От Голливуда до Белого дома

Теперь, по прошествии многих лет, я гораздо больше сочувствую отцу, чем в детстве. Он был потерянным человеком и стыдился своего положения. Но тогда роли распределялись так: отец – монстр, мама – несчастная жертва, и мы с братом всегда были на ее стороне.

Летом 1922 года мама решила отправить отца, Жижи и меня на море, пока она будет готовить коллекцию и подыскивать новое жилье для семьи. Она сняла несколько комнат в домике лесника в pineta – сосновом лесу рядом с Виареджио. С тех пор мы не раз проводили лето в этой глуши (теперь это популярный курорт). Позже мама арендовала виллы в Форте-деи-Марми, где нашими приятелями стали Эмилио Пуччи и Джанни Аньелли[24]. Для семьи Аньелли, владельцев компании FIAT, на пляже был сооружен собственный шатер в экзотическом вкусе. Он был целиком сделан из тисненого сафьяна, а внутри пол устилали ковры и подушки, как в арабских сказках. После того как набегаешься по пляжу и напрыгаешься в волнах с Джанни (он на несколько лет меня младше), было особенно приятно получить приглашение на ланч в эту страну чудес.

Но в то первое лето с отцом в доме лесника жизнь была и не такой роскошной, и полной сумбура, как это обычно при нем бывало. Он ненавидел солнце и отказывался покидать дом. Еще больше он ненавидел быть при нас нянькой и делать любую, самую простую работу по дому. Отец все злился и злился, и однажды поздно вечером выгнал меня на улицу, велев идти к другу за забытой игрушкой. Я боялся темноты и не хотел никуда идти, но еще больше я боялся отца, как и Жижи, который стоял вместе со мной во дворе, пока в доме не стихли отцовские крики. Но временами он бывал спокоен и сосредоточен, и тогда мы с братом наслаждались его рассказами о Тарасе Бульбе, русско-турецкой войне, об Александре Македонском. Мой неослабевающий интерес к истории – это заслуга отца.

Осенью во Флоренции у нас началась новая жизнь. Мамины дела пошли успешно. Идея была проста: дважды в год она ездила в Париж, изучала новые коллекции, высматривала лучшие модели и производила их во Флоренции за значительно меньшую цену. Кроме того, она начала проводить дефиле с участием манекенщиц, как это делали в Париже, и это стало настоящим событием во флорентийском обществе (особенно учитывая наплыв американских туристов, путешествовавших по Европе в бурные двадцатые).

Квартира у нас теперь тоже была новая, с эффектным, хотя и весьма причудливым интерьером. Она занимала треть дома в фешенебельном районе на бульваре Америго Веспуччи на набережной Арно. В качестве декоратора мама наняла русскую девушку, которая называла себя Ла Барцова и принимала участие в оформлении спектаклей Дягилева. Ей нравились драматические сочетания красных, фиолетовых и розовых оттенков. Например, в комнате, которую отвели нам с Жижи, были красные стены, а на белых карнизах расцветали алые маки. Шторы были сделаны из белого льна, тоже вышитого маками. На полу лежал снежно-белый ковер (по крайней мере, таким он оставался первые два дня). И – вишенка на торте! – Ла Барцова декорировала комнату дорогими куклами в костюмах народов разных стран. Позже мы с братом развлекались, устраивая казнь кукол – отрубали им головы и бросали в воды Арно прямо из окна.

Жижи и я были неразлучны и пользовались дурной славой. Нас, заядлых драчунов, называли «маленькими казаками». Мы возобновили русско-турецкую войну, а в качестве армии неприятеля использовали Нахад-бея, флегматичного толстого сына турецкого консула. Жижи атаковал его с одного фланга, я с другого, и мы задавали ему хорошую взбучку, полностью приводя в негодность его матроску.

Больше всего мы любили играть в ковбоев и индейцев. Я придумывал костюмы для нас обоих – мой первый опыт в этой области (сам я, конечно, был индейцем). Устраивали мы и другие костюмированные представления. Так несколько раз мы играли в нищих: стояли на улице недалеко от нашего дома, одетые в лохмотья, с грязными лицами, и просили милостыню. Потом эти деньги тратили на кино. Это продолжалось, пока однажды нас не засекла негодующая мама.

Участвовали мы тогда с немалым энтузиазмом и в более зловещей костюмированной драме: мы с братом были balilla, членами фашистской молодежной организации. Все школьники должны были пройти в ней подготовку, и, должен признаться, нам это нравилось, хотя на деле наши сборы были похожи на обычные занятия бойскаутов с военным уклоном. По воскресеньям мы организованно играли в войнушку, и нам внушали, что мы должны быть готовы сражаться с коммунистами. Вот это для меня было очень важно, потому что кто, как не коммунисты, отняли все у нашей семьи.

Форма членов организации тоже привлекала: черная рубашка, шорты хаки и маленький черный берет. Черные форменные ботинки мне сшили на заказ. Приятно было выглядеть так элегантно, хотя глупую пропаганду, которой нас пичкали, я уже тогда умел распознать. Ну какая, в самом деле, из нас «первая линия обороны от коммунизма», когда мы ничего толком не умели? Я был командиром отделения, но никак не мог научить десятерых моих подопечных маршировать в ногу, они постоянно расползались кто куда. Я понимал, что если Италию придется защищать нам, у страны возникнут серьезные проблемы. День ото дня пропаганда становилась все массированнее и жестче, хотя в самом начале Муссолини многим казался чуть ли не героем. Он победил коммунистов и восстановил порядок, он боролся с мафией, и, самое главное, поезда стали ходить по расписанию. В обществе его поддерживали лучшие люди.

К тому же фашисты научили нас кататься на лыжах. Они уделяли много внимания всем спортивным соревнованиям. Зимой по выходным у нас бывали лыжные гонки, и мы с братом показывали немалые успехи. Этот вид спорта только набирал популярность за пределами Скандинавии, снаряжение еще было весьма примитивным, как и лыжные костюмы. Мама снабдила меня русской меховой шапкой, толстым свитером и курткой из шотландки, что хорошо предохраняло от холода. А вот ниже пояса дела обстояли хуже. Брюки были сшиты из армейского сукна и промокали, как и ботинки, которые, подозреваю, были сделаны из папье-маше. Ноги замерзали буквально за несколько минут. Было очень некомфортно, зато весело.

Мы садились в открытые грузовики, которые везли нас в местечко Абетоне в Апеннинах. Сейчас из Флоренции можно добраться туда за пару часов, но тогда путешествие занимало большую часть дня. Мы некоторое время катались на лыжах и пускались в тех же грузовиках в обратный путь, все еще потные и разгоряченные. Не самая полезная для здоровья ситуация, но она помогала воспитывать настоящих мужчин – так считали фашисты.

Я никогда не ходил спокойно, не мог устоять на месте, а вечно носился сломя голову. Мне нравилось бегать, прыгать, исследовать все вокруг… и однажды, когда мне было одиннадцать лет, эта привычка чуть не привела к трагедии. Это случилось днем после школы. Я направлялся в недолго просуществовавшую маленькую чайную, которую отец открыл вместе со своим другом Куртом. (Они назвали ее «Дейзи», после чего отца во Флоренции еще долго называли синьором Дейзи.) Я часто ходил туда лакомиться пирожными. В тот день я бежал по улице, где шли строительные работы. Там была навалена огромная груда гранитных плит, чтобы мостить тротуар, целая гора, на которую я конечно же должен был взобраться. Я взлетел на эту гору, и она развалилась подо мной, опрокидывая меня в яму. А сверху на меня упала тяжеленная плита и рассекла ногу над коленом до самой кости. Ручьем полилась кровь, показались перебитые мышцы, ужас, одним словом. Я был в полубессознательном состоянии.

Меня спас сторож. Он вытащил меня из ямы, поймал такси и отвез в ближайшую больницу, которая оказалась лучшей во Флоренции – Сан Джованни ди Дио. Меня немедленно отправили в операционную и собирались ампутировать ногу (нынешних чудо-лекарств еще не существовало, а заражение столбняком было смертельной угрозой). Мне дали завернутую в марлю деревяшку, чтобы я зажал ее между зубами – вот и вся анестезия.

Но как только хирург собрался приступить к делу, в операционную ворвалась мама. Кто-то успел ей рассказать о несчастном случае со мной. Сквозь пелену невыносимой боли я понимал, что она находится рядом, но не мог ничего сказать из-за деревяшки во рту, и только слезы катились по моим щекам. Но в полузабытьи я понимал, что она спорит с врачом. «Мы будем ампутировать», – сказал он.

«Пусть лучше умрет, чем останется без ноги», – заявила мама.

Врач продолжал настаивать, и мама дала ему пощечину. Это оказалось весомым аргументом, и он вызвал другого врача для консультации. Тот сказал, что, если не начнется гангрена, шансы на спасение ноги есть, но процесс заживления будет очень долгим.

Целый год я провел в постели, каждый день в смертельном страхе ожидая прихода врача: вдруг он отрежет мне ногу. Врач приходил, обрабатывал рану, что было очень болезненной процедурой, да и рана выглядела ужасающе, и каждый раз существовала опасность, что он скажет: «Все, придется ампутировать». Мне нельзя было двигаться. Рану зашили, и ситуация долго оставалась нестабильной. Наконец стало ясно, что опасность миновала. Я сохраню ногу, но до выздоровления было еще далеко. Мне казалось, что это длилось целую вечность.

Этот год вынужденного бездействия оказал, как мне кажется, решающее влияние на формирование моего характера. Я перестал бегать и начал думать. Я принялся жадно глотать книги, особенно по истории. Я изучил историю России и Италии. Мне нравилось читать о крестовых походах и рыцарях, подвигах и чести. Меня заворожила старинная одежда и символика в костюме. Любимой моей темой стали американские индейцы. Начал я с Джона Фенимора Купера и скоро перешел к более серьезным документальным книгам. Я знал все племена: великолепных наездников команчей, суровых красавцев навахо, элегантных кроу – настоящих денди равнин, благородных обреченных сиу – моих любимцев. В том году я погрузился в их мир.

Из своего заточения я вырвался, как человек, попавший на яркий свет из темной комнаты: ослепленный, сбитый с толку и безмерно счастливый. Я одновременно и обогнал, и отстал от своих одноклассников, так что теперь мне нужны были репетиторы, особенно по математике. Долгое время я вообще не подозревал о существовании такого предмета.

Между тем жизнь нашей семьи переменилась. Теперь мы были хорошо обеспечены: мамин бизнес приносил около двух миллионов лир в год (в те годы один доллар стоил двадцать четыре лиры). Мы переехали в роскошную виллу из двадцати пяти комнат на бульваре деи Милле. При ней был парк, конюшня и много прислуги. Нам с братом купили двух пони, на которых мы катались по парку. В школу мы теперь ездили в легком кабриолете на бесшумных рессорах, отделанном лакированным черным деревом и кожей, и смотрелись очень внушительно.

Мама также купила загородное поместье в Рибойе[25], на вершине холма, окруженного сорока четырьмя гектарами элитных виноградников; знаменитые виноградники Антинори располагались у нас по соседству. Мама настаивала, чтобы я принимал участие в изготовлении вина вместе с давильщиками винограда, и мне никогда не забыть непередаваемое, блаженное ощущение лопающихся ягод под босыми ступнями. В то же время я недоумевал: Мы давим виноград грязными ногами, кто же захочет пить такое вино? Внутри наш загородный дом был прохладным, с выложенными терракотовой плиткой полами, при нем была маленькая часовня XV века. Там мы проводили уик-энды, а лето – в Форте-деи-Марми. Теперь у нас было три машины – Stutz, Alfa и Fiat.

Это было время, когда нас активно обучали всем необходимым джентльмену премудростям. По настоянию мамы мы посещали уроки бокса, фехтования и игры на фортепьяно. Кроме того, мы занимались бальными танцами с известным маэстро Далькрозом (я был неплох) и чечеткой с черным танцовщиком из Фоли-Бержер (я был лучшим в своей группе). Спортсменом я тоже считался хорошим, занимался в школе футболом и бегом, а еще постоянно рисовал карикатуры, мало обращая внимание на происходящее в классе. Мама считала, что у меня есть художественные способности.

Но, несмотря на все эти достижения, меня преследовало чувство неуверенности в себе. Я был маленьким, хрупким, выглядел младше своего возраста, и расти мне пришлось долго. Помню, как однажды в лучшем своем костюме, довольный и счастливый, я шел в воскресенье по улице, и какой-то парень окликнул меня: «Эй, Пиноккио!»

Мне тогда было лет двенадцать, мои сверстники быстро превращались в мужчин. А я был среди самых маленьких ребят в классе и выглядел совсем мальчишкой.

Мне наняли домашнего наставника, который должен был помочь мне стать настоящим мужчиной. Этот джентльмен, полковник Зборомирский, оказал большое влияние на всю мою последующую жизнь. Он был офицером Преображенского лейб-гвардии полка и держался с подобающим достоинством. Это был высокий плотный мужчина с коротко стриженными седеющими волосами и ухоженными усами с подкрученными кончиками. Голубые глаза с длинными ресницами и прямая осанка довершали портрет. Говорил и двигался он степенно и раз-ме-рен-но – вот это мне в нем нравилось больше всего. Я все еще был очень нервным и, когда мама, как товарный поезд, на всех парах налетала на меня с очередными распоряжениями, мог подскочить от неожиданности. Но Зборомирский всегда действовал на нее успокаивающе: «Графи-и-иня, графи-и-иня, пожа-а-алуйста…»

Я готов был следовать за ним повсюду, думаю, что и он был ко мне сильно привязан – как отец к сыну. Я часто думал: Вот таким я стану, когда вырасту. Мне ни в коем случае не хотелось походить на своего отца, который терял самообладание в самых обычных житейских ситуациях. Я мечтал быть человеком действия, как отважные герои книг: Айвенго, д'Артаньян, Ричард Львиное Сердце. Мужчиной, который с улыбкой встречал все невзгоды. Даже мама мне говорила: «Только не будь таким, как отец». А Зборомирского окутывала аура величавости и достоинства.

Он жил с нами на бульваре деи Милле и участвовал в строгом ритуале семейных обедов. Мы с Жижи должны были принять ванну и сменить бриджи и свитеры на рубашки и галстуки. Зборомирский проверял чистоту наших рук и следил, чтобы мы почистили зубы.

Во время обеда следовало поддерживать вежливую беседу, каждый из нас должен был рассказать, как прошел его день. Зборомирский давал нам наставления: «Олег, не говори с полным ртом. Это не принято» или «Вино надо пить бесшумно, маленькими глотками, чтобы распробовать». И учил более тонким вещам: «Когда вы будете курить сигару после обеда, не зажимайте ее зубами. Флиртуйте с ней».

Днем он, как многие русские, предпочитал стиль английского помещика – одежду из твида и трубку. «Олег, – говорил он мне, – одежда и внешний вид имеют решающее значение для твоего положения в обществе. Но не менее важно и то, что хорошая одежда создает настроение и придает уверенность в себе».

Зборомирский учил меня как азам этикета – вставать, когда дама входит в комнату, приподнимать шляпу при встрече, – так и разбирал более сложные ситуации. Например, что делать, если ты пришел в гости с девушкой, а она предпочла тебе другого кавалера.

«Надо вызвать его на дуэль, – отвечал я в соответствии с рыцарским кодексом чести. – На кулачный бой».

«Ни в коем случае, – веско говорил Зборомирский. – Джентльмену следует поступить так: не бить этого мужчину, но всем видом выказывать вежливое, холодное безразличие. Это будет лучшей местью. С другой стороны, в твоих словах тоже есть правда: если соперник напрямую бросает тебе вызов, никогда не следует по-христиански подставлять другую щеку. Это для слабаков. Такое нельзя спускать с рук, на оскорбление обязательно нужно дать ответ – и не слушай женщин, которые начнут тебя отговаривать. Мужчина должен защищать свою честь».

А самое главное, понятия о чести и этикете исходили из строгих моральных принципов Зборомирского. «Обладать хорошими манерами недостаточно, – говорил он. – Надо чувствовать их сердцем».

Моя первая реальная возможность опробовать джентльменскую стратегию Зборомирского в отношении женщин представилась летом 1927 года, когда мама вывезла всю семью на летний сезон в Довиль. Представьте: мне четырнадцать лет, и я впервые пришел на чай с танцами в знаменитом казино. На мне превосходно сидящий синий блейзер (сшитый моим портным), белые фланелевые брюки, белая шелковая рубашка и галстук в полоску. Волосы зализаны назад, как у аргентинского танцора с помощью gomina[26]. Я всеми силами стараюсь выглядеть солидно, в стиле Зборомирского. Оркестр играет танго, популярный тогда танец. Танго я танцевать не умею, но какое это имеет значение: я чувствую себя волком в поисках добычи. Замечаю красивую девушку, беседующую с подругой. Она на голову выше меня и старше, очень модная, с короткой стрижкой. Зовут ее Жаннет Арран, как я потом узнал. Это достойный трофей!

Я на превосходном французском приглашаю ее на танец: Mademoiselle, voulez-vous dancer avec moi?[27]

Pourquoi pas?[28] – пожимает плечами она. Энтузиазма в ее голосе нет, но я не обращаю на это внимания и веду свою даму на танцпол. Остается важный вопрос: как танцуют танго? Я двигаюсь под музыку строго по прямой. Когда мы таким манером обходим весь зал, она вежливо говорит merci beaucoup[29], кивает мне и возвращается к подруге.

Я страшно горд собой и решаю попытать счастья с другой девушкой. Намечаю себе новую жертву и направляюсь к ней, по пути минуя Жаннет Арран, и слышу, как она говорит: «О нет, только не это малолетнее дерьмо».

И я уничтожен одним махом.

Тем летом 1927 года я поставил себе целью иметь в обществе оглушительный успех, именно оглушительный, подлинный триумф. Жаннет Арран дружила с Ольгой и Карлосом Гомесами, детьми венесуэльского диктатора. Я был по-настоящему влюблен в Ольгу и полон решимости добиться ее расположения. И не важно, что она была намного меня выше и видела во мне только приятеля ее младшего брата.

Хуан и я развлекались в Довиле вместе. Ему тоже было четырнадцать, и он водил «роллс-ройс». Мы ездили по казино, заказывали шампанское и икру. Мама не возражала против таких трат: в правильной компании все было дозволено. У нас случалось много приключений тем летом, и я немало узнал о себе самом. Это был некий поворотный пункт в моей жизни.

Во-первых, я понял, что не боюсь драться. Однажды, когда Жижи, мой кузен Лелло и я возвращались домой с пляжа, к нам привязались мальчишки, подносящие клюшки в гольф-клубе. Это были крепкие ребята, и они прижали нас к стене. Лелло заплакал, и они, в типичной для всех хулиганов манере, выбрали его главной жертвой и стали отвешивать ему тумаки. Этого я стерпеть не мог. Я выхватил «железо»[30]из их сумки и замахнулся на них, как заправский дуэлянт. К моему изумлению, они отступили. И тут я понял очень важную вещь: в драке я один стою нескольких человек, потому что начисто лишен страха. В ярости я впадал в своего рода транс, который позволял мне действовать, не испытывая никаких эмоций.

В то лето мама открыла во мне еще один талант, который мог ей пригодиться. В казино устраивались маскарады для детей, и я придумывал наряды для брата и кузена. Когда проходил конкурс на лучший костюм, мои творения – русские костюмы с меховыми шапками и кожаными сапогами – получили первый приз. Я по сути выступил их дизайнером, а шила костюмы портниха по моим указаниям. Мама была довольна, но еще больше порадовали ее итоги парижского модного дефиле, которое мы посетили с молодыми Гомесами. Это был показ Люсьена Лелонга[31], и он произвел на меня такое впечатление, что я зарисовал увиденное. Сделал это прямо на показе, быстро и, судя по всему, очень точно. Маму мои рисунки восхитили, и она даже включила их в свою новую коллекцию. Она сказала, что я могу понять платье с одного взгляда.

Позже она начнет посылать меня в Париж под видом итальянского журналиста. Я буду ходить по модным показам и зарисовывать для нее все новые модели. Мне было приятно помогать маме, и будет правильным сказать, что мой интерес к моде зародился именно тогда.

А еще он возник из моей искренней любви к женщинам. Я их обожал, меня завораживала их внешность и пластика. Мне всегда будет важно придумать, как помочь им выглядеть еще лучше, как доставить им удовольствие. Я создавал свои модели как истинный ценитель женской красоты. Желание сделать женщинам приятное родилось, я думаю, во время долгих прогулок с Ольгой Гомес по набережной в Довиле. Я понимал, что, раз другие парни превосходили меня физически, мне нужно прикладывать больше усилий, чтобы добиться желаемого. Для этого я собирался стать чемпионом по теннису. Тем летом я увидел свой первый теннисный матч и был очарован элегантностью этого вида спорта, красивыми костюмами, грацией движений. Эти воспоминания несколько лет спустя сподвигнут меня на активные занятия теннисом, в результате которых я стану серьезным игроком и одержу победы во многих теннисных турнирах Италии.

Но в Довиле я еще не был увенчан этими лаврами, и мне приходилось полагаться на другие, более изощренные способы удержать внимание Ольги. Чтобы она просто согласилась прогуляться со мной по набережной – а ни на что большее рассчитывать не приходилось, – я должен был ее развлекать. Мне нужно было научиться беседовать о том, что интересно ей, уметь ее рассмешить. Элементарные, казалось бы, вещи, но позже я понял, что большинство мужчин развлекают женщин разговорами о себе. Мой успех у женщин, равно как и успех в качестве дизайнера, зиждился на готовности ублажать их. В любви, как и вообще в жизни, хорошо выполненная работа всегда дает свои плоды.

Мои старания не остались незамеченными мамой, и она пыталась меня строго предупредить: «Cochons! Свиньи! Все мужчины свиньи! Видишь этих мужчин в инвалидных креслах на набережной? Хочешь знать, почему они в них оказались? Потому что они свиньи! Они занимались любовью со многими женщинами. Все мужчины свиньи. Твой отец был свиньей… и ты тоже будешь!»

Пока нет, мама, пока нет. Но скоро…

Глава 2

Взросление

Олег Кассини (крайний слева) с друзьями на площади Святого Петра, 1933

Но не так скоро, как мне бы хотелось.

И не потому, что я не старался. Я был хорошо осведомлен о полулегендарных традициях европейской аристократии, в том числе об одной из самых сомнительных – использовании служанок для альковных утех. И мне очень нравилась одна из наших горничных.

Ее звали Лючия. У нее была экзотическая внешность – причудливая смесь восточных и южноитальянских черт: темные курчавые волосы, пухлые губы, великолепные белые зубы. И от нее чудесно пахло, учитывая то количество мыла, что она использовала в душе, как мне один раз удалось подглядеть.

Однажды, когда Лючия застилала постели, я недвусмысленно обозначил свои намерения и не встретил сопротивления. На ней была традиционная форма горничной: белый фартук, белая наколка на волосах, черное платье… Мне удалось расстегнуть платье и начать исследовать заповедную территорию под ним, когда в комнату вошли мама и Зборомирский.

Реакция мамы была вполне ожидаемой, она вела себя так, как будто я не раздевал, а расчленял бедную горничную. Она впала в неистовство и кричала, что я свинья, как и мой отец. Сексуальный маньяк! Зборомирский пытался ее утихомирить: «Графиня, графиня, успокойтесь. Ничего страшного не произошло, ничего страшного».

Но мама успокаиваться не желала. Она прогнала горничную, отослала меня в мою комнату, последовала туда за мной и велела встать на колени и молить бога о прощении. Для меня это было огромным унижением, и я не смог удержаться от слез, как ни старался. Думаю, именно с этого момента я начал выходить из-под маминого влияния. Я стал жить своим умом, который подсказывал мне, что никакого чудовищного преступления я не совершил.

После ухода мамы меня навестил Зборомирский. Он присел ко мне на кровать и погладил по голове. «Не плачь, Олег, – сказал он. – Такие вещи случаются, это абсолютно нормально. И со мной такое было».

И этот добрый человек, покуривая сигарету в мундштуке, стал спокойно разбирать ситуацию с точки зрения этикета. Мои порывы были естественной частью моего взросления, но не следовало делать их объектом горничную. Хорошо поставленным голосом он продолжил объяснять мне все тонкости надлежащих отношений хозяев и слуг.

Полковнику удалось убедить маму не увольнять горничную, и при виде Лючии я каждый раз страдал от неудовлетворенных сексуальных желаний, пока в один прекрасный день не узнал, что она встречается с почтальоном. Все мои чувства к ней исчезли моментально.

Этот случай стал лебединой песней Зборомирского в нашем доме. Вскоре он уехал в Швейцарию и не вернулся. Он встретил там женщину, на которой женился. Я хорошо помню наше расставание. «Прощай, Олег, – сказал мне он. – Я хочу, чтобы ты всегда помнил старую русскую пословицу: жизнь – это большой пирог с дерьмом, и каждый день нам приходится съедать по куску». Я до сих пор скучаю по полковнику Зборомирскому.