пили бимбер[21], закусывая салом, выяснилось, что во время ночного налета на Берлин, «летающая крепость» американцев, отбомбившись, сбилась с курса, затем кончилось горючее и они вынуждены были оставить самолет. Потом случилось то, что случилось.

Вечером за летчиками из Белостока пришла штабная машина, а на прощание их командир, тот самый, что матерился на английском, подарил Исаеву серебряный портсигар. Со статуей Свободы на крышке и гравировкой внутри: «Captain McDowel».

Сбавив скорость, Николай повернул на тенистую улицу с высокими липами, застроенную каменными одноэтажными домами. Она была пустынной, навстречу по тротуару шла женщина с сумкой в руке, рядом с которой семенил мальчик лет четырех.

Внезапно из проулка выскочила стайка бродячих собак, и одна, рыча, вырвала сумку.

– А-а-а! – в ужасе закричал ребенок.

– Рекс, фас! – нажал на педаль тормоза капитан.

Овчарка, тенью вымахнув из коляски, вгрызлась в горло похитителя, остальные разбежались.

– Фу, – слез с сидения капитан. Рекс нехотя отпустил хрипящего пса, и тот, ковыляя, скрылся в переулке.

Исаев поднял сумку (в ней были две буханки хлеба), обернулся к женщине. Она стояла, прижав к себе мальца, бледная, с широко распахнутыми глазами. Ровесница Николаю, незнакомка была стройной и миловидной.

Капитан протянул ей сумку и спросил (он знал польский и немного чешский), у кого здесь можно остановиться на ночь. Женщина, поколебавшись, ответила:

– У меня.

После чего, взяв сынишку за руку, пошла вперед, а капитан, развернув мотоцикл с прыгнувшим в коляску Рексом, на малом ходу порулил сзади.

Вскоре чешка остановилась у дома с невысокими крашеными воротами, увитым плющом, и, щелкнув замком, вошла в калитку. Затем створки распахнулись, капитан въехал в мощенный плитняком двор с бетонным колодцем, за которым угадывался сад, заглушил двигатель. Кобель тут же выпрыгнул из коляски, обнюхивая незнакомое место, а капитан, открыл багажник и извлек оттуда кожаный баул. Затем поднялся вслед за хозяйкой на крыльцо и, чуть пригнувшись, исчез за дверью.

Изнутри дом, включавший прихожую, кухню и три комнаты, был обставлен старой, но добротной мебелью, внизу лежали половики, а на окнах белели занавески.

– Ваша комната здесь, – сказала хозяйка, пройдя в небольшую светелку.

– Сколько за постой? – вынул из кармана Николай тонкую пачку крон.

– Ничего, – тихо сказала она. – Вы нас защитили.

– Тогда я поделюсь с вами продуктами. Кстати, меня зовут Николай.

– Радка, – чуть улыбнулась женщина.

– А тебя боец как кличут? – присел офицер перед ее сыном.

Мальчик отвернулся и уткнулся в колени матери.

– Кристоф, – погладила она светловолосую головку.

Чуть позже, сняв гимнастерку с нательной рубахой, он мылся ледяной водой у колодца. Завершив моцион, утерся вафельным полотенцем, оделся, причесал волосы расческой, туго затянул ремень с кобурой. Потом снова открыл багажник, достал оттуда сидор и вместе с Рексом прошел в дом.

Там, остановившись у кухонного стола, за которым Радка чистила проросшую картошку, раздернул горловину сидора и поочередно выложил на крышку кирпич хлеба, две банки тушенки «второй фронт», несколько пачек пшенного концентрата, шмат завернутого в бумагу сала, цибик чая и пачку рафинада.

– Зачем так много? – высоко вскинула брови хозяйка.

– Берите, берите, вам пацана кормить надо.

Спустя еще час, Радка накрыла в зале стол, а Исаев, сходив в светелку, вернулся с обшитой войлоком флягой.

– Здесь ром. Выпьем для знакомства.

Рада подала два стакана. Себе капитан налил половину, ей четверть.

– Ну, чтобы больше не было войны! – протянул руку. Чокнулись. Николай выпил все, Радка тоже. Принялись за еду: жареную на сале картошку и гостинцы майора.

Не был забыт и Рекс, чавкавший на полу из миски вареную пшенку, политую свиным жиром.

Когда все поели, Кристоф слез со стула и что-то прошептал маме на ухо.

– Хочет погладить вашего пса, – сказала Радка. – Можно?

– А почему нет? – рассмеялся Николай. – Он у меня добрый. На-ка, дай ушастому сахарку, – вручил кубик рафинада мальчику. Тот взял, подошел к Рексу и открыл перед ним ладошку.

Пес аккуратно принял лакомство, схрупал, а потом лизнул человечка в щеку.

– Ну вот, считай, друзья, – взглянул на Радку Николай, и теперь рассмеялись оба.

Посидев еще немного, познакомились ближе.

Исаев сообщил, что демобилизовавшись, едет к родителям во Львов, а вот рассказ женщины оказался грустным. В сорок первом ее муж ушел на фронт, и спустя три года его убили на Восточном фронте. Осталась одна, с Кристофом. Была еще дочка, погибшая при бомбежке. В городе работы нет, живут на карточки.

Потом она принялась убирать со стола, а Исаев вышел, уселся на крыльцо и закурил папиросу. Небо хмурилось тучами, в саду шелестели листья.

Когда вернулся в дом, Кристоф уже спал, а Радка готовила ему постель в светелке. Затем, пожелав доброй ночи, вышла.

Сняв обмундирование и сунув «вальтер» под подушку, Исаев улегся в чистые, пахнувшие лавандой простыни, с удовольствием вытянул ноги. На таких за всю войну спать ему не приходилось.

За окном, в небе сверкнула молния, потом ударил гром, а когда его раскаты стихли, послышался шум дождя, ровный и монотонный.

«Грибной», – подумал Николай, смежив веки. Проснулся от горячих губ, закрывших рот – сбоку лежала Радка.

– Милуи те, – на секунду оторвалась, и они слились в объятиях. А когда опомнились, наступило утро.

– Сейчас приготовлю завтрак, – выскользнула из постели женщина, накинула легкий халат и исчезла.

Исаев тоже встал, потянулся, а потом оделся. Прихватив полотенце с туалетными принадлежностями, вышел на крыльцо. Воздух дышал свежестью, на листьях клена в палисаднике жемчугом блестели капли, по двору взапуски гоняли мальчик с собакой.

Когда завтракали на кухне драниками[22] со шкварками, запивая горячим чаем, хозяйка подняла на Исаева глаза:

– Может останешься?

– Прости, Радка, не могу, – отвел свои Николай.

Завтрак закончился в полном молчании, а когда женщина принялась мыть посуду, он, выкурив папиросу, вышел. На крыльце сидел мальчик и показывал овчарке гильзы от патронов. Та нюхала их, недовольно морща нос.

Взъерошив ему волосы, Николай спустился по ступенькам к мотоциклу, проверил давление в шинах, уровень масла в картере, покачал подвеску: все было в порядке.

– Кристоф, – обернулся к мальчику. – Передай маме, я сейчас вернусь. А ты оставайся здесь, – приказал Рексу.

Чуть позже он катил по улице в сторону города. Там выяснил у встретившегося патруля, где находится продпункт и вскоре стоял в очереди у окошка. Она была небольшой: юный младший лейтенант в новенькой форме (не иначе добирался из училища в часть), майор медслужбы и хмурый старшина с рукой на черной повязке.

Отоварив впереди стоящих, кладовщик выдал Исаеву продпаек, положенный в пути всем демобилизованным. А поскольку тот был офицер, помимо прочего выложил на прилавок две пачки печенья, три «Беломора» и бутылку водки с засургученной головкой. Полученное капитан сложил в брезентовую сумку, застегнул клапан и вернулся к «Цундапу». Вскоре тот снова въезжал во двор дома.

Когда Николай вошел в комнату, Радка, сидя на стуле у окна, штопала детскую рубашку.

– Это вам, – опустил рядом сумку. – Подкормишь сына. И еще вот, – положил на подоконник кроны. – Они мне теперь без надобности.

– Может, все-таки останешься? – отложив шитье, встала женщина, а затем, прижавшись к его груди, всхлипнула.

– Я же сказал, не могу, – погладил ее по плечам Исаев, достал из кармана фигурку Будды из оникса, величиной с орех, и протянул Кристофу, – держи на память.

В полдень, оставив позади Чехию, он подъезжал к Кракову, бывшей столице Польши.

Дорога с прилегавшей к нему местностью была изрыта воронками от бомб и артиллерийских снарядов, в кюветах тут и там ржавела немецкая техника, с заросших бурьяном полей наносило легким сладковатым запахом.

Мост через Вислу был взорван, в город Исаев добрался по понтонному. В отличие от разрушенной Варшавы, Краков был почти целым. Его древние замки, соборы и дворцы не пострадали, как и жилые кварталы.

По роду прежней службы Исаев знал, что, отступая, немцы готовили взрыв города, но им это не удалось, благодаря диверсионной группе НКВД, заброшенной туда незадолго до наступления советских войск.

Миновав окраину с оживленным движение транспорта и все еще возвращавшимися в Краков беженцами со скарбом, мотоцикл направился в сторону центра. Капитан собирался посмотреть местные достопримечательности, а затем пообедать где-нибудь в кафе или ресторане, которых, как оказалось, здесь открылось великое множество.

Деньги у него остались советские, полученные в финчасти – двадцать одна тысяча рублей новенькими купюрами выпуска 1944 года.

С вступлением советских войск на территорию Европы все расходы РККА покрывались за счет так называемых «военных денег», шедших в соотношении один к одному с местными. Причем интенданты со снабженцами, а также военнослужащие рассчитывались ими и с населением.

Экскурсию решил начать с господствующего над местностью Вевельского замка, древней резиденции польских королей. Вскоре мотоцикл стрекотал вверх, по не менее древним улицам. Народу здесь было меньше, а транспорта вообще не наблюдалось.

Объехав по периметру грандиозное строение с крепостными стенами, дворцом и высокой, с часами башней, Исаев остановил «Цундап» на обширной, мощенной гранитом площадке, откуда открывался вид на Вислу, широкую в этом месте и полноводную. У берега, под замком, стоял десяток советских бронекатеров с трепетавшими на флагштоках вымпелами, по фарватеру проходила баржа.

– Да, хорошо жили короли, – немного прогулявшись с овчаркой у исторического памятника, сказал капитан. – Умирать не надо.

Обозрев город сверху, определил еще достопримечательность: широкую, с архитектурными формами площадь.

– А ну-ка, Рекс, двинем туда, – направился к мотоциклу.

Когда, спустившись вниз, подъехали, площадь оказалась много больше. Она была квадратной, находилась в окружении средневековых зданий и костелов, с арочными торговыми рядами в центре, где кипел людской муравейник.

Останавливаться на площади капитан не стал – не любил шума и многолюдности, неспешно покатили дальше. Посмотрев еще несколько объектов, в том числе бьющий у одного из дворцов фонтан, решили подкрепиться. Для чего немного проехали по бульвару и остановились у здания с лепниной на фронтоне и большими окнами. На двери первого этажа висела вывеска «Restauracja».

«А почему нет?» – подумал Николай. Как-никак победитель.

Остановив железного коня в тени отцветшего каштана, он заглушил двигатель, слез с седла, одернул гимнастерку и поправил кобуру, после чего, сказав выпрыгнувшей овчарке «Охраняй», пошагал к двери заведения.

Внутри оно впечатляло интерьером, просторным, со шторами на окнах залом, хрустальными люстрами на потолке, а еще музыкой, льющейся с небольшой эстрады – старый, в потертом костюме скрипач исполнял полонез Огинского. За столиками тут и там сидели военные, с женщинами и без, в воздухе синел табачный дым, пахло духами.

Заняв столик у стены с окнами, Николай снял фуражку, положил ее на свободный стул, и тут же рядом возник официант, изогнувшийся:

– Цо пан бажает?

– Горячего борща, что-нибудь из мяса да грамм триста водки.

– Маем журек, бигос и зубровку.

– Пойдет, – согласился капитан. – Да, вот еще что, принеси мне еды для собаки.

– Не разумем? – вскинул брови поляк.

– Какой-нибудь колбасы и хлеба.

– Добже, – умчался.

Вскоре вернулся с бумажным пакетом. Там лежал круг ливерной колбасы и четверть пшеничного каравая.

– Так, я на пару минут выйду, – Николай взял пакет, – а ты неси остальное.

Рекс, грустно лежавший у мотоцикла, при виде хозяина оживился.

– Вот, подкрепись и ты, – выложил тот на траву гостинцы.

Овчарка, вскочив, начала с колбасы, довольно пуская слюни.

Когда Исаев вернулся, на столе исходил паром душистый мясной борщ, стояла изрядная порция бигоса и отливал янтарем графинчик.

Наполнив рюмку, капитан опрокинул ее в рот, взял из розетки тонкий ломтик хлеба, намазал горчицей и стал с аппетитом есть, одновременно по привычке наблюдая, что делается вокруг.

А вокруг царило веселье, что было понятно: кончилась война, наступил долгожданный мир. Через столик от капитана, сидели три офицера-артиллериста в такой же, как у него, полевой форме; напротив, у другой стены – подполковник в габардиновом кителе с молодой полькой, чуть дальше военные моряки, а также еще несколько компаний. С женщинами и без них. Время от времени доносился смех, теперь скрипка играла что-то веселое и задорное.

Съев все и опустошив графинчик, Николай махнул рукой официанту и расплатился, отсчитав несколько новеньких купюр. А еще дал червонец на чай, от кого-то слышал, что так полагается. Потом, откинувшись на спинку стула, вынул портсигар, щелкнул крышкой и закурил, слушая очередную мелодию.

Звякнул колокольчик на входной двери, в зал вошла группа польских офицеров, при параде и изрядно навеселе.

Пройдя вперед, уселась напротив артиллеристов. Спустя несколько минут стол «жовнежей»[23] ломился от выпивки и закусок. Приказав официанту убрать рюмки, стали пить из стаканов. А потом, стуча кулаками по столу и заглушая мелодию скрипки, заорали:

Один из артиллеристов (старший лейтенант) попросил союзников вести себя тише, после чего к нему нетвердо прошагал польский майор. Встав в двух шагах, выхватил их кобуры парабеллум и выстрелил тому в голову – промазал. Очередной раз не успел.

Старлей, с побелевшими от бешенства глазами, вырвал оружие и рубанул им поляка в лоб. Тот, обливаясь кровью, повалился спиной на пол. В зале раздались женские вопли и визг, назревал скандал, вскоре появился комендантский патруль, попытавшийся задержать артиллеристов.

Но, как говорится, не судьба. Тот же старший лейтенант, держа их на прицеле, потребовал пропустить (блюстители устава отступили), и все трое выскочили в двери. За окнами процокали быстрые шаги, а потом стихли.

– М-да, не хилые ребята – пожевал мундштук погасшей папиросы Исаев, бесстрастно наблюдавший драму. К полякам он относился неоднозначно, к чему имелись причины.

Когда наши войска вошли на территорию бывшей Речи Посполитой, часть ее сынов, из Армии Крайовой, находившихся в подполье, стали совершать на освобожденной территории диверсии, а также убийства советских офицеров и солдат. Несколько таких боевок капитан уничтожил лично, когда служил в СМЕРШЕ.

Армия Людова, сформированная в 1944-м году, при поддержке Москвы, тоже не впечатляла. Опыта ведения боевых действия она не имела, да и храбростью не отличалась. Местное население встречало освободителей тоже не особо приветливо. Так что случившееся в ресторане Николая не удивило. Видел много хлеще.

Когда в начале августа 41-го они вышли лесами к своим, то сразу же влились в отступавшие к Киеву части. Двигались всю ночь, по дорогам и бездорожью. В слитной людской массе вперемешку двигались танки, орудия и повозки, а над ними, тяжело сотрясая воздух, в небе плыли волна за волной следующие на восток армады немецких бомбардировщиков.

На западе не утихала бой, от тяжелых ударов вздрагивала земля. К переправе вышли на исходе ночи. Она была наведена из понтонов и вся запружена отступающими войсками.

В этот предутренний час, когда с минуты на минуту могли возобновиться налеты немецкой авиации, все отступающие войска старались как можно быстрее преодолеть водную преграду и укрыться в лесах на восточном берегу.

На подходе к переправе скопилось огромное количество техники и людей, среди которых царили хаос и неразбериха. Временами эта масса начинала движение, понемногу втягиваясь на мост, затем оно стопорилось и снова возобновлялось. Все перемещения колонн и разрозненно отступающих групп сопровождались ревом моторов, ржанием лошадей, звуками команд и густым матом.

Когда бойцы, с которыми следовали пограничники, подошли к переправе, движение на ней вновь прекратилось. На середине моста стояли две закопченные «тридцатьчетверки», в двигателе одной из которых копались несколько танкистов в замасленных комбинезонах.

По виду машин можно было со стопроцентной уверенностью заключить, что они недавно вышли из боя и находились не в лучшем состоянии. С правой стороны танки обтекали матерящиеся пехотинцы, для движения же орудий, грузовых автомашин и повозок оставшейся ширины понтона явно не хватало.

Уже через несколько минут к танкам подбежали несколько офицеров, требуя немедленно освободить проезд. Между ними и экипажами начался бурный диалог, который был прерван звуками раздавшегося за спинами автомобильного клаксона.

Непрерывно сигналя, к месту затора подвигалась запыленная «эмка», в которой находился какой-то крупный военный чин в хромовой куртке с охраной – капитаном и двумя автоматчиками. В нескольких метрах от «тридцатьчетверок» автомобиль остановился, а незнакомый командир в сопровождении капитана подошел к экипажу и хрипло рявкнул:

– Старший, ко мне!

Один из танкистов подбежал и, приложив руку к шлемофону доложил:

– Командир второй роты сорок третьего танкового полка лейтенант Краснов!

– Почему, мать твою, стопоришь ход переправы?! Немедленно убрать машины!

– Товарищ генерал, поломка в двигателе практически устранена. Через пять минут начну движение!

– Никаких пяти минут, приказываю сбросить поврежденный танк с переправы. Выполнять!!!

– Виноват, у меня приказ своего командования, вывести технику на…

Договорить он не успел. Хлопнул выстрел, и танкист стал оседать на настил понтона. В руке генерала дымился пистолет.

– Немедленно сбросить машину с переправы! – приказал он застывшему у танка экипажу, сел в «эмку», и та, набирая скорость, понеслась в сторону правого берега.

Несколько мгновений люди в комбинезонах молча смотрели на своего мертвого командира, затем старший из них что-то бросил остальным, те быстро втащили тело в танк и сами скрылись в люках. Еще через секунду взревел двигатель и, сдав назад, бронированная махина сбросила своего поврежденного собрата с моста. Затем башня тридцатьчетверки слегка развернулась, орудийный ствол пошел вниз и уставился на въезжающую на противоположный берег «эмку».

Оглушительно грохнуло, и на месте автомобиля взметнулся разрыв, в разные стороны полетели колеса. А танк, взвыв мотором, залязгал по настилу на восток. Переправа возобновилась…