Утятинский летописец

– Ты не права, Машенька. Что твой батюшка женился на Софье Анисимовне, вовсе не означает, что он перестал любить тебя.

– Не перестал… если вообще любил. Заметь, я не сказала, что ко мне кто-то переменился. Только пока я жила дома, меня матушка любила. Дедушка наезжал или меня к нему возили. Он меня баловал. Потом, как матушка заболела, меня в пансион отправили. Как славно, что и тебя туда определили!  Иначе кто бы меня утешал!

– А меня Софочка утешала. Я совсем маленькой туда была определена. Как я плакала, расставаясь с папенькой! Но что было делать. Денег у папеньки совсем мало было, нужно было дедушкин долг возвращать. А тут Ишеева обещалась за пансион платить. Если бы не Софочка, я, право, умерла бы.

– Это какая Софочка?

– Когда ты в пансион поступила, она уже пепиньеркой была. Мадмуазель Котова.

– А, славная такая. Как она пела дивно! Голосок просто ангельский. И не сердилась на наши шалости. Впрочем, там все славные были. И учительницы, и пансионерки. Кроме…

– Аглаи Барташевской!

Произнесли это барышни хором. И засмеялись.  Первой перестала смеяться Маша:

– Вернулась я из частного пансиона в родной дом. А там… обнова: мачеха и двое маленьких детей. Отец брови супит, мачеха язвит. В своей комнате не могу одна побыть. Все считают возможным зайти без стука: и мачеха, и дети, и прислуга.

– Чем же ты Софье Анисимовне не угодила?

– Не знаю. Она Лизаньку очень любит, но девочка слишком на меня похожа. Мамаша все говорит, что будет красавицей. А на меня посмотрит, и огорчается. Ну и скажет: не то, что сестра твоя, верста коломенская. А характером сестрица в родительницу: злая, жадная. Вася, он мягче.

– Да, Маша. Хоть бы Ефанов к тебе посватался!

– Пора, Кита, бросить эти фантазии! Мы уж восемь лет с тобой из пансиона. Никто к нам не посватается. Не красавицы мы, приданого нет, да и годы. Ну, ты, положим, на два года моложе. И миленькая, и не такая дылда. А мне бы в компаньонки к какой-нибудь старой барыне.

– Господь с тобой, что ты говоришь такое.

– А я полагаю, что тетушка Марья Афанасьевна кого-то из нас  в столицу заберет компаньонкой.  Конечно, из приличия скажет, что в гости. И я совсем не против. Только сразу надо спросить, сколько жалованья положит.

– Да как же это возможно?

– Сдается мне, от чужого человека брань легче терпеть. И за деньги, а не так, как сейчас.

– Деньги? Вот за Аглаей Барташевской, говорят, большое приданное дают. Только и она пока не просватана. Ой! Помяни черта, и он тут как тут.  Машенька, смотри: в экипаже и с кавалерами.

– Это кто с ней? Ты же знаешь, я близорука.

– Верхом Коневич и сам полковник Соловьев! А в коляске твоя родня Черемисинов.

– Какая родня! Так, седьмая вода на киселе. Мы и не знаемся.

– А говорили, что сватался он к тебе.

– Когда в уезд приехал из столицы, он первым делом к папеньке явился. И ко мне проявлял особое внимание. Тогда дедушка умер, он думал, я наследница.  А когда узнал, что Зосимки заложены и перезаложены и на торги выставлены, он сразу к нам дорогу забыл.

– Ефанов не таков!

– А Ефанову маменька выгодную партию ищет. И будет об этом. О, медам! Рада встрече!

Навстречу барышням шли Анна Адамовна Шпильман с дочерями в сопровождении подпоручика Лёве и голубоглазого кудрявого подростка. Старшая из сестер, Марта, училась с Машей и Китой в пансионе.

– Узнаете нашего кавалера? – спросила меньшая Шпильман, Нюта. – Гимназист Коленька Петров!

– Это вам он по родству Коленька. А для нас Николай Николаевич.  Помните меня, господин Петров? Лет семь назад мы с вами на детском празднике у Барташевских волхвов представляли.

– А еще рыцарями на мечах сражались, – ответил покрасневший мальчик. – Рад встрече, Марья Игнатьевна.

– А Катерина Ивановна ваш тулупчик, ленточкой перевязанный, в руках держала. Она была пастушкой, а тулупчик ваш – овечкой.

– Как же! Две маленькие барышни, не помню уж, кто, хотели овечку погладить. Очень я боялся, что они тулупчик мой унесут.

– Помню-помню! С трудом слезки сдерживал. Анна Адамовна, вы куда всем обществом направлялись?

– Просто гуляем, Машенька. Не желаете присоединиться к нам?

– С удовольствием! Кита, предложи руку Анне Адамовне! А я, с вашего позволения, на Николая Николаевича обопрусь. Барышни, не возражаете, что я вашего кавалера умыкну?

Поворачиваясь, она успела поймать благодарный взгляд Марты. Маша не расположена была к большому обществу, но увидела, что барышням Шпильман нужно было с подпоручиком переговорить, поэтому и пошла по аллее с Коленькой, закрыв собой барышень от взгляда матери.

– А расскажите мне, господин гимназист, о столице. Вы ведь в Петербурге обучаетесь? Я ни разу там не была!

 Они прошлись до каменной ограды сада и повернули обратно. Из боковой аллеи навстречу им вышла шумная компания Аглаи Барташевской. Ни с одной стороны желания объединиться не было, но простые правила вежливости вынудили их остановиться и заговорить. После преувеличенно радостных приветствий наступила неловкая пауза. Тогда Коневич обратился к гимназисту:

– Коля, с родственницами вашими я знаком, но, может быть, вы представите нам своих спутниц?

– Да, извольте… Марья Игнатьевна Тумбасова.

– Дочь Игнатия Илларионовича? Простите, мы, кажется, знакомы?

– Наверное. В Утятине, мне думается, все немножко знакомы.

– А это Катерина Ивановна Тихменева.

– Рад знакомству. С вашим батюшкой Иваном Петровичем я имел дела по казначейству. Весьма достойный человек!

Все это время Аглая нервно постукивала ногой, явно желая поскорее распроститься. Маша желала того же, но помогать Аглае? Пусть помучается!

– Вы будете сегодня в Дворянском собрании? – это Коневич обратился к барышням.

Маша молча поклонилась.  Кита бросила не нее вопросительный взгляд. Наконец-то откланялись.

– Ты же не собиралась…

– Разумеется. А что, мне следовало отнекиваться, напрашиваясь на уговоры? Собиралась – передумала! А как Аглая вертелась! Неловко ей с нами.

– Боялась, видно, что я ее кузиной назову.

У ворот сада распрощались. Нюта сияла, глаза ее блестели,  щеки горели.

– Объяснение произошло! – воскликнула Маша, отойдя от сада на некоторое расстояние.

– Что за манера сводить влюбленных! Это свойственно старым девам, – засмеялась Кита. – Я сперва не поняла, что ты в гимназиста вцепилась. Но когда маменька то и дело оборачивалась…

– Пусть хоть Нюте повезет. Лёве, он милый.

– Гимназист тоже милый. Как глядели на тебя голубые глазки! Маша, ты Мессалина! Можно ли столь юного кавалера завлекать!

Переступив порог дома Тумбасовых, они услышали:

– …заботясь о благоденствии народа…

– Господи, Микулин!

– Кто таков?

– Папенькин знакомый. Каждый год на несколько недель в Утятин наезжает по делам.

– А тебе что за печаль?

– Нуда он. «Просвещение народа», «благопристойность», «столпы самодержавия», «развитие промышленности». А в коридоре Наташку по щечке треплет.

– У, старый такой.

– Это не помеха. Папенька тоже треплет. Пойдем ко мне!

Только повернули к лестнице, Софья Анисимовна окликнула:

– Машенька, ты разве не видишь, у нас гость.

– Здравствуйте, Софья Анисимовна.

– Здравствуйте, Catrine. Федор Ионович, я прошу прощения за невнимательность нашей дочери к вам. – Маша еле слышно вздохнула. – Позвольте представить вам ее подругу. Екатерина Ивановна Тихменева, племянница Марии Афанасьевны по отцу.

Барышни переглянулись и присели на козетку.

– Вы родственница князя Ишеева?

– Дедушка не носил титула.

– Однако в Бархатной книге Ишеевы записаны княжеским родом.

– Не утятинские. В нашем уезде нет титулованной знати.

– Только из-за нежелания похлопотать.

– Ну, если кузен Афанасий Петрович изъявит желание…

Федор Ионович обратил свой взор на Машу:

– Марья Игнатьевна, вы по-прежнему музицируете?

– Редко. Больше занимаюсь обучением сестры. – Лицо Софьи Анисимовны покрылось красными пятнами.  – Простите, Федор Ионович, мы, наверное, помешали вашим с папенькой серьезным разговорам. А кузина зашла посмотреть мои покупки.

Поднимаясь по лестнице, гостья спросила:

– Что так взволновало Софью Анисимовну?

– Ах, наверное, она гостю похвалилась, что наняла для Лизаньки учительницу музыки. И что она гораздо способнее своей нескладной сестрицы.

– Бедная ты бедная. У меня тоже маменьки нет, но хоть папенька мачехи в дом не привел.

– Да, твой папенька славный. И любит тебя. Только вся родня на него косится: и папенька, и тетка Марья Афанасьевна.

– Маша, а почему ты ее тетей стала звать? Это мне она тетка, а тебе бабка двоюродная.

– Маленькой я ее бабушкой звала. Но потом поняла, что ей это неприятно.

– Хочет казаться моложе, а со взрослой внучкой того быть не может?

– Вот погоди, засохнем в девках, будем и мы племянниц сестрицами звать!

В Машиной комнате Кита схватила томик стихов и стала его листать:

– Ах, Маша, взгляни! Ну, не странно ли:

Сад тенистый с изворотами

Темных липовых аллей,

Сад с беседками и гротами –

Полон множеством людей…

Прелесть этот Бенедиктов! Прямо про нашу прогулку! Машенька, а ты знаешь, что по стихам можно гадать? А ну-ка!

Кита раскрыла томик и ткнула пальцем наугад:

– Учились мы петь там согласно

И крылышком ловко махать,

И можем теперь безопасно

По целому свету порхать.

Машенька, что это означает?

Подруга, нахмурившаяся было при легкомысленном предложении погадать, засмеялась и выхватила книжку:

– Ну-ка, ну-ка! По целому свету порхать – это заманчиво! Так, «учили в клетке» – это наш пансион. Господин Бенедиктов предрекает тебе, что твое воспитание позволит тебе удачно выйти замуж и отправиться в свадебное путешествие!

– Машенька, погадай и ты!

– Эх, раскинем карты наудачу!

Когда судьба тебя послала

В тернистый, трудный жизни путь

И пищей скорби упитала

Твою взволнованную грудь…

Да, в точности моя судьба! А дальше что?

И если небом заповедан

Тебе священный крест любви,

Живи один! Кому ты предан –

С собой в путь мрачный не зови!

Ах, господин Бенедиктов мне предрёк нищету и одиночество! Право, не удивлюсь, если сбудется…

– Машенька, всё это глупости! Первый куплет – он пророческий. Да, трудная жизнь у сироты!  А второй куплет ты не должна была читать, он в гадание не входит. И я-то, глупая, у поэта о жизни спрашиваю!

– Ну, полно о пустяках. Но всё же обведу я эти строки пером. На старости лет в креслах у камелька перелистаем мы пожелтевшие страницы и посмеемся… или поплачем. А стихи недурны.

– Да, талантливый господин. А говорят, Коневич с ним дружен.

– Да, он со многими литераторами, говорят, дружен.

– А, про кавалеров говорите! – В дверь заглянула Лиза, младшая сестра Маши. – Всё папеньке расскажу!

– Что ты расскажешь, маленькая лгунья? И кто позволил тебе без разрешения в комнату Маши зайти?

Кита подлетела к двери и ухватила девочку за жидкие кудри.

– Кита, оставь!

– Ну, уж нет! Не позволяй им брать верх, это никогда не кончится! Они ведь не становятся к тебе добрей оттого, что ты им уступаешь! Тогда какой смысл уступать!

– А ты права! Лиза, если еще раз ты войдешь в мою комнату без разрешения, я оболью тебя помоями.

Громко заревев, девочка убежала.

– Ну, сейчас будет гроза, – мрачно сказала Маша.

И гроза не заставила себя ждать. Как фурия влетела Софья Анисимовна. Произошла безобразная сцена, и Катерине было указано на дверь.

Проводив Киту до экипажа заехавшей за ней тетки, Маша вернулась в дом. Пыталась проскользнуть к себе, но из гостиной ее окликнул отец.

– Изволь объяснить, что за скандал ты устроила, – сурово сказал он.

«А права Кита, нельзя уступать», – подумала Маша и сказала:

– Я не скандалила. Немного ругалась Марья Афанасьевна, а я молчала.

– Марья Афанасьевна была здесь? Почему ты не пригласила ее в дом?

– Я приглашала. Она сказала, что если отсюда гонят ее родню, то она порога нашего не переступит.

– Кто гонит ее родню?

Маша повела глазами в сторону Софьи Анисимовны. Посмотрел на нее и Игнатий Илларионович.

– Вы этой лгунье верите? – возмутилась она, покраснев.

– Могу вам солгать, что Киту выгнала я. Наверное, мне не хотелось с вами расставаться, ведь Марья Афанасьевна полагала пригласить меня в Петербург, а теперь берет Киту.

– Что?!

– Да, я остаюсь в родительском доме. Софья Анисимовна, наверное, рада…

Семейный скандал продолжался. Неожиданно отца поразила причина начала ссоры. Масла в огонь подлил Вася, простодушно сообщивший, что маменька не велела церемониться с сестрицей: они в доме хозяева, и могут заходить в любую комнату… кроме папенькиной, конечно. Зашла речь и о кавалерах. По просьбе Маши Вася принес томик с ее стола.

– Бенедиктов, – прочитал он на обложке.

– Вот, об этом кавалере они говорили!

– Глупая девчонка, – гневно сказал отец. – И вы поощряете ее в подслушивании и доносах, заставляя говорить о том, что выше ее понимания! И ты тоже хороша! Не могла убедить бабушку не сердиться!

– Я небогата, – тихо ответила ему Маша.

– Что?!

– Деньги дают право ругать, не слушая возражений… Она, как и вы, не давала мне слова вставить.

Некоторое время Игнатий Илларионович молчал. Потом сказал:

– Ступай в свою комнату. Наш разговор не закончен. – Лиза радостно хихикнула. – Лиза, ты наказана. На именины к Наде не пойдешь! Слушайте, дети, вы оба! Если еще раз зайдете к сестре без разрешения, наказание будет посильнее!

«Вряд ли что-нибудь изменится, –  подумала Маша. –  Зря я послушалась Киты. Только мачеха тиранить сильнее станет, озлобясь».

Глава 5

– Елена Игнатьевна, вам отдельное приглашение нужно? Что вы тут делаете? – в дверь заглянул директор музея Юрий Юрьевич, Юрка Петров, сын Лены Шпильман.

– А? – Елена Игнатьевна не сразу выбралась из середины XIX века. Прикрыв пачку ксерокопий адрес-календарём за 1903 год, она повинилась, вылезая из-за стола. – Наткнулась на возможных родственников, увлеклась…

– Ну-ка, – оживился Юрий Юрьевич. Он заглянул в картотеку, посмотрел её выписки и сказал. – Точно, предки. И Игнатий, и Августа – ваши родовые имена. У вас ведь тётка была Августа?

– Откуда вы знаете? – вырвалось у Елены Игнатьевны.

– Мама сказала.

Это у него тоже вырвалось. Что-то в последнее время происходило между ними. Когда Юрку поставили директором музея, Елена Игнатьевна даже обрадовалась: он был историком, очень увлечённым краеведением. Не то, что экономист по образованию Агаша, его предшественница. Той всё равно, чем заведовать: хоть баней, хоть планетарием. Елена Игнатьевна в присутствии посторонних звала директора только по имени-отчеству, хотя знала его с рождения и много нянчилась с ним в первые годы его жизни, помогая подруге. А потом подросший Юрочка катал в коляске её Зою.

Интересы их не предполагали соперничества: Юра занимался хронологией и историей народного образования, главной страстью Елены Игнатьевны был Коневич. Но в последние месяцы что-то случилось. Юра говорил с ней, едва сдерживая неприязнь. Спросить бы: может, место моё кому-то понадобилось, может, сплетня какая прошла? А может быть, начальство приказало избавиться от пенсионеров, он взял под козырёк, а сказать об этом подруге матери неловко, вот и злится? Елена Игнатьевна уговаривала себя, что уходить пора, но жалко было расставаться с интересной работой, да и малюсенькая зарплата была не лишней вдобавок к их с Зоей двум пенсиям. И обидно: ни одна из молодых сотрудниц музея ей в подмётки не годилась. Экскурсию они провести могли, двое даже отличались артистизмом, но ответить на каверзные вопросы – не всегда. А заниматься как она краеведческими изысканиями, публиковаться в прессе, областных краеведческих сборниках из музейных работников мог только Юра. Они даже вели постоянную рубрику в местной газете «Утятинский летописец», где печатали краеведческие материалы. Был почти готов к изданию труд десяти лет её жизни – «Лебединая песня Василия Коневича». Даже спонсора она нашла, и была твёрдая договорённость, что в следующем году владелец магазина «Универмаг Утятинский» Юрий Петрович Кожевников издаст книгу в соседней области, где цены ниже, а полиграфическая база не в пример лучше, чем в Уремовске. Конечно, гонорар не предполагался, краеведческие издания всегда убыточные. Но сам факт… может, Юра завидует? Да нет, он за шесть лет работы в музее уже выпустил две серьёзные книги. Спросить бы в лоб, да ведь не ответит, он явно избегает объяснений, рассчитывая, что Елена Игнатьевна не выдержит давления и уйдёт по собственному желанию.

Закрывая кабинет, она спросила:

– А что вы знаете о детях Афанасия Ишеева? Ведь никто из них в уезде не жил?

– Как раз жили. В столицу перебрались только дети от первого брака. Наследник, Пётр Афанасьевич, кадетский корпус закончил, в гвардии служил, потом была какая-то тёмная история с карточными долгами или шулерством. Короче, из гвардии выгнали, отец долги погасить отказался, да и не было у Ишеевых больших денег. Умер в один год с отцом. Оставил молодую вдову с сыном, их сестрица Мария Афанасьевна поддерживала материально, хотя сама жили из милости у двоюродной бабки генеральши Ишеевой. Потом вдова сбежала с гусаром, а мальчика генеральша взяла в свой дом. Однако оставила свои средства Марии. Та уже перестарком была, замуж не вышла, растила племянника. А падчерица Афанасия здесь жила. Вдова Афанасия вышла замуж за смазливого чиновника, её вдовье наследство они быстренько прожили, дочь совсем юной вышла замуж за управляющего имением Тихменева. После раздела имения Тихменев служил в местном казначействе. Фамилия хорошая, дворянская, но после реформы в истории уезда не встречается. Либо брак был бездетным, либо переехали.

Сегодня сотрудники музея проходили в поликлинике диспансеризацию. Елену Игнатьевну раздражало это чисто формальное мероприятие. В кабинетах их практически не осматривали, а только отмечали в карточке, что осмотр пройден, пациент здоров. Поэтому она думала только о письмах, которые так и не начала читать, и вернуться к которым ей не терпелось. И сначала не отреагировала на предложение срочно пройти маммографию. Но потом, уже на обратном пути в музей, ей вдруг стало страшно: «Вот жила, ни на что не жаловалась, думала, мне износа не будет. А если рак? Результат только завтра будет. Да какая разница! Что с Зоей делать? Ведь Эля её не возьмёт. Она ею брезгует, а Лена и Игорь просто на дух не выносят. Значит, в дом престарелых…» Ещё до перестройки был в Утятине такой, в народе звавшийся богадельней. Жили там деды с уголовным прошлым да скандальные старушки. А такие беззлобные, как Зоя, долго не заживались…

– Елена Игнатьевна, ехать надо срочно. Я вас не пугаю, но опухоль слишком большая. Настраивайтесь на операцию и последующее длительное лечение, – напутствовала её Ирина Владимировна, подписывая направление в онкологию.

– Куда ж я её, – севшим голосом почти прошептала она.

– Если не с кем, давайте, я выпишу направление в участковую больницу в Конь-Васильевку или в Патриаршее. Заодно почки подлечим, – предложила сочувственно врачиха.

– Нет-нет, я решу…

Елена Игнатьевна шла больничным парком, машинально здороваясь со знакомыми. Уже у дома её окликнула Надя Василевская. Придержала за рукав, начала говорить о чём-то своём, потом осеклась и сказала:

– Ну-ка, быстренько в дом, – усадила её на диван и сказала. – Давайте, выкладывайте, что у вас!

Поговорить им не дала Зоя. Увидела расстроенное лицо матери, завопила гнусаво: «Мама!» и вцепилась в неё намертво. Они вдвоём долго её успокаивали, затем Надя вынула из стола паззлы и усадила Зою их собирать. Делать этого Зоя так и не научилась, но сидела над ними долго и упорно.

– Ну, теперь рассказывайте.

Пока Елена Игнатьевна утешала дочь, успокоилась сама. От Нади ей не было смысла что-то скрывать, только попросила не трепать по городу.

– У нас что-то скрыть невозможно. Вы ведь по поликлинике ходили? Ну и всё. Насчёт Элеоноры Игнатьевны вы неправы. Да и племянники ваши не смогут бросить родную кровь. А пока нужно поступать так, чтобы прожить как можно дольше. Что вы смотрите на меня так? Елена Игнатьевна, вам же скоро 60? Большая часть жизни позади. И с онкологией не враз умирают. Прооперируетесь, потом лечиться будете. Ваши рукописи с собой возьмёте, будете над ними работать, чтобы отвлекаться от дурных мыслей. («Да, правда, – подумала Елена Игнатьевна. – Письма с собой возьму, буду восстанавливать и включать в текст книги»). Я за Зоей пригляжу, другие соседи тоже помогут. Не пропадёт! Так что завтра извольте в Уремовск отправляться. А Зоя у меня посидит. Ой, телефон сел. Можно, я с вашего позвоню?

Выйдя из дома Тумбасовых, Надя некоторое время нерешительно топталась на крыльце. Потом махнула рукой и пошла к «нерусскому дому». Взлетела на второй этаж и сразу надавила на звонок, чтобы не передумать.

Открыл дверь приезжий друг Ираиды Семеновны, которого она почему-то до дрожи боялась.

– Мне Ираиду Семеновну…

– Проходите, проходите. Пожалуйте к столу, мы чай пить собираемся.

Из кухни выглянула хозяйка, увидев расстроенное лицо Нади, приобняла ее и повела в зал, сказав:

– Костя, ты пока чай заваришь, мы посплетничаем.

Выслушала ее, сказала:

– Какая ерунда! Ты абсолютно права, это еще не приговор. Завтра я ее сама отвезу в больницу. И Зою с собой захвачу, она любит на машинах ездить. А телефона ее сестры у тебя нет?

– Как же, – зачастила Надя. – Я специально с ее телефона себе СМС послала с номером. Только, может, вызовем мы ее, когда Елену Игнатьевну в больницу положат?

– Это конечно. Только предупредить-то заранее надо. У человека есть свои планы и обязательства.

Переговорив с сестрой Елены Игнатьевны, Ираида Семеновна расстроено сказала Наде:

– Она… не знаю, как сказать… просто рассыпалась. Ничего, соберется. Я ведь их еще школьницами знала. В одном дворе жили. Девчонки со стержнем. Целеустремленные, ответственные. Лена талантливее, Эля жестче.  Лена училась в институте заочно, сразу работать пошла. Мачеха копейки получала, Эля маленькая, надо помогать. Если бы как Эля в Москву поехала, сейчас бы науку двигала.

– Девочки, к столу! – крикнул из-за двери Константин. Заглянул и сказал. – Конечно, чаю попьем, но сначала, наверное, коньячку? Или, может, вина?

– Нет-нет, – испугалась Надя. – Я пойду!

– Возражения не принимаются, Надя, нужно стресс снять, – сказала Ираида Семеновна и повела ее на кухню. – Молодые дамы предпочитают красненькое? Я-то коньячку выпью.

– А, давайте коньяк! Нет, вторую не наливайте. У меня отец был алкоголик.