С чего начинается Родина. Книга 10

Подложенная себе свинья, или убиенный бобр

«Качаясь всем корпусом, судно скрипит,

Охотское море ревет и гудит».

Охотское море не только ревет и гудит, когда ему неймется, а неймется ему всегда из-за неуемного характера. Оно бы таким и оставалось на протяжении всего года, если бы не арктические сезонные холода, волнами распространяющиеся от сформировавшегося зимнего сибирского антициклона, который, как бы оно ни упиралось, покроет всю водную поверхность надежным ледовым саваном на целых полгода, поделив поровну время несостоявшегося стихийного разгула беспредельной ярости. Не замерзает лишь юго-восточная часть моря, через Курильские проливы связанная с океаном. Там все-таки потеплее, да и океанская вода вносит свою лепту, подстилающая поверхность моря тоже значительно ослабляет действие сибирского антициклона, а сибирские колючие, как пчелиные рои, циклоны пролетают севернее.

Охотское море относительно недавно, всего лишь десять лет тому назад, значительно «приблизилось» к России, долго добивавшейся ликвидации «чертова» международного треугольника в центре моря, крота в собственном огороде, площадью всего-то немногим более пятидесяти тысяч квадратных километров, позволяющего беспрепятственно вычерпывать не такие уж беспредельные рыбные запасы, такими лишь казавшиеся, кому только захочется. Для образного сравнения: его поверхность немногим меньше Московской области или чуть больше трех процентов площади всего моря. Казалось бы, плюнуть, растоптать и забыть – какая мелочь, но все уперлось в международное морское право. Но и по закону пакости центральный участок очень богат биоресурсами, поэтому сражаться было за что. Наблюдать, как в твоем почти внутреннем море законным образом набивают трюмы сотнями тонн серебристых рыбьих тушек ловцы удачи со всего мира, – большей разрывающей душу обиды у отечественных рыболовов быть не могло.

Многие не поймут причины создавшейся коллизии, и опять упираемся в морское право. По определению комиссии ООН, экономическая граница вслед за территориальными водами распространяется на 200 морских миль, отсчитываются эти мили радиусами от выдающихся мысов. Море оказалось немногим больше, и 200-мильные границы вод не покрыли всей поверхности, оставив этот самый «рыбный садок».

Но усилия не оказались бесплодными, выстраданное десятилетиями признание центральной части моря со злополучным треугольником континентальным шельфом страны, являющимся самыми настоящими рыбными закромами России, вместо окраинного, международного, ничуть не умалило размеры и значение одного из самых рыбных морей мира, площадь которого равна трем территориям Франции, страны с наибольшей площадью в Западной Европе. Кто только не промышлял в центре моря, бывшем до этого международным садком с рыбой: китайцы, японцы, корейцы, вьетнамцы и даже поляки – далековато их занесло с Балтики, видимо, килька не устраивала, а следовательно, «игра стоила свеч».

Но бесконтрольная раздача подарков по поводу и без повода наконец-то прекратилась, во внутренние воды не полезешь, можно на законных основаниях лишиться судна, орудий лова, да и рыболовам угодить под уголовную статью с возмещением нанесенного ущерба и в реальную отсидку в не самых комфортных условиях российской пенитенциарной системы. Комиссия ООН признала центральную часть Охотского моря континентальным шельфом России, тем самым узаконив исключительное право на добычу биоресурсов и полезных ископаемых. Долго ожидаемое событие произошло в 2014 году, можно сказать, успели прекратить бесконтрольное вычерпывание сотен тысяч тонн биоресурсов и вскочить на подножку уходящего поезда. Опоздай решение на считаные месяцы, и в свете настоящих событий не видать бы крабов, красной рыбы с икрой как собственных ушей, да и не до этого бы было. Лишний раз убеждаешься, что дорога ложка к обеду.

Основным портом моря является всем известный Магадан, он же по совместительству столица Колымского края. Расположен на самом севере моря, в бухте Нагаева, что совсем не с руки караванам пароходов, снабжающим город и всю зависимую от него вечно замороженную империю. В отличие от солнечной столицы края, на юге моря, по сути на границе северной части Японского моря, расположен еще один порт – Ванино, тесно сплетенный общей историей прошлых десятилетий в крепкий узел с Магаданом, их даже связывают две очень известные песни на одну и ту же тему. Чтобы добраться из южного Приморья, откуда поступал почти весь поток грузов на Магадан, необходимо пересечь все Охотское море по самому длинному пути, который при условии хорошей погоды занимает суток трое. А если же задует, не уложишься и во вдвое большее время. Стоит только выйти из-под прикрытия северной оконечности Сахалина, как северо-западные господствующие ветры к вашим услугам, берут голыми руками, то есть разбушевавшимися волнами и порывами ветра 20—25 метров в секунду. А если в трюмах тяжелый груз, то хватайся за что сможешь, начинается свистопляска «голова-ноги»: ни поспать, ни поесть, ни по палубе пройтись, а спрятаться или переждать опасное волнение негде, акватория моря – словно большущая тарелка, до всех сторон которой расстояние примерно одинаково.

В зимнее время донимала другая докука: по мере наступления осенне-зимнего периода начинался ледостав, постепенно распространяясь с западного побережья в направлении западного берега Камчатки. И это время являлось самым сложным в плавании по Охотскому морю, при падающих отрицательных температурах, когда волны и производимые ими брызги накатывают на палубу, погружая ее вровень с поверхностью штормового моря, и не успевшие сбежать в родную стихию ручейки превращаются в корочку льда, быстро нарастающую на надпалубных устройствах и механизмах. Проходит всего лишь несколько часов, и пароход становится неузнаваемым, превращаясь прямо на глазах в какое-то феерическое бледно-синеватое округлое существо.

Главная опасность заключена не в самом льде, а в его массе, скопившейся выше прежнего центра тяжести, тем самым поднимая его все выше и выше, отчего пароход начинает терять остойчивость и грозит опасность перевернуться. Скалывать лед в штормовых условиях невозможно, очень велик риск оказаться за бортом, да и нарастает он гораздо быстрее, чем от него освобождаются. Остается лишь уменьшать скорость или приводить курс кормой к волне для меньшей заливаемости и прогрессирующего обледенения, дожидаясь улучшения погодных условий.

При появлении льдов, наступающих с Шантарских островов, появляется возможность при наступлении обледенения зайти в лед, где волны не заливают палубу и отсутствуют брызги, переждать непогоду, а потом вперед – на Магадан. Но в этом состоянии нужно смотреть и смотреть, дабы не проворонить время выхода из создавшейся снежуры со льдом, иначе мышеловка захлопнется – и без ледокола не обойдешься. Еще более осложняют гидрологию моря выносимые в течение всего года из залива Шелихова морские льды.

Но по мере укутывания моря ледовым покрывалом курсы следования смещались все ближе к западному берегу Камчатки, пока лед не сковывал все море вплоть до западного побережья полуострова.

Снабжение всего заполярного края не прерывалось в течение всего года, и полностью груженные суда следовали давно наезженным маршрутом днями и ночами. Бывали годы с мягкими зимами, и тогда пароходы с самыми незначительными ледовыми подкреплениями самостоятельно достигали Магадана и, даже будучи в балласте, без затруднений возвращались назад. Но таковое бывало нечасто, а случалось, что льды наслаивались, создавая торосы и ропаки, намертво блокируя известный маршрут. Тогда наступал черед ледоколов, без которых движение надолго стопорилось, а ожидать наступления весенних дней никто позволить не мог: многочисленные прииски, рудники, стойбища оленеводов и поселения ждали необходимые позарез грузы. Толщина ледового покрова и господствующие ветры позволяли определять необходимость в том или ином ледоколе, в зависимости от его мощности и проходимости. Торошение и меняющие направления ветры не давали смерзаться ледовому бездорожью на всем протяжении следования до Магадана – в таких случаях хватало самого маломощного ледокола, названного в честь знаменитого города «Магаданом», с его десятью тысячами лошадиных сил главного двигателя. Но стоило установиться безветренной погоде всего лишь на несколько дней – и вчерашняя ледообразующая поверхностная каша намертво смерзалась, становясь непреодолимой для ледокола, несмотря на яркое солнце, которое светит, но не греет. Тогда в дело вступал один из линейных ледоколов, а «Магадан» оставался у него в подмастерьях.

В нашем случае как раз он и осуществлял проводку караванов судов от южной кромки льдов до Магадана. Ранней весной 1985 года теплоход «Иван Сырых» из серии польских лесовозов-пакетовозов направлялся в Магадан с полным грузом угля. Едва приметное дыхание весны все же ощущалось: ветры северных направлений несколько поумерили свою зимнюю ярость, голубое, без облачка небо и яркое солнце, потоки света которого, отражаясь от бледно-серых ропаков и перепаханных ледовых полей с наслоениями более раннего льда, отражались бесчисленными бликами, слепя вахтенных на мостиках пароходов. Ледовая обстановка не представляла собой чего-то исключительного и была обычной и проходимой для конца зимы – начала весны с большими разводьями чистой воды. Некоторые затруднения могли вызвать лишь отдельные перемычки сплоченного льда, которые ледокол форсировал с трудом, напрягаясь всей своей десятитысячесильной лошадиной мощью. Очередной караван под проводкой ледокола «Магадан» направлялся в сторону Нагаевской бухты. Вслед за торящим тропу «Магаданом» следовал теплоход «Пионер Чукотки» из серии «Пионер Москвы» с грузом контейнеров, а за ним «Иван Сырых» с 13 тысячами тонн энергетического угля для электростанций и котельных Колымского края.

Старший помощник капитана Владимир Рогулин принял свою дневную вахту у «ревизора» и любовался лучами заходящего солнца, не забывая следить за впередиидущим контейнеровозом. Видимость прекрасная, и ледокол для скорейшего преодоления ледовых барьеров указал минимальное расстояние между судами каравана, чтобы исключить саму возможность застревания в пробитом канале, да и скорость полного маневренного хода назначил. На судне время ужина, и с камбуза тянуло ароматными запахами приготовленных блюд, отчего у вахтенных только слюнки текли. Спустя недолгое время на мостик поднялся капитан, уже плотно поужинавший и пожелавший взглянуть на окружающую необременительную обстановку. В этом уже наблюдалась сама собой сформировавшаяся на судах традиция: после обеда и ужина капитан, стармех, судовой врач и еще кое-кто из командного состава поднимались на мостик, словно в курилку, поговорить о делах насущных и обсудить новости после сытного ужина.

Капитан, умиротворенный ужином, благодушно улыбаясь, обратился к старпому: «Чиф, сходи поужинай, я на мостике побуду!» Владимир не заставил себя долго ждать и вскоре, едва оказавшись в своем, определенном ему кресле в кают-компании и держа в руках поварешку, наполненную наваристым борщом, неожиданно услышал перезвон машинного телеграфа, свидетельствовавший о срочном изменении переднего хода на полный задний. После чего корпус судна затрясся как в лихорадке, вибрируя всеми фибрами своей механической души. Ничего хорошего столь срочное реверсирование не предвещало, и Владимир, недолго думая, бросился по трапам на мостик. В самом начале стремительного броска ощутил тупой несильный удар, будто пароход столкнулся с каким-то препятствием, после чего наступила тишина.

Оказавшись на мостике и увидев возбужденного капитана, старпому стала понятна возникшая ситуация: ледокол, следуя в направлении Магадана, неожиданно наткнулся на перемычку ледового барьера, потеряв движение вперед. Шедший за ним «Пионер Чукотки» незамедлительно дал задний ход и успел погасить инерцию переднего хода, остановившись в нескольких десятках метров от кормы ледокола. Пароход был небольшим и относительно легким, что очень даже ему помогло вовремя остановиться. В то же время шедший за ним гораздо более габаритный и массивный, по жвак загруженный «Иван Сырых», имевший намного большую инерцию переднего хода, не успел затормозить и уже на последнем издыхании навалился своим хищным штевнем на корму контейнеровоза сверху, как орел-стервятник на свою жертву, и бронебойный форштевень пакетовоза смял, как картонную коробку, верхнюю часть кормовой палубы и обшивки «чукотского пионера».

К счастью, навал пришелся на верхнюю часть кормы «Пионера», вследствие чего образовалась дыра в кормовой палубе и верхней части обшивки, через которую можно было пролезть в помещение рулевой машины. Водотечности в корпусе не обнаружилось, все-таки пробоина оказалась намного выше действующей ватерлинии и забортная вода не могла проникнуть внутрь. В общем-то, произошло обыденное аварийное происшествие, каких хватало на трассе Северного морского пути.

Позднее пробоину заделали и аккуратно заварили, и после покраски ничто не напоминало о бывшем повреждении. Последующее расследование, разобравшись в деталях произошедшего, отнесло случай к ледовым повреждениям, и никто не пострадал. Ледовые повреждения, и не такого масштаба, не то чтобы планировались заранее, но считались неизбежными, соответственно к ним и относились.

Спустя три года, будучи в капитанской должности, Владимир Рогулин принимал под свое командование теплоход «Пионер Чукотки», напомнивший ему о навале трехлетней давности, о чем поведал сдающему дела капитану с долей иронии, будто заранее «пометил» «чукотского пионера». По чистой ли случайности или неизвестной закономерности, все, что успел сделать ранее, возвращается в той или иной форме рано или поздно и заставляет взглянуть на многие события совершенно по-иному, вне зависимости от результатов, добавляя почву для размышлений и раздумий. Хотя в нашем случае старпом и не являлся прямым участником произошедшего навала, а его участие, в общем-то, притянуто за уши, но случай имел место на его вахте, что вполне достаточно для разнообразных спекуляций. Дальнейшее мало кого интересует, в документах по расследованию «преступлений и наказаний» его вахта останется навсегда.

Что касается капитана, то его благородный порыв дать поужинать старшему помощнику сослужил плохую службу, хотя и был продиктован благим намерением. Неизвестно, случился бы навал, окажись старпом на мостике, возможно, он бы дал задний ход чуть пораньше и успел бы остановиться, но это лишь досужие предположения. Как бы то ни было, но капитан подставился сам, и старпому на судне точно не досталось «на орехи», не считать же таковым бумажное оформление навала, без чего уж точно обойтись нельзя.

Из воспоминаний капитана дальнего плавания Сергея Пермякова