Дагестанская сага. Книга I
Купив красивую новую уздечку для своего жеребца, Ансар возвращался домой, когда со стороны источника послышался весёлый девичий смех. Невольно повернув голову в сторону, откуда он доносился, юноша увидел стайку девушек, толпившихся у источника с большими кувшинами в руках. По горским адатам мужчины не имели права заглядываться на посторонних женщин, и потому Ансар тут же отвёл глаза, но, прежде чем он сделал это, взгляд его успел задержаться на одном из девичьих лиц, и, поймав взметнувшийся искоса ответный взгляд огромных чёрных глаз под чёрными стрелками бровей, юноша почувствовал, как бешено заколотилось его сердце.
Это сердце вот уже целый год волновалось от одной мысли об Айше, но надежда, тлевшая в нём, была слишком слаба, ибо Айша находилась на недосягаемой высоте по причине принадлежности к ханскому роду, и он, Ансар, был для неё не ровней. Парень знал, что Айша может достаться любому из аварских и кумыкских, кайтагских и кюринских ханов, беков и шамхалов, но только не ему, и от этого ему было так горько, что самая мысль о женитьбе на Кумсият приводила его в бешенство.
«Нет, нет и нет! – твердил он себе. – Никогда Кумсият не будет моей женой!»
Произнеся в сотый раз эту фразу, юноша вскочил на своего коня и во весь опор помчался по извилистой горной дороге, надеясь, что быстрая езда отвлечёт его от тяжких мыслей.
Глава 3
В тесной комнатушке, освещаемой тусклым светом лучины, сидели двое мужчин. Один, худощавый и сутулый, лет двадцати пяти или чуть более, был хозяином сакли. Другому на вид можно было дать лет тридцать или тридцать пять, и, судя по одежде, состоявшей из чёрной кожанки и старой потрёпанной фуражки, он явно не принадлежал к жителям гор.
Вынув из кармана кожанки видавшую виды деревянную трубку, гость поднёс её к лучине и жадно раскурил. По комнатке тут же распространился запах крепкого табака, и, пока хозяин ставил на стол миску с дымящейся чечевичной похлёбкой и жёсткие ломти самодельного чурека, прибывший молча дымил трубкой, рассматривая довольно убогий интерьер сакли.
Нурадин, так звали хозяина, сам привёз своего гостя в аул, укрыв его под ворохом сена на своей видавшей виды арбе. Год тому назад Нурадин примкнул к обществу людей, желавших изменить веками установленный порядок. Эти люди называли себя большевиками и на своих тайных сходках горячо и бурно обсуждали пути и способы изменения этого самого порядка.
«Рабочий класс», «революция», «партия»… Все эти слова, слагаясь в лозунги, будоражили души молодых и не очень молодых дагестанцев, порождая в них трепетную надежду на то время, когда не будет в стране разделения на бедных и богатых, а вся полнота власти перейдёт в руки рабочих и крестьян.
С большевиками Нурадина познакомил его двоюродный брат Сулейман, работавший печатником в типографии Темир-Хан-Шуры. Именно Сулейман поведал ему о масштабах революционного брожения в умах дагестанцев. От него Нурадин узнал о том, что значит подполье, конспирация и агитация, и именно агитацией в качестве партийного задания он должен был заниматься в обстановке строжайшей секретности там, где жил, – в горах.
Гостя звали Манап, и был он профессиональным революционером. Сейчас Манап скрывался от губернских властей, и лачуга Нурадина на самом краю аула в качестве убежища была самым подходящим местом для его вынужденного и временного перемещения.
В эту ночь в домике Нурадина долго горела лучина, а разговоры всё не иссякали. По рассказам Манапа, практически вся Российская империя охвачена революционным запалом, товарищ Ленин руководит движением из-за границы, армия на стороне большевиков, и уже совсем скоро власть в стране перейдёт к Советам.
Нурадин слушал товарища, затаив дыхание, глаза его ярко блестели, и этот блеск не мог скрыть даже тусклый свет лучины.
– А кто у нас в Дагестане самый главный революционер? – спросил он у Манапа.
– Главного революционера у нас нет, – засмеялся Манап. – А наиболее видные – это Уллубий Буйнакский, Махач Дахадаев, Джалал Коркмасов, Саид Габиев, Алибек Тахо-Годи… Вот они главные в нашем движении! Их даже Ленин знает!
– Я хорошо помню Саида Габиева, – сказал Нурадин. – Мы с ним почти ровесники и даже немного в детстве дружили, когда их семья воротилась в Кумух из ссылки.
– Габиев – настоящий большевик, – сказал Манап. – Он очень много делает для нашей революции, особенно печатным словом!
– Интересно, где он сейчас?
– Вообще-то он много ездит с лекциями по стране, но сейчас он во Владикавказе. Как всегда, много работает, издаёт газету «Революционный горец». Кстати, погоди-ка, у меня припасен первый номер этой газеты!
Манап полез во внутренний карман кожанки и достал оттуда сложенную вчетверо газету. Подавшись вперёд к свету лучины, он принялся читать вполголоса: «… Мы не обольщаем себя лёгкостью работы, мы знаем, что на пути нашем будет много терний, много контрреволюционного шипения и интриг, но мы с глубокой верой будем всё же идти вперёд… Всё, что есть революционного в горах, всё найдёт самый живой отклик в «Революционном горце», который отныне будет служить путеводной звездой горским трудовым массам…»
Закончив читать и аккуратно свернув газету, Манап протянул её Нурадину:
– На, возьми, прочти сам и дай потом другим!
– Да, я вижу, в городе у вас вовсю товарищи работают, – задумчиво произнёс Нурадин. – Честно говоря, удивляюсь, когда Саид ещё и стихи успевает писать? У него, как я слышал, их много, я даже переписал одно из старой газеты, а потом и выучил!
– Какие именно стихи? А ну-ка, прочти, я послушаю!
– Ладно, но если что забыл, извини!
И Нурадин принялся читать по памяти, устремив свой взгляд в оконце, за которым уже начинала поблескивать заря:
К тебе, к тебе, о край родной,К твоим ущельям и вершинам,К твоим заоблачным сединам,К твоим прославленным руинам,К твоим поросшим мхом могилам,К твоим полям, аулам, скалам,К твоим страданьям и печалям,К твоим погибшим в войнах ратям,К твоим в крови тонувшим братьям,К порывам чести благотворным,И для свободной жизни новойПрими привет мой издалёкаО край родной, с Невы широкой…– Да, я знаю это его стихотворение, – кивнул Манап. – Но мне больше нравятся другие строчки, вот эти:
…Поднимутся ль былинные герои?Когда народ сберётся в рать одну?И превратится ль темнота в зарю?Как можете спокойно наблюдать,Как мучают и душат ваш народВесь царский двор и тайный его сброд?Придёт ли день, когда сгорит дотлаРомановых тиранство от огня?И доживём до радостного ль дня?…Манап замолк и в наступившей тишине сказал вдруг затем с неподдельным восхищением:
– Стихи эти – лишь подтверждение того, что одно хорошее дело никак не может мешать другому хорошему делу! Подумай-ка сам, с одной стороны, революция, борьба, с другой – поэзия, стихи… Разве нет у них меж собой общего? Революция – это идеалы свободы, и поэзия тоже не терпит никаких оков. Вот помяни моё слово, когда мы победим, у нас будут свои поэты, революционные, и все они будут в стихах прославлять равенство и свободу, а не царя!
Когда гость уснул, взволнованный беседой и всеми услышанными новостями, Нурадин долго ещё сидел на стареньком топчане, читая и перечитывая газету и мечтая о том, как всё будет, когда большевики победят.
Глава 4
– Айша! Скорее иди сюда!
Обычно звонкий и мелодичный, а сейчас пониженный до шёпота голосок Шахри оторвал девушку от мыслей, которым она предавалась, склонившись над вышивкой и автоматически водя по ней иглой.
Шахри была сиротой и с детских лет жила в доме Ибрагим-бека. Злые языки поговаривали, что она приходилась ему внебрачной дочерью, но это было не так. Когда-то много лет назад, охотясь с друзьями в горах Аварии, Ибрагим-бек едва не стал жертвой громадного дикого вепря, неожиданно появившегося из-за деревьев и яростно накинувшегося на него. От неминуемой смерти гостя спасла пуля, выпущенная молодым хунзахцем Гаджиявом, одним из тех, кто сопровождал его на охоте, и метко попавшая прямо в морду зверя.
Благодарный Ибрагим-бек щедро одарил своего спасителя, а спустя год, вновь оказавшись в этих краях, узнал о кончине Гаджиява и его жены, случившейся от схода лавины, унесшей вместе с собою в пропасть возвращавшихся из соседнего села людей и скотину.
Тогда-то и забрал Ибрагим-бек в свой дом Шахри, пятилетнюю дочурку Гаджиява, окружив её заботой и вниманием наравне с собственными детьми.
Айша и Шахри были ровесницами и, как это обычно бывает, почти не разлучались. Иногда Шахри с благословения названого отца отбывала на свою родину, чтобы повидаться с соотечественниками, поклониться могилам предков и поговорить на родном аварском языке, после чего возвращалась обратно в дом, где её ждали и любили люди, ставшие для неё семьёй.
Как раз на днях девушка вернулась из очередной поездки в Аварию и сейчас стояла в дверях, делая подруге таинственные знаки. Её большие карие глаза блестели от возбуждения, и всё её лицо с высокими, тонко очерченными скулами и неизменным румянцем во всю щеку выражало нетерпеливое желание немедленно поделиться с названой сестрой какой-то вестью.
Айша поднялась со стула и пошла ей навстречу.
– Что? Что случилось? – спросила она, также невольно понизив голос.
– Ой, ты даже не представляешь, что я тебе сейчас расскажу! Но прежде дай слово, что не выдашь меня!
– Даю, даю, говори скорей! – Девушке уже и самой не терпелось узнать, что же так взволновало её подругу.
– Я спускалась вниз и случайно услышала разговор тёти Парихан с двумя женщинами. Не знаю, кто они такие, я их впервые вижу, но речь шла о тебе!
– Обо мне? – удивилась Айша. – Но почему мама говорит обо мне с посторонними женщинами?
– Да погоди ты, дай рассказать! Они разговаривали по-кумыкски и… кажется, разговор касался твоего замужества…
– Моего замужества?! Ох, только не это! Я… не хочу!
– Ну, хочешь – не хочешь, а придётся! Как я поняла, вопрос уже решённый… Тебя собираются отдать за Султана, сына таркинского шамхала!
Айша задрожала. Именно этого она и боялась. Она чувствовала, что что-то происходит, потому что в последнее время родители замолкали при её появлении, а мама, прежде охотно беседовавшая с дочерью, теперь явно уклонялась от непринуждённых и задушевных разговоров. Значит, они всё-таки приняли решение, хотя и прослышаны о вздорном и петушином нраве шамхальского отпрыска!
О Аллах, как же теперь быть?! Её мнение в данном случае никого не интересует, ведь главное для них – чтобы брак не был неравным. Последняя причина породила в их роду немало родственных браков, но стоило лишь Айше и Шахри поинтересоваться, правду ли говорят, будто от таких браков рождаются больные дети, Парихан сказала, как отрезала:
– Да, в нашем тухуме случались близкородственные браки, но, слава Аллаху, нет среди нас ни душевнобольных, ни физически убогих! Надо будет, и вас отдадим!
И вот теперь матримониальная тема приблизилась к ней вплотную! Но она не желает выходить замуж ни за Султана, ни за кого-либо другого из знатных родов, потому что… сердце её принадлежит только одному человеку – юноше по имени Ансар. И об этой её тайне не знает никто, даже самая близкая подруга.
Шахри заметила, как, изменившись в лице, Айша ухватилась за дверной косяк, чтобы удержать равновесие, но она была так возбуждена нечаянно услышанным, что даже не попыталась поддержать подругу. Ведь как бы ни сопротивлялась в душе Айша, ей всё равно придётся подчиниться воле отца. В горах так было и так будет всегда.
Зато она, Шахри, не станет подчиняться никому и выйдет замуж только по собственному выбору. Пока что её сердце свободно, но в один прекрасный день она непременно встретит своего героя!
* * *В тот же день Парихан сообщила дочери об отцовском решении. Ибрагим-бек дал слово Измудину Таркинскому, что отдаст в жёны его сыну Султану свою дочь Айшу, и велел Парихан передать последней свою волю.
Сердце женщины страдало от предстоящей разлуки с дочерью, впереди у которой была неизвестность, но, привыкнув во всём подчиняться мужу, она так и поступила, с наигранной бодростью добавив от себя, что Айша может выбрать для своего свадебного наряда любую из тканей и любые украшения из материнских сундуков.
Застыв в подавленном молчании, девушка выслушала слова матери, но едва та вышла из комнаты, как она бросилась на кровать и зашлась в горьких рыданиях.
– Не плачь, сестрёнка, ради Аллаха, прошу тебя! – Шахри склонилась над Айшей и нежно погладила её чёрные блестящие волосы, туго заплетённые в длинные косы. – Прекрати! Я не могу видеть твоих слёз!
– Я не хочу… не хочу… не хочу! – только и твердила девушка, сотрясаясь в рыданиях.
– Понимаю, моя золотая! Но ты же не можешь ослушаться своего отца!
– Ну почему, почему? Почему так должно быть? Почему я должна выходить замуж за незнакомого и… нелюбимого? Ведь я люблю…
Вместе с рыданиями девушка едва успела подавить имя своего любимого, но тут Шахри мягко произнесла:
– Да знаю, знаю… Ты любишь Ансара! Я ведь давно это поняла, просто всё ждала, пока сама расскажешь!
– Ты… поняла… но как?!
– Я что, похожа на дурочку? Нетрудно было заметить по твоим глазам и румянцу, когда мы встречали его на улице. Слава Аллаху, уж я-то тебя хорошо изучила!
– Но… как же мне быть? – Потрясённая девушка смутилась от того, что тайна её раскрыта, но тут же, вспомнив о сегодняшних событиях, вновь разрыдалась.
С минуту Шахри сосредоточенно обдумывала какую-то мысль, а затем, решившись, произнесла:
– Мне кажется… более того, я уверена… что и он тебя любит! Это видно… по его глазам… и по его румянцу, едва он видит тебя!
Слова подруги ещё больше смутили девушку, чьё сердце знало, что это правда. Взгляд Ансара говорил о любви больше всяких слов, а её ответный взгляд, обращённый к нему, говорил о том же.
Однако изменить отцовскую волю она не могла.
Глава 5
Весть о предстоящей свадьбе дочери Ибрагим-бека мгновенно облетела весь город Кази-Кумух, и люди принялись активно её обсуждать. Понятно было, что самим фактом своего рождения и принадлежности к ханскому дому ей было назначено стать женою любого из представителей правящей верхушки Дагестана, но девушка была так хороша и так скромна, что не одна кази-кумухская мать в мысленных мечтаниях видела её нареченной своего сына.
Судьба Айши вызывала сочувствие, ибо молва уже давно донесла жителям гор о вздорном и задиристом нраве Султана. Пусть дом его ломился от изобилия, но даже близкие люди с трудом выносили этого капризного и избалованного барчука.
Новость, которую принесла в дом Ансара его двоюродная тётка Хабибат, ошеломила юношу, и ему больших трудов стоило сохранить самообладание. От матери не укрылась смертельная бледность, мгновенно покрывшая лицо её сына, и Жарият с нарастающей в душе тревогой всё поглядывала в его сторону.
Своим материнским чутьём она тут же смекнула, в чём дело, и, притворяясь, что внимательно слушает родственницу, думала о том, что надо бы поскорее женить сына.
Она только собралась задать ему какой-то незначительный вопрос, как он уже бросился вон из комнаты, и через минуту снаружи послышались стук копыт и ржание понукаемого коня.
– Что это с Ансаром? – подозрительно спросила Хабибат. – Какой-то он странный сегодня! Ушёл, даже не попрощавшись!
– Он должен срочно исполнить поручение отца, вот и торопится… Не обижайся на него, сестра! – мягко сказала Жарият, моля в душе Бога, чтобы любимый сын не наделал глупостей.
Глава 6
В горах стояла ночь, такая красивая, величественная и таинственная, какая бывает лишь в горах. Казалось, что стоит с вершины протянуть руку к густому чёрному небу, и можно сорвать с него одну из громадных ярких звёзд, таких же золотисто-белых, каким становится обычно масло, сбиваемое из молока ловкими руками горянки.
Будто нарисованные, звёзды усыпали ночное небо, и оно выглядело сейчас совсем как атласный шатёр из арабских сказок.
Людям, собравшимся этой ночью на одной из горных троп, было, впрочем, не до звёздного неба. Их волновали совсем иные вопросы, и, понизив голоса, они говорили о том, что скоро всё изменится, и жизнь станет одинаково хороша для всех, и не будет бедных, а будет партия рабочих и крестьян, которая приведёт народ к счастливой и достойной жизни.
Такие встречи были уже не редкость в этих краях, и с каждым разом людей, а значит, и надежд становилось всё больше.
Нурадин сидел подле Манапа в кругу собравшихся и с гордостью слушал, как обстоятельно и толково разъясняет его друг горцам всё, что тех волновало и будоражило.
– А Ленин, он какой? – спросил у Манапа Иса, чабан в третьем поколении, из тех, что десятилетиями пасли бесчисленные отары ханских овец на ханских же пастбищах. – Он, верно, настоящий джигит, отважный и решительный, раз не побоялся пойти против царя!
– Да, он и в самом деле смелый и очень умный человек! Говорят, он не совсем здоров, зато умом его никому не обойти. Ленин – наш вождь, и мы должны верить ему, как самим себе! Нам нужно лишь объединиться всем вместе, и тогда мы победим!
Так говорил собравшимся Манап, и долго ещё горцы сидели, расстелив на траве свои бурки и беседуя о будущей жизни, в которой не будет места угнетателям, а звёзды, рассыпавшись золотисто-белым узором по чёрному атласному небу, спокойно и загадочно мерцали, словно зажжённые искусной рукой невидимого мастера.
Глава 7
В сумерках уходящего дня Шахри сидела у окна, обращённого на кази-кумухскую улочку, и размышляла. Утренняя сцена взволновала девушку, и она никак не могла представить себе, что её подругу отдадут в чужие руки и она будет жить вдали от родных гор, где-то там, внизу, пусть в роскоши, но глубоко несчастная.
Шахри долго думала и наконец придумала план, простой и до невероятности дерзкий. Нужно, чтобы Ансар похитил Айшу! Такое не раз происходило в горах, и последствия бывали самыми разными, от яростного родительского гнева и до конечного благословения. Хорошо, если через какое-то время посредством стараний в виде маслиата похититель получал прощение, но бывало и так, что дело кончалось пролитой кровью, создавая таким образом прецедент кровной мести.
Ибрагим-бек славился своей мудростью, и хотя, бывало, мог вспылить, но и быстро отходил. Конечно, своего слова, данного Измудину, обратно он не возьмёт, но через какое-то время наверняка поймёт, что счастье любимой дочери важнее всего остального.
Итак, выход найден! Надо лишь придумать, как осуществить сей замысел.
Брошенный в окно камешек прервал мысли Шахри, и, выглянув наружу, она увидела, что напротив, у глухой задней стены соседнего дома, стоит Ансар. Весь его вид говорил о том, что парень сильно расстроен, и он знаками показывал девушке, что хочет что-то ей сказать. Приоткрыв створку окна, Шахри услышала, как юноша прошептал умоляюще:
– Помоги, прошу тебя! Помоги с ней встретиться!
Девушка понимающе кивнула и ответила также шёпотом:
– Приходи через час, думаю, вам удастся поговорить!
Она бегом спустилась вниз, в гостиную, где Айша сидела на тахте, устланной золотисто-зелёным бархатным покрывалом, и, в грустном молчании опустив покрасневшие от недавних слёз глаза, слушала, как её двоюродная тётушка Шуанат с увлечением рассказывает о славных былых временах. Вся ушедшая в воспоминания и переходя от одного повествования к другому, Шуанат так и сыпала новостями, а сидевшие вокруг неё женщины, обратившись в слух, не забывали при этом ловко водить иголками по шитью.
– Вы знаете, что в Бухсанаке ящур поразил весь скот? За одну ночь погибли все коровы!
– Что ты говоришь! О Аллах, как случилось такое! – воскликнула Парихан.
– Помнишь, когда умерла наша Шавлук, то все её богатства, оставшиеся от отца, уложили в семь сундуков, а ключи от этих сундуков отдали на хранение мечетскому кадию? И когда её Асват выходила замуж за своего двоюродного брата Джафара, то всё это добро дали ей в приданое.
– Ещё бы не помнить! – с усмешкой сказала Парихан. – Все знают, как обе дочери Шавлук делили отцовское золото, наполняя им сито!
– Так вот, теперь, когда все их коровы за одну ночь погибли, Асват пожертвовала своим приданым и купила на всё своё золото в Цудахаре пятнадцать коров.
– Молодец! – сказала Нафисат, приходившаяся Парихан родственницей и не так давно ставшая женой Мухаммада-хаджи, имама знаменитой кази-кумухской мечети. – А интересно, остался у Асват тот золотой пояс с бриллиантами, который Джафар ей подарил на рождение сына? Или она его тоже отдала за коров?
– Да уж наверняка остался, с такими вещами не расстаются! – ответила Парихан.
– Тётя Шуанат, расскажи мне о Пахай, – вдруг попросила Айша, прервав своё глубокое молчание.
– О Пахай? – Глаза тётушки Шуанат заволокла лёгкая дымка, и, чуть помедлив, она сказала:
– Да что рассказывать? Пахай была настоящей красавицей и не по возрасту мудрой… Люди её любили, уважали… Правда, судьба её была несчастливой…
– Почему? – живо спросила Айша.
– Да потому, что когда подавили мятеж… в восемьсот семьдесят седьмом… то её выслали вместе с родными в Псковскую губернию, в город Опочку… где она и умерла через несколько лет, не выдержав разлуки с родиной… и со своим любимым…
– Она любила? Кого же? – В голосе девушки зазвенело волнение.
– Гасана из рода Гузуновых…
– А он? И он любил её?
– Ну да! Но он не был знатных кровей, и им не дали бы пожениться.
– Прошу тебя, расскажи!
– Ну что рассказать? Её с семьёй сослали в Опочку, и она там умерла… вдали от родных гор и очень несчастная!
– А он?
– Он сначала вообще уехал из Дагестана, потом снова вернулся и в конце концов женился.
– Женился?! Как он мог!
– Вах, он что, должен был оставаться бобылём до конца своей жизни? Он любил Пахай всем сердцем, но… жизнь лечит и не такое!
– Она ведь писала стихи, да?
– Да, писала стихи, обращённые к Гасану, а он писал стихи, обращённые к ней… И эти стихи, наверное, лучше всего рассказывают их историю!
– Ты можешь их прочесть? – в волнении воскликнула девушка.
– Конечно, я их очень хорошо помню! Слушайте!
И Шуанат нараспев и с чувством принялась читать:
Даже если изменишь, останусь я в жизни твоей,Всё, что нас уж связало, под крепким храню я замком,Записав твои письма немногие свято в душе,Их ответом верну я тебе через месяца два.Только утром зажжётся от солнца лучей всё вокруг,Нахожу я повсюду твой образ, что солнцем согрет,А, луну окружив, звёзды плачут о горе моём,И к Всевышнему ангел мольбу обо мне обратит.О огонь в моём теле, что жарче любого в печи,Хоть в Евфрат опусти, он потушен не будет никак,О души моей думы, бушуют что в тёмной ночи,Мудрецов хоть спроси, не узнаешь причину никак.Ты – как финик в цвету, я ж другая, с туманом в душе,О, что делать мне с тем, кто дороже мне жизни моей?!Закончив читать, Шуанат на миг замолчала, затем сказала: – То были стихи Пахай. Теперь, раз уж пошёл такой разговор, слушайте стихи к ней Гасана:
Пусть проклятья мои все коснутся России царя,И нукеров кавказских, силки что расставили в райской долине,Ты – цветок моей жизни. Свидетелем станет очаг,Что любимой другой быть не может никак у меня.С той поры, как с тобою расстался, я белых одеждНе касаюсь вообще, ибо внешне блистать не желаю,Если мрак на душе, что рождён расставаньем с тобой,Сад цветущий российский не радует вовсе меня.Славный город Кумух лишь тобою украшен бывал,Пусть поглотится молнией он, раз тобой не сияет,Дней весенних надеждой врата широко отвориИ Аллаху молись, и спасай наших пленных в России.На могиле Меджнуна аромат распустившихся розДом заполнил ашуга кумухского бедного сразу,Твоё имя короткое – как золотой ашрафи,До чего же красиво оно – словно красный цветок!Коль по воле Аллаха дойду до мечты я своей,Обещаю свой хадж совершить я к священной Каабе,Пред вратами небесными стоя, Аллаха молюЯ в надежде о том, что молитвы мои Он услышит.– Как прекрасно! – прошептала Айша, и глаза её увлажнились.
В этот момент подошедшая сзади Шахри обняла её за плечи и быстро проговорила:
– Ты что, забыла, что обещала мне помочь выбрать украшения для моего будущего платья?
Айша, вся во власти только что услышанной истории, хотела что-то возразить, но подруга крепко стиснула её руку и повторила настойчиво:
– Пойдём, прошу тебя!
Шахри хранила молчание, пока они не оказались у себя в комнате, и лишь там, прикрыв плотно дверь, рассказала Айше о своём разговоре с Ансаром, умолчав при этом о возникшем у неё дерзком плане.