В опасной игре поневоле

– Понятно, не хочешь давить на нас своим авторитетом, – кивнула Серова. – Еще какие мнения?

– Я, господа-товарищи, тоже считаю, что Гербалайф и Любкин были знакомы. И более того, у меня имеется некоторая версия произошедшего, – сказал Иванов. – Дело в том, что я успел сегодня утром побеседовать с покойным. – И Игорь Евгеньевич рассказал собравшимся о своем визите к Любкину.

– Чего ж молчал, чего ж сразу-то не сказал? – удивилась Серова. – Нравятся тебе, Игорь, театральные эффекты.

– Это еще не все, – пропустив ее реплику без ответа, продолжал Иванов. – Вот, смотрите, пожалуйста, что мне удалось выудить из записи телефонного разговора. Гербалайф после убийства звонит Леопольду в “Сирену” и мимоходом заявляет, что, дословно, хотел предупредить заранее (имеется в виду совершенное убийство), но тебя, мол, то есть, Леопольда, не оказалось на месте. Однако анализ сделанных в “Сирену” звонков убедительно свидетельствует – не было, не было такого звонка, – Игорь Евгеньевич, торжествуя, обвел взглядом собравшихся. – Лжет Гербалайф. Спрашивается, почему?

– Да, почему? Давай уже, колись! Замучил ты хрупкую женщину-прокурора.

– Складывая все вместе, я пришел к выводу, что убийство Любкина не было спланировано. Любкин после встречи со мною, очевидно, срочно вызвал к себе Гербалайфа и чем-то так его напугал, что тот решился на радикальные действия, причем немедленно.

– Для не спланированного убийства слишком мало улик. Он, Гербалайф этот, мог бы оставить нам хоть окурочек. Он, гад, над нами издевается!

– Ему очень везет, вот и все.

– А что, Игорь, из вашего с ним разговора мог почерпнуть Любкин? Чем он так всполошил убийцу?

– Не знаю, – честно признался Игорь Евгеньевич. – Но насколько я помню, ничего там не было. Просто Любкин решил, что нам многое известно, чего, сами понимаете, нет и в помине.

– Слабак был Любкин, мир праху его. И спасибо ему, однако.

Ну, что ж, – подытожила Серова, – займемся связями покойного. К слову, наш Гербалайф действительно гомосексуалист? И что в этом плане известно про Любкина?

– Про Любкина пока ничего. Да и относительно Гербалайфа у нас ничего нет, кроме его разговоров с “Сиреной”. А это только слова.

– А ты, Лукич, чего хотел – видеозаписи полового акта? Я скажу вам, немало есть мужиков, для которых даже в шутку представить себя голубым немыслимо. Это на тему разговорчиков с “Сиреной”. Что-то здесь есть.

– Разрабатываем связи Любкина. Все прочее не отменяется. Постараемся управиться своими силами, в крайнем случае людей нам добавят, я похлопочу. Завтра к 10 часам здесь же, у меня. Всем спасибо, все свободны.

– Эх, Никита, Никитушка! Ну, конечно же, ты можешь думать, что я старая свинья, что это я все подстроил, и в результате ты попал в тюрьму… Там, кстати, не так уж паршиво, а? Ну, не буду, не буду, об этом промолчим. Ты можешь думать обо мне плохо, ты должен так думать, я все понимаю, но, Никита, поверь мне, все совсем не так, как ты думаешь. Ну, неужели же я после всего, что нас связывало, стал бы выделывать с тобой такой фортель? Поверь мне, никогда! Ну, подумай сам, неужели я смог бы, да я бы, скажу тебе по правде, никогда бы и не отважился на такое, уж в это-то ты должен поверить, ведь ты же меня знаешь. А деньги? Да я и рубля не получил из этих денег – все захапал Павликов! Это же он, он все придумал. Кто ему про тебя сказал? Как, кто ему сказал? Думаешь, я? Нет, не я. Сам бы я по своей воле никогда не сказал бы, никогда! Он, Павликов, он же подслушивал, представляешь, всюду были микрофоны, я-то об этом, конечно, ни сном, ни духом, это все потом всплыло. Ты только представь, что мне пришлось пережить! Ведь я же у него, у Павликова, в руках, вот так, в кулаке, ты представь, он использовал меня, ну просто как последнюю блядь, ты только пойми, он вытер об меня свою грязную жопу и выбросил, выбросил меня за ненадобностью. Я даже не знаю, где его, подлеца, теперь искать… с такими-то деньжищами. Будь он проклят, этот Вадим Петрович! Ты не представляешь себе, Никитушка, через что мне пришлось пройти. Конечно, я последняя свинья, как я мог согласиться на эту низость! Но я слабый человек. Ей-богу, я не оправдываю себя, нет. Просто я испугался, я испугался смерти, я не хотел умирать! Павликов – он же кровавый зверь, ему ничего не стоит человека убить, поверь мне. Он и бедного Эдика Бражникова убил. Когда выяснилось, что картин в чемодане нет, Вадим просто взбесился. Ты представь, ведь полотна эти позаимствовали на время, из совершенно секретного хранилища, про них, можно сказать, никто и не знал, это же трофейные полотна, и их по межправительственному соглашению должны были вернуть в Германию. А тут на тебе – холстов нет, и ты свалил как миленький! Что тут началось! А уж что мне пришлось вынести, можешь себе представить? И в конце концов Вадим сам, на моих глазах, взял и задушил несчастного Эдика. Отличный был парень, Эдик Бражников, майор ГРУ… задушил его и повесил, еще меня и Олега Васильича заставил помогать. Оформили потом как самоубийство и списали на него все как на мертвого. А Олю Синицину помнишь? Ну, конечно, ты ее помнишь. Оля начала пить, очень много пила, а спьяну чего только не наболтаешь… Оля погибла в аварии – тоже, я так думаю, это он ее, Павликов. Никита, а Никита, почему ты молчишь?

Фомин, по-прежнему не говоря ни слова, несколькими быстрыми шагами пересек комнату и оказался вдруг в опасной близости от Александра Вазгеновича. Тот инстинктивно отшатнулся.

– Никита, – противно всхлипнул он, – не трогай меня, не бей меня!.. Ну, хорошо, я очень виноват, ударь меня, Никита…

– Я не буду тебя бить, – тихо сказал Фомин.

В руках у него оказался моток широкого скотча, и этим скотчем Никита основательно привязал покорное могучее тело Александра Вазгеновича к его тяжелому креслу. Вначале к спинке кресла широкими охватами были прикручены грудь и предплечья, затем к подлокотникам – руки, потом дело дошло до ног, которые надежно были прихвачены в двух местах – у щиколоток и повыше, в зоне колен.

Замараев не сопротивлялся. Он смотрел на то, что делает Никита, словно бы со стороны.

– Никита, мне показалось, что когда я говорил, ты думал о чем-то своем. Ты никак не реагировал, Никита. Ты хоть слышал меня?

– Я внимательно слушал, Александр Вазгенович. Мне очень понравилось.

– Понравилось?

– Да. Про микрофоны ты вдохновенно врал. Но особенно понравилось в другом месте – про то, как этот злодей Павликов повесил с твоей помощью майора ГРУ. Висит ГРУ-ша – нельзя скушать!

– Никита, – светским тоном сказал Замараев, – тебе никто не говорил, что у тебя странное чувство юмора?

Фомин не ответил, продолжая не торопясь и на совесть работать, словно фельдшер, накладывающий гипсовую повязку.

– Я понимаю, – сказал Замараев, когда работа со скотчем уже близилась к завершению, – ты не доверяешь мне, это твое право. Ты хочешь оставить меня связанным, чтобы я никому не просигнализировал, я понимаю, но, Никита, мне уже больно, циркуляция крови нарушена…

– Кажется, я сейчас заплачу, – серьезно сказал Фомин.

– Не издевайся, Никита. Ты же не можешь оставить меня в таком виде?

– И не собираюсь.

– А что же ты задумал? – забеспокоился Александр Вазгенович. – Ты же сказал, что не будешь меня бить?

– Не буду, – пообещал Никита.

Он осмотрел дело своих рук, подергал ленту в разных местах и, похоже, остался удовлетворен. В качестве последнего штриха широкой полосой скотча он залепил рот Александра Вазгеновича.

– Я не буду тебя бить, – повторил Фомин. – Я буду тебя пытать. Или, может, сразу скажешь, где мои деньги?