Игорь Святославич

Глава первая. Авель и Каин

– Так за что убил Авеля брат его Каин? – повторил свой вопрос инок Варсонофий, отрывая взор от большой раскрытой книги и выходя из-за стола.

Был он высок и худощав, с непомерно длинными руками, с белой от седины бородой и столь же седыми волосами, расчёсанными на прямой пробор. Тонкий нос и большие глаза с лёгким прищуром придавали иноку сходство со святым угодником Николаем. Казалось, взгляд этих суровых глаз мог пронзить насквозь не только собеседника, но даже каменную стену. Таков был пресвитер[1] Варсонофий, духовник черниговского князя Святослава Ольговича и воспитатель его детей.

Воспитанники стояли перед ним, не смея поднять глаз. Все трое русоволосые, в чистых белых рубашках и портах, заправленных в сафьяновые[2] сапожки.

– Ну же, смелее, чада мои! – ободряюще произнёс Варсонофий. – Ответствуй, Всеволод.

Самый младший поднял голову и проговорил, запинаясь:

– Каин убил брата своего… убил Авеля… за то, что его жертва была угодна Богу. Бог принял жертву Авеля, а жертву Каина не принял. Вот.

– Значит, Господь отринул жертву Каина? – спросил Варсонофий, переходя от стола к окну и обернувшись к ученикам. – Из чего же это стало видно? Ответствуй, княжич Игорь.

– Дым от жертвы Каина был чёрный и не поднимался к небу, а тянулся по земле, – после краткого раздумья ответил мальчик.

– И такое случилось единожды, сын мой?

– Нет, отче. Это случилось многажды.

– И прямо у алтаря Каин и убил брата своего?

– Нет, отче. Каин позвал Авеля в поле, завёл подальше и убил.

– Убил мечом?

– Нет, дубиной.

– И никто этого не видел?

– Никто, отче.

– Справедливо, княжич Игорь. – Воспитатель улыбнулся скупой улыбкой и кивнул ученику. – Садись. Сядь и ты, Всеволод.

Мальчики живо уселись за длинный узкий стол, стоявший напротив громоздкой учительской кафедры с раскрытой книгой на ней. Ноги девятилетнего Всеволода, сидевшего на высоком стуле, не доставали до пола, и он болтал ими под столом, одновременно разглядывая паутину на потолке.

Варсонофий приступил к опросу третьего своего воспитанника:

– Ответь-ка мне, боярич Вышеслав, почто Каин завёл своего брата в поле, а не в лес? В лесу ведь сподручнее убить человека.

– Каин был земледельцем, – не задумываясь ответил Вышеслав, – поэтому он заманил своего брата в поле, якобы для подмоги в чём-то, а сам убил его.

– Стало быть, перед убийством Каин запятнал свою душу ещё и обманом?

– Да, отче.

– А без обмана нельзя было обойтись в таком деле?

Воспитатель с любопытством ожидал ответа из детских уст.

Ощутив на себе пристальный взгляд, Вышеслав поднял на Варсонофия свои голубые смышлёные глаза, поднял всего на миг, которого, впрочем, было вполне достаточно, чтобы убелённый сединами инок увидел в них ту единственно верную истину, ради коей он и поведал своим ученикам библейскую притчу о двух братьях.

– Если бы Авель догадался, что Каин замыслил убить его, он не пошёл бы с ним, – сказал Вышеслав. – Если бы Каин повёл Авеля не в поле, а в лес, тот мог бы заподозрить неладное. Не обманув брата, Каин не смог бы убить его.

– Мудро подмечено, сын мой, – медленно, словно в раздумье, произнёс Варсонофий. – А вот скажи мне, как стало известно об убийстве Авеля Каином, ведь никто этого не видел?

– Не видели люди, но видел Бог, который всё и везде видит, ибо живёт на небесах, – с самым серьёзным видом ответил мальчик и снова посмотрел в глаза воспитателю.

«Верует ли этот отрок в то, что молвит, или просто отвечает на мои вопросы по Священному Писанию?» – подумал Варсонофий и сам удивился своим мыслям.

Пресвитер Варсонофий, родившийся на берегу Мраморного моря, в далёком Константинополе, с юных лет впитавший в себя христианские заповеди и веру в единого Спасителя, многие годы живя на Руси, так и не сумел до конца распознать душу этих загадочных русичей. Их доброта и миролюбие позволяют уживаться среди них чужеземцам из разных земель. За добро русичи платят добром, за дружбу дружбой. И со своими братьями во Христе русские люди особенно приветливы. В их вере в Господа и в служении Ему было что-то детское, чаще всего от незнания. Но было также и что-то зловещее – видимо, от прежнего их язычества. Порой какой-нибудь знахарь либо волховица своими гаданиями и вещими предреканьями могли заставить и знатного мужа, и простого смерда поверить в нечистую силу, даже в её превосходство над истинным евангельским учением.

Проницательный от природы Варсонофий под старость стал страдать излишней мнительностью, которая часто выводила его из себя и от которой он никак не мог избавиться. Вот и теперь, скорее для своего успокоения, нежели нравоучения ради, пресвитер принялся растолковывать воспитанникам истинный смысл веры в Бога, отражённый в библейском предании о Каине и Авеле.

Усадив Вышеслава рядом с Игорем и Всеволодом, Варсонофий опустился в дубовое резное кресло с подлокотниками, начав свою речь с обычного обращения:

– Чада мои! Господь видит все мысли человека. Он видел усердие и веру Авеля, принял его жертву и показал, что она угодна ему. Господь не принял жертву от Каина и, чтобы впредь Каин молился с большей верой и усердием, показал ему своё недовольство. За это Каин рассердился на брата своего и убил его, совершив тяжкий грех.

Авель был добрый и благочестивый. Он любил Бога и, принося жертву, веровал в обещанного Спасителя. Каин же приносил жертву только для вида, чтобы не подумали про него, будто он не верует в обещанное Богом и не любит Его. Каин приносил жертву так же, как иные из нас молятся порой Богу, будто их заставляют, или ходят в церковь только потому, что их туда ведут за руку. Частенько некоторые несмышлёные отроки, читая молитву или на обедне в храме, думают о постороннем, торопятся поскорее дочитать молитву и ждут не дождутся окончания службы в церкви, чтобы убежать и поиграть в бабки.

Варсонофий сделал многозначительную паузу, затем продолжил:

– Да, чада мои! Шёл Каин домой и думал, что никто не видел, как он убил своего брата. Но не скрыть злодеяния от очей Господа, от которого людям ничего не утаить, который видит не только то, что они сделали, но даже то, что собираются сделать. И вот, является перед Каином сам Господь и для возбуждения в нём раскаяния спрашивает: «Каин, где твой брат Авель?» И отвечает скрытный и коварный Каин: «Не знаю, где он. Разве я сторож своему брату?»

Тогда Господь Милосердный сказал: «Каин, Каин! Что ты натворил?! Кровь твоего брата, пролитая тобою, вопиет ко Мне. И за то, что ты убил брата своего, будь ты проклят! Не будешь ты иметь нигде покоя, всегда будет мучить тебя совесть за безвинно убиенного своего брата».

И заронил Господь в сердце Каину великий страх, что его могут убить. Скитался несчастный Каин по чужим землям и ни в ком из встречных людей не находил участия, поскольку Господь наложил на Каина особый знак, чтоб никто и близко не подпускал его к своему очагу и не делился с ним хлебом.

Скрипнувшая дверь прервала речь Варсонофия, который уже собирался постепенно перейти к детям и внукам Каина, как родоначальникам всех злодеев на земле.

Пресвитер замолчал, глядя на вошедшую в комнату статную женщину среднего роста в длинном, облегающем фигуру платье из синей парчи. Волосы женщины были заплетены в косу, уложенную, по русскому обычаю, венцом. Голова была покрыта белым платком. Из-под платка выглядывал тонкий золотой обруч, к которому возле висков были прикреплены серебряные колты[3], украшенные зернью[4].

Это была Манефа, супруга черниговского князя, мать Игоря и Всеволода.

– Извини, отче, – мягким голосом промолвила княгиня, – супруг мой видеть тебя желает. Совсем худо ему.

При последних словах княгини на лице тринадцатилетнего Игоря появилось выражение тревоги. Он вскочил и помог Всеволоду слезть с высокого стула.

– Вы тут останетесь! – сказала княгиня, строго взглянув на сыновей. – Вас позовут, ежели что. Читайте книги покуда.

– Вот вам, чада мои, «Откровение Иоанна Богослова», – сказал Варсонофий, кладя перед мальчиками толстую книгу в кожаном переплёте. – Читайте по очереди вслух от сих до сих. Когда вернусь, спрошу вас о прочитанном.

Воспитанники, привыкшие к повиновению, уселись рядком перед раскрытой книгой. Первым начал читать Вышеслав, который был всего на год моложе Игоря, однако своими успехами в учении давно заслужил это право.

Пресвитер и княгиня покинули светёлку и направились на мужскую половину терема.

Князь Святослав Ольгович мучился от старой раны, полученной в битве с половцами несколько лет тому назад. От сильных болей и бессонных ночей князь похудел и осунулся. От этого ещё больше обозначились его широкие скулы и крутой лоб, глаза горели лихорадочным блеском.

– Хочу причаститься, отче, – прошептал больной, едва Варсонофий предстал перед ним. – Чаю, недолго уж мне осталось мучиться.

– Полно, свет мой, – выглянула княгиня из-за плеча инока. – Ещё оклемаешься, Бог милостив! Зачем раньше времени панихиду по себе петь?!

– Оставь нас, Манефа, – слабым, но непреклонным голосом попросил князь.

Княгиня вышла из спальни, поджав губы.

Исповедавшись, князь стал расспрашивать Варсонофия о своих младших сыновьях; старший сын его Олег, от первой жены, княжил в Курске.

Варсонофий поведал князю всё без утайки:

– Не стану ходить вокруг да около, княже. Проку большого от учения книжного нету ни для Игоря, ни для Всеволода. Поелику Всеволод ещё юн и несмышлён. Игорь же более стремится верхом на коне скакать или стрелять из лука по воронам. Да и задирист княжич Игорь, не по годам задирист!

Святослав понимающе покивал головой.

– Хочу спросить тебя, княже, вот о чём. – В голосе Варсонофия прозвучали вкрадчивые нотки. – Сын воеводы Бренка Вышеслав в грамоте и Священном Писании дюже силён. Этот отрок далеко пойдёт, коли его вовремя на верный путь наставить. Хорошо бы отправить Вышеслава в Киев продолжить учение у тамошних монахов-книжников.

– Сам-то Вышеслав согласен ехать учиться в Киев? – поинтересовался Святослав.

– Вышеслав согласен, – уверенно ответил Варсонофий. – Я уже толковал с ним об этом.

– Ну, коли так, пущай едет. Вели-ка, отче, позвать сюда воеводу Бренка. Хочу поговорить с ним, чтоб не препятствовал отъезду сына. Он-то желает из Вышеслава дружинника вырастить.

Святослав вздохнул и закрыл глаза…

Возвращавшийся к своим воспитанникам Варсонофий ещё за дверью услышал голос Игоря:

– Слабак был этот Авель, вот Каин и убил его. И поделом ему! Вместо того, чтобы Богу молиться, лучше бы Авель научился драться на кулаках да ножи кидать. Глядишь, и уцелел бы!

Пресвитер невольно задержался на месте, желая послушать рассуждения учеников.

– Как ты не поймёшь, Игорь, что это притча, – ответил Вышеслав. – Любая притча основана на домысле. Может быть, ни Авеля, ни Каина и в помине не было, а понадобились эти два брата составителю Ветхого Завета, чтобы показать всевидение Господа нашего.

– Господь-Вседержитель тоже хорош! – презрительно отозвался Игорь. – Коли дано Ему предвидеть мысли и поступки людей, так следует предотвращать зло и карать злодеев до свершения ими преступления, а не после того, как пролилась кровь. Ежели Господь справедлив, то почто Он не спас Авеля, ведь тот не на словах почитал Его. Вот и выходит, Вышеслав, что на Бога надейся, а сам не плошай!

Варсонофий раздражённо толкнул дверь и вступил в светлицу.

Воспитанники, сидевшие кто на столе, кто на стуле, мигом уселись как подобает и уткнулись в книгу. Они принялись подталкивать друг друга локтями и спорить шёпотом, кому из них следует читать и откуда. При этом Всеволод давился от смеха, видя, как Игорь изображает на своём лице испуг, передразнивая робкого Вышеслава.

– Я вижу, чтение вас не шибко занимает, чада мои, – недовольно промолвил Варсонофий, занимая своё место за кафедрой. – Зато вам нравится всуе поминать Господа и непотребно судить о деяниях Отца Небесного!

Ученики притихли.

– Запомните главное, чада мои, – с суровой торжественностью промолвил Варсонофий. – Бог создал сей мир и первого человека. И всё, что нас окружает, есть творение Господа. Но в мире, созданном Богом, есть не только добро, но и вселенское зло, исходящее от падшего ангела Сатанаила. С этим-то вселенским злом и ведёт борьбу наш Вседержитель, борясь за души всех людей, верящих в Христа. Вот в чём истинное величие и предназначение Небесного Отца, а не в том, чтоб карать грешников. Для этого существует ад.

Варсонофий помолчал и уже совсем другим, обычным голосом сообщил:

– Для Вышеслава мои занятия окончены, ибо князь наш надумал отправить его в Киев набираться знаний и мудрости.

Ученики, все трое, вскинули головы. Затем двое из них уставились на Вышеслава, который ошарашенно хлопал глазами.

– Ступайте, чада мои, – сказал Варсонофий. – На сегодня ученье закончено.

…Кони бодро ступали по пыльной дороге. Игорь и Вышеслав ехали бок о бок. Под Игорем был саврасый жеребец, под Вышеславом – белая кобылица.

Отроки находились в хвосте конного отряда, который был послан князем Святославом с арабскими купцами, проезжавшими с товарами через Чернигов до Киева. За конным отрядом тянулись гружёные возы, не спеша переставляли длинными ногами верблюды, навьюченные поклажей.

– Неужели тебе и вправду не хочется побывать в Киеве? – Вышеслав искоса взглянул на Игоря.

– Киев поглядеть хочется, – ответил Игорь, – но томиться там за монастырскими стенами – благодарю покорно!

– В монастырях собрана вся мудрость мира, если хочешь знать! – пылко заявил Вышеслав. – Как подумаешь, сколь вокруг неизведанного, книг непрочитанных, даже страшно делается!

– Вот тут оно у меня, ученье книжное! – Игорь похлопал себя по шее. – От Варсонофия бы поскорее отделаться, а ты мне про «неизведанное» да «непрочитанное» твердишь. Кабы я это неизведанное своими руками потрогал, это другое дело. А узнавать о диковинном из чужих уст иль книг – сие не по мне.

– Чтобы всё диковинное своими глазами увидеть – жизни не хватит! – серьёзно произнёс Вышеслав и поглядел на уходящую вдаль дорогу, тянувшуюся по холмистым лугам и перелескам.

– Да, коротка человеческая жизнь, посему нужно гнаться за славой, а не за знаниями, – с вызовом проговорил Игорь.

На его лобастом загорелом лице отражались решительность и дерзость, кои так пугали инока Варсонофия, проповедовавшего смирение.

Вышеслав, не отличавшийся смелостью, втайне завидовал этим чертам характера Игоря.

Когда замаячили с западной стороны лесистые Болдинские горы, на гривастом вороном скакуне подъехал отец Вышеслава, воевода Бренк.

– Ну, отроки, прощайтесь, – сказал воевода. – Тебе, Игорь, пора домой возвращаться.

Сам воевода и его люди ехали с Вышеславом до самого Киева.

Мальчики обнялись, не слезая с коней, и обменялись нательными крестами.

Затем Вышеслав продолжил путь вдоль реки Десны, а Игорь поскакал обратно – к Чернигову.

Въехав в городские ворота, Игорь узнал от стражей, что скончался его отец.

Стояло лето 1164 года от Рождества Христова.

Глава вторая. Новгород-Северский

Княгиня Манефа была женщиной властной, прямолинейной в речах и поступках. Покуда холодеющее тело её супруга обряжали в погребальный наряд, она собрала в тереме черниговских бояр. Пришёл на зов княгини и епископ Антоний.

Манефа объявила собравшимся, что намерена скрывать смерть мужа до тех пор, пока в Чернигов не вступит её пасынок Олег с дружиной.

– Я уже послала гонцов в Курск, – сказала Манефа. – Стол черниговский должен моим детям достаться, а не племянникам моего мужа, кои всегда были жадны до чужого.

У почившего в бозе супруга Манефы был старший брат – Всеволод Ольгович, до самой своей смерти сидевший на столе киевском. У Всеволода Ольговича остались двое сыновей, старший из которых, Святослав Всеволодович, по древнему обычаю, как старший в роде, должен был наследовать черниговское княжение.

Один из бояр черниговских мягко напомнил об этом Манефе.

– Обычай сей за последние времена много раз нарушался, – резко возразила княгиня. – Потомки Мономаха не токмо племянников, но и дядей обделяли, добиваясь Киева. Вот и пасынок мой Олег сядет в Чернигове по отцову завещанию, а до старинных установлений мне дела нет!

– Коль сядет Олег в Чернигове, на него двоюродные братья ополчатся. Не совладать Олегу с ними, ибо дружина у него невелика, а родные братья его и вовсе уделов не имеют, поскольку малы ещё.

– На силу сила нужна, – добавил боярин Добронег, – одной дерзости мало. Вот кабы у Олега союзники могучие были, тогда другое дело.

– Я найду ему этих союзников, – с вызовом промолвила княгиня. – Нынче же пошлю гонца к переяславскому князю, к ковуям[5] обращусь.

Манефа заставила бояр присягнуть на Библии, что они будут хранить смерть её мужа в тайне.

Епископ Антоний, также присягнувший, пригрозил, что если кто-нибудь из бояр проговорится, то тем самым уподобится Иуде.

Однако никто и не догадывался, что ещё до этого собрания коварный Антоний послал с верным слугой грамотку к Святославу Всеволодовичу, донося, что дядька его Святослав Ольгович умер, черниговская дружина распущена по городам. Княгиня одна с детьми, без защиты.

Олег, получив известие о кончине отца, без промедления поспешил к Чернигову. Дружина его вступила в город поздно вечером, а уже на рассвете следующего дня за стенами Чернигова расположилось станом войско Святослава Всеволодовича и его брата Ярослава.

Князь Святослав с небольшой свитой верхом подъехал к воротам и окликнул стражей, прося впустить его в город, чтобы проститься с дядей.

С воротной башни ему отвечала сама Манефа:

– Зачем пришёл? Мы тебя не звали! Ступай себе прочь!

…Целый месяц войско племянников Манефы стояло под Черниговом: на приступ не шло и восвояси не уходило. В город доступ был закрыт и из города тоже.

Между тем лето кончалось, начались дожди.

Епископ Антоний вызвался повидаться со Святославом Всеволодовичем.

– Я сумею убедить князя решить дело миром, – молвил Манефе хитрый грек.

Лесть Антония усыпила Манефу. Княгиня позволила епископу выйти из города.

Обратно епископ не вернулся, остался в стане осаждающих.

После этого начались разлады среди черниговских бояр. Многие из них склонялись к тому, чтобы передать черниговское княжение Святославу Всеволодовичу.

Даже тысяцкий[6] Георгий, верный сторонник княгини, и тот говорил ей втихомолку:

– Надоть договориться со Всеволодовичами. Чую, зреет в Чернигове измена после бегства епископа.

Княгиня обратилась к Олегу, желая знать, готов ли он скрестить меч с двоюродными братьями.

– Нужно ночью ударить на них! – с горящими очами молвила Манефа. – В полон никого не брать, а сечь всех без милости. И в первую очередь умертвить обоих Всеволодовичей, шатёр их далеко виден.

Олег взирал на мачеху с изумлением: не думал он, что в ней столько ненависти к своим племянникам! Святослав Всеволодович много раз бывал в Чернигове, и Манефа была неизменно приветлива с ним, подарками его одаривала. И вдруг такое озлобление!

Тысяцкий Георгий видел, что не способен Олег на крайнюю жестокость, поэтому постарался переубедить княгиню. Перед этим он выпроводил Олега прочь, чтобы остаться наедине с его суровой мачехой.

– Не дело ты задумала, матушка-княгиня, – понизив голос, заговорил тысяцкий, – толкаешь сына своего на смертоубийство кровных родственников.

– Стол черниговский стоит этого! – отмахнулась княгиня.

– Не делай из Олега злодея, государыня, – упрямо молвил Георгий. – Да и не потянет он в свои двадцать шесть лет супротив сорокалетнего Святослава Всеволодовича. Этот муж в рати зол и искусен, нигде ни разу бит не был. А дружина у него какая, не чета Олеговой!

– От тебя ли я слышу речи такие, Георгий! – Манефа покачала головой в чёрном траурном повое[7]. – Я чаяла, подсобишь ты пасынку моему, соберёшь большой пеший полк из черниговцев, да вижу, ошиблась!

– Не из кого набирать, матушка, – вздохнул Георгий. – Чёрный люд всегда недолюбливал супруга твоего. На бояр я рассчитывал, но и они после измены епископа больше к переговорам склоняются. Вели послать бирючей[8] ко Всеволодовичам.

– Без сечи я Чернигов не отдам! – гневно воскликнула княгиня и в исступлении ударила посохом о дубовый пол.

И всё же пришлось гордой Манефе уступить черниговское княжение своему племяннику Святославу Всеволодовичу. Не поднялась у Олега рука на двоюродных братьев своих.

Тринадцатилетний Игорь присутствовал при том, как восседавший на троне его покойного отца князь Святослав в присутствии Манефы и бояр черниговских вручал города и волости своим доверенным людям. При этом не обделил он и Олега, переведя его из небольшого Курска в Новгород-Северский, второй по величине после Чернигова город в здешних землях.

Поздней осенью из Чернигова двинулся целый караван из возов, сопровождаемый конными дружинниками. Это княгиня Манефа со всей своей челядью и сыновьями ехала обживать новую Олегову вотчину, расположенную выше по реке Десне. Каким близким казался из Чернигова властолюбивой Манефе стольный Киев-град! И каким далёким показался ей Киев из затерянного в лесах Новгорода-Северского!

– Не захотел руки кровью пачкать, вот и сиди теперь в глуши, недоумок! – ругала Манефа пасынка. – Слушай стук дятлов, коль меня в своё время не послушал. А на столе отца твоего твой двоюродный брат сидит да посмеивается!

Олег отмалчивался, но было видно, что слова мачехи задевают его за живое.

Игорю понравилось на новом месте.

Хоть терем княжеский в Новгороде-Северском был не каменный, как в Чернигове, а деревянный, зато терем этот возвышался на высоченной горе, как и весь детинец[9]. Сложенные из дубовых брёвен стены и башни детинца потемнели от времени, местами покрылись мхом, но выглядели внушительно и неприступно. Внизу, под обрывом несла свои воды широкая привольная Десна.

Город подковой охватывал княжеский детинец, утопая в яблоневых садах.

Городские кварталы также были обнесены валами и стенами. С западной стороны валы возвышались над речкой Деснянкой, впадающей в Десну. С востока крутизна валов дополнялась высоким берегом Десны, болотистая пойма которой затрудняла подходы к городу с этой стороны. С юга открывалась обширная равнина, там для защиты города был вырыт глубокий ров, по дну которого бежал ручей, приток Деснянки.

В Новгороде-Северском не было ни одного каменного храма.

Поэтому Олег первым делом заложил каменную церковь близ восточного склона детинца, посвятив её святому Михаилу, имя которого он получил при крещении[10].

Наступившая зима задержала строительство, но едва сошёл снег и зацвела верба, работы вновь продолжились.

Олег сам наблюдал за всем, вникая в любые мелочи и подолгу беседуя с главным зодчим Путятой. Ему хотелось, чтобы храм превзошёл красотой Спасский собор в Чернигове. Или, во всяком случае, получился нисколько не хуже.

Путята, понимавший, чего добивается молодой князь, как-то сказал ему:

– Стены и купола я возведу не хуже, чем у черниговского Спаса, княже. Однако внутренним убранством твой храм всё же уступит тамошнему, ибо нету у нас в Новгороде таких богомазов[11] и левкасчиков[12], каковые имеются в Киеве и Чернигове.

– Стало быть, друг Путята, придётся тебе поехать за ними в Киев, – сказал Олег.

Честолюбивое стремление Олега понравилось Манефе, которая видела, что возводимая Олегом церковь на удивление красива. На её белые стены с узкими окнами и неглубокими нишами, на строящиеся купола приходило поглядеть множество народа со всей округи. Церковь была ещё не готова, а горожане уже гордились ею. И даже переименовали ближайшую к ней улицу в Михайловскую.

В помощь зодчему Путяте Манефа дала своего верного боярина Георгия, сказав при этом Олегу:

– Где твой зодчий не справится словом, там подсобит ему мой боярин золотой мошной.

Отбыли Путята и Георгий в Киев и задержались там на целый месяц.

Долгие ожидания Олега и Манефы окупились сторицей: славных мастеров-богомазов сыскали в Киеве Георгий и Путята. Вдобавок купили они две большие иконы с ликом Богородицы и святого Михаила Архангела. Привезли кучу новостей для любопытной Олеговой мачехи, а для её старшего сыночка – весточку от Вышеслава.

Георгий сам подозвал к себе Игоря и протянул ему соболью шапку с хитрой улыбкой:

– Подарок тебе, княжич. Токмо перед тем, как примерить обновку, загляни внутрь.