Раубриттер II. Spero

Гримберт уклончиво кивнул.

– Когда милостыню, когда как. Иногда, когда пускали, мыл полы в трактирах. Хорошая работа. Глаза для этого не нужны, чище от мытья они все равно не становятся, а между тем сидишь в тепле, мало того, иногда получалось прихватить незаметно каких-то объедков. Когда в трактиры не пускали, было хуже. Иногда приворовывал на рынке, тащил, что придется. Иногда за весь день мне удавалось перехватить только горсть гнилых слив или сырую картофелину. Иногда, когда совсем живот подводило, лазил в помойные ямы. Зрячим нипочем не полез бы, а так… сносно.

– Почетные занятия для рыцаря, – хмыкнул Берхард. – Только о таком миннезингеры, пожалуй, песен не складывают.

– Наверно, не складывают, – согласился Гримберт. – Поверь, некоторые из них я и сам охотно забыл бы.

Берхард задумчиво поковырял сапогом камни.

– Пожалуй, я бы мог отвести тебя в Турин.

Это было неожиданное предложение. Или продолжение очень жестокой, безмерно затянувшейся, шутки. Гримберту стоило труда не издать удивленный возглас.

– Ты шутишь?

– Бароны не шутят, – ответил Берхард, но не понять, всерьез ли, – Туринские егеря дело свое знают хорошо, но в горы они предпочитают не соваться, не их это угодья, а в горах между тем есть уйма тайных троп. Через Моретту, например. Путь рисковый, но многим везет. Если, конечно, в серном источнике не сваришься и егерям не попадешься, те шкуру живо снимут… Знаешь, как у них это там называется? «Туринский указатель»!

– Почему ты говоришь мне это?

– Потому что путь в Турин, бесспорно, опасен, но и вполовину не так опасен, как путь к Бледному Пальцу, – ответил Берхард, и тогда сделалось очевидно, что он говорил совершенно серьезно. – Что скажешь, мессир? В родных краях, говорят, даже дождь целебнее святой воды. Отъешься, восстановишь силы, может, найдешь каких-нибудь приятелей или бывших слуг. Всяко лучше, чем блуждать по Альбам, ища невесть что.

– Но…

– Ты ведь не дурак, это я сразу смекнул, – Берхард понизил голос, как будто рядом был кто-то, кто мог их подслушать. – То, что ты ищешь под Бледным Пальцем… Ты ведь понимаешь, что эта штука может быть бесполезна. А на обратный путь у тебя попросту не хватит сил. Так и сдохнешь, мессир. Если повезет, я назову в твою честь какой-нибудь маленький перевал. Перевал Слепого Дурака – как тебе? Вполне возвышенно?

Гримберт некоторое время молчал, слушая задумчивое бормотание ветра, терпеливо грызущего снег. Он знал, что Берхард не повторит своего предложения.

Вернуться в Турин. Да, слепым, беспомощным, лишенным положения, денег и слуг. Но всякий паук в своем логове делается стократ более опасным, это знают мальчишки-пажи, промышляющие охотой на них. Опасным и ловким. Да, он не оставил в прошлом людей, которые искренне желали бы ему добра. Но оставил многих, которые вынуждены были считать себя его должниками. Некоторые из них могли бы наделить его деньгами, другие – надежным укрытием, третьи – информацией и связями… Он сам не заметил, как под его пальцами начала сама собой возникать тончайшая паутина, похожая на переплетение векторов в визоре «Золотого Тура». В ней пока не было несокрушимой силы стальных тросов, способных ломать хребты, не было коварной вязкости, в которой, как в зыбучих песках, тонули самые упрямые его враги, не было математического изящества длинных уравнений. В ней не было многого, но…

Гримберт стиснул пальцы в кулаки, твердые, как ледышки.

Он не может позволить себе риск. Нет смысла лгать себе, Гунтерих, может, зелен и неопытен, но он в силу обстоятельств чертовски многое знает о методах Паука. Слишком уж часто сам выступал его доверенным лицом – клевретом, секретарем и слугой для особых поручений. Да, он никогда не был посвящен в его планы во всей их полноте, но у него юный пытливый ум, без сомнения, он сохранил многие детали, как память ребенка сохраняет сложный витраж, лишь однажды увиденный в церкви.

Зная, что Паук жив, что снедаем жаждой мести, Гунтерих на долгое время сделается параноиком, видящим вокруг тянущиеся к нему лапы. Гримберт злорадно подумал, что эти страхи на долгое время лишат мальчишку сна и аппетита, а может, и потенции.

«Бойся, ублюдок, – подумал он. – Бойся каждую секунду своей жалкой жизни, страх придаст твоему мясу особенно пикантный вкус к тому моменту, когда ты наконец хрустнешь у меня на зубах. Бойся семи смертных грехов, Господа и Дьявола, но превыше всего бойся Гримберта, Туринского Паука…»

Слишком опасно. Пока Гунтерих насторожен, всякая попытка вернуться в родную вотчину сродни самоубийству. Нельзя забывать, что Турин больше не его вотчина. Не надежная крепость, в которой он может обрести отдых и защиту. Напротив – смертоносная ловушка, в которой он подвергает себя огромному риску.

Люди, которые вчера присягнули ему, уже спешат предложить вассальную клятву Гунтериху. Оставшиеся рыцари, сколько бы их ни было, считают за честь вступить в его знамя и провозглашают оглушительные тосты в его честь, упиваясь до смерти на придворных пирах. Черт, наверняка даже шуты в трактирах поют скабрезные песенки о дохлом Пауке, старом чудовище, и о светоносном Гунтерихе, молодом владетеле, избавившем от него Турин.

Он не может вернуться в Турин. По крайней мере не сейчас. Его инстинкты, закаленные в сотнях интриг, вопиют об этом, точно зуммеры «Золотого Тура», предупреждающие об опасности. Но и существовать в своем нынешнем положении он долго не сможет. Глупо уверять себя в том, будто жизнь на улице способна закалить его, он сам знает, что это не так. Судьба не очень милосердна к паукам, выбравшимся из банки. Если что-то и может продлить его дни, то только то, что ждет его под Бледным Пальцем. То, что Гримберт избегал именовать даже мысленно, чтобы не накликать неудачу.

– Будем соблюдать уговор, Берхард, – наконец сказал он вслух. – Если бы я хотел попасть в Турин, я бы нанял тебя, чтоб ты отвел меня в Турин.

– Но тебе надо к Бледному Пальцу, мессир.

– Да.

– Так уж надо?

«Да, – мысленно ответил Гримберт. – Ты даже не представляешь, насколько, ты, чертова дворняга, мнящая себя гончей».

– Да, – ответил жестко Гримберт. – Так уж надо.

– Ты ведь не дурак, мессир. Та штука, что я нашел под Пальцем… Она могла простоять там дюжину лет. Или две дюжины. А ты несешься к ней сломя голову, будто это Святой Грааль.

Гримберт покрепче перехватил клюку и укутал подбородок в лохмотья, чтоб холод не обжигал легкие при вдохе. Он знал, что идти предстоит еще долго. Может, дольше, чем его тело сможет выдержать. Как знал и то, что не остановится до тех пор, пока сможет сделать очередной шаг.

– Для меня это и есть Грааль, Берхард. А что доведется пить из него, вино или мочу, мы посмотрим, когда дойдем.

Берхард усмехнулся, как будто услышал нечто в высшей степени забавное. И Гримберту вдруг показалось, что ледяная бездна-пропасть отодвинулась от его лица. Всего лишь морок, но…

– Пошли, – кратко приказал он. – Если будем как следует ворочать ногами, к вечеру доберемся до Палаццо, там и заночуем.

Примечания