Распря великая. Московско-галичские войны второй четверти XV века

Рецензенты:

Перевезенцев С. В., доктор исторических наук, профессор МГУ имени М. В. Ломоносова;

Фомин В. В., доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой отечественной истории Липецкого государственного педагогического университета им. П. П. Семенова-Тян-Шанского.

© Волков В. А., 2024

© Издательство «Прометей», 2024

Введение

«Лета 6940. Начал[а]ся распря великая на земле русской»

«XIV век создал Московскую Русь. Первая половина XV столетия проверила эту конструкцию на излом»

«…ничем так Отечество не разоряется, как междоусобной и внутренней бранью»

Выдвижение сравнительно небольшого Московского княжества на ключевую роль в Северо-Восточной Руси в XIV–XV веках объясняется рядом причин. Помимо выгодного географического положения на пересечении торговых дорог, на стремительное развитие этого малого удела повлияли также мощная поддержка церковных иерархов (митрополитов Петра, Алексия, Феогноста), благосклонность ордынских ханов, а также сплоченность местной княжеской династии. Долгое время в роду потомков Данилы Александровича, получившего от отца и братьев городок на Боровицком холме, серьезных конфликтов не происходило[1]. Это, в сочетании с успешной антиордынской борьбой, позволило московским князьям закрепить за собой Великое княжение Владимирское как вотчину. Впрочем, на достигнутом они не останавливались и, как точно отмечала Ирина Борисовна Михайлова: «энергично и усердно собирали земли, наращивали людские и материальные ресурсы, создавали единый аппарат власти, добивались согласованности и эффективности его действий, формировали боеспособные вооруженные силы, отвечавшие требованиям времени»[2]. Отдельные конфликты случались, как «споры о селах и волостях», но они «всегда отходили на задний план, когда нужно было плечом к плечу воевать за московские интересы»[3].

Пришло время, когда и Московское княжество настигла эта, похоже, уже системная для русских княжеств беда – распря за право властвовать и всем государством, и другими родичами. Первой внутримосковской усобицей стала серия войн Даниловичей (Калитичей), потомков московского князя Данилы (Даниила) и самого успешного из его сыновей – Ивана Даниловича Калиты. Распря эта была хотя и первой, но долгой и кровавой. Она продолжалась с 1425 по 1453 год. Через много лет Иван III, заставший окончание усобицы, назвал ее «нестроеньем». Так князь писал в послании к дочери Алене, вышедшей замуж за великого князя литовского Александра Казимировича. Причем сравнивал «нестроенье, при моем отце» (Василии II) с происходившим тогда же «нестроением в Литовской земле, коли было государей много»[4].

Причины случившегося многолетнего конфликта («нестроенья») связаны с борьбой потомков Дмитрия Донского за верховную власть в главном политическом центре Великороссии. Поводом к началу междоусобицы стало нарушение Василием I одного из важнейших пунктов завещания Дмитрия Донского – о переходе высшей власти в Московском государстве от Василия (в случае кончины) к старшему после него в княжеском роду – Юрию Дмитриевичу Звенигородскому (Галицкому или Галичскому). Василий I отверг это условие и завещал великое княжение малолетнему сыну Василию II (озвучив свою волю в трех докончаниях, что весьма показательно), а тестя – литовского князя Витовта (Витаускаса) – назначил его опекуном. Решение логичное и, видимо, ожидаемое, но никак не устраивающее Юрия, а также союзников и окружение звенигородского и галичского князя. Спустя несколько лет этот юридический казус, меняющий практику наследования, и привел к открытому противостоянию, в перипетиях которого необходимо досконально разобраться.

Исследователи предложили несколько обозначений конфликта Москвы и Галича. Иногда противостояние прямых потомков Дмитрия Донского называют «Смутой второй четверти XV века»[5], также – «Династической или Междоусобной войной»[6] или «Междоусобицей»[7]. Иногда – «большим московским междоусобием»[8]. Известно и уже устаревшее, но порой и сейчас употребляющееся название – «Феодальная война»[9]. И даже – «Внутренняя (гражданская) война»[10]. Встречаются и образные обозначения. Например, «война из-за золотого пояса» у В. В. Пенского[11]. Мы же используем нейтральное, но, с нашей точки зрения, более точное обозначение конфликта: московско-галичские войны. При этом следует отметить – в источниках (летописях, договорах), в исторической литературе часто встречается обозначение княжества и титулов правивших князей не только «Галичское/галичские», что более правильно, но и «Галицкое/галицкие». Последнее – весьма часто (в том числе и в моих прежних статьях и книгах[12]). Учитывая возможную путаницу с Прикарпатской Галицкой землей и возникшим там еще в 1124 году Галицким княжеством, в данной книге используем более точное определение «Галичское/галичские», как более устоявшееся в Северной Руси и использующееся и поныне. Укажем в качестве примера топонимы: Галичское озеро (на берегу которого находился город Галич-Мерьский, современный Галич), Галичская земля, а в настоящее время – Галичский муниципальный район Костромской области.

Говоря о спорах историков, пытающихся определить характер и суть московско-галичского противостояния второй четверти XV века, отметим позицию Л. В. Черепнина, отразившую классическое представление советских исследователей о событиях второй четверти XV века. Лев Владимирович полагал, что предпосылки «длительной войны между различными группами класса феодалов» проявились: «/) в политической консолидации отдельных княжеств Северо-Восточной Руси, без решающей битвы между которыми не могло сложиться централизованное государство; 2) в сопротивлении удельных князей надвигающейся ломке удельной системы; 3) в усилении противоречий внутри господствующего класса (и его высшего слоя – боярства), отдельные группы которого по-разному понимали пути политического объединения Руси и государственной централизации»[13]. Черепнин утверждал: «Крепнувшей великокняжеской власти, опиравшейся на служилое боярство, формирующееся дворянство, поддерживаемой горожанами, удалось подавить сопротивление удельно-княжеской и боярской оппозиции, шедшей из феодальных центров, которые отстаивали свою независимость». Он также полагал, что «на ход феодальной войны оказывала влияние классовая борьба. Борющиеся стороны старались использовать каждая в своих интересах классовые противоречия. А обострение последних явилось существенным фактором, заставившим феодалов прекратить внутренние распри и сплотить свои силы перед лицом всех их в одинаковой мере беспокоившей классовой опасности. Так подъем антифеодального движения явился существенным звеном в цепи тех причин, которые определили путь политического развития феодального общества в направлении государственной централизации[14]. Народ же поддержал галич – ских князей, боровшихся за свои феодальные привилегии, протестуя против углубления «крепостнических отношений» (?) и распространения их на окраины [15]. Некоторые утверждения Черепнина голословны. Самым вопиющим является изложение программы Шемяки, якобы задумавшего расчленение государственной территории, «находившейся под властью московских князей, на отдельные княжества»[16]. Отметим: галичские князья, претендуя на великое княжение, не были сепаратистами, а народ не просто не знал о крепостном праве – до его введения оставалось целых два столетия.

А. А. Зимин рассматривал конфронтацию в роду Калитичей под другим углом, изменив оценку позиции галичских князей с негативной на положительную. Юрий и его сыновья, по утверждению историка, вынуждены были противостоять «крепостнической (?), крестьянской и монашествующей» Москве, возглавляя альянс вольных северных городов, крупных промысловых и торговых центров, предшественников капиталистических поселений. Верх остался за «грабителями из Государева двора», что ознаменовало «гибель свободы Галича» — а это предвещало «кровавое зарево опричнины» и последующее закрепощение крестьянства[17]. В трактовке Зимина Юрий Дмитриевич Звенигородский – князь, попытавшийся «сделать более решительный шаг по пути утверждения единодержавия, чем Василий II»[18]. Подход интересный и по-своему новаторский, но излишне категоричный, использующий некорректные в ту эпоху и неприменимые к сложившейся ситуации утверждения о крепостничестве, предбуржуазном пути развития, капитализме, кровавой опричнине и тому подобном. Отметим и излишнюю патетику, например, в рассказе о свободе, утраченной из-за одного лишь росчерка пера (?), о «странерабов, стране господ»[19].

Иначе смотрят на подоплеку московско-галичского противостояния питерские университетские профессора А. Ю. Дворниченко и Ю. В. Кривошеев. В своей статье, посвященной войнам Москвы и Галича, они обратили внимание не на конфликт из-за великого княжения двух близкородственных семейств, а на устремления и чаяния их сторонников и единомышленников, которые являлись «не аморфной массой», а активными участниками происходящих событий. Войну Москвы и Галича «нельзя рассматривать как феодальную борьбу. Это один из всплесков древнерусской демократии»[20]. Приверженцами такой политики являлись сторонники Юрия Звенигородского и Галичского. Лагерь его победивших противников, сожалея, Дворниченко и Кривошеев именуют «имперским», полагая, что, если бы верх остался за Галичем, новые порядки оказались демократичнее режима, установленного Василием II и его наследниками. С нашей точки зрения, попытка объяснить московско-галичскую междоусобицу борьбой приверженцев демократической и имперской традиций ошибочна. С демократией на Руси было плохо (даже в Новгороде, Пскове и Вятке), а имперские устремления правящих кругов Москвы еще не сформировались.

Задолго до публикации Дворниченко и Кривошеева о том, что династическая составляющая конфликта Москвы и Галича – лишь одна из причин усобицы, сказал А. Г. Кузьмин. Он отмечал, что к войне привела, прежде всего, про-литовская политика Василия I и Василия II, при которых сложилось «фактически безраздельное господство Витовта в Москве». Выступая против этого, «различные города и различные социальные слои» оказали поддержку Юрию Галицкому, благодаря чему «его имя все чаще увязывалось с воспоминаниями о Дмитрии Донском, одного имени которого в прошлом боялась всеми помыкающая “литва”»[21]. Наблюдение А. Г. Кузьмина нуждается лишь в одном уточнении. Союзников в ВКЛ имел и Юрий Дмитриевич (Свидригайло Ольгердович и др.), но те, как и он, были враждебны Витовту и его окружению.

Наконец, невозможно обойти вниманием размышления о Московско-Галичском противостоянии И. Б. Михайовой, пришедшей к весьма поразительным «открытиям» и странным выводам. Все это проистекало из настойчивого желания Ирины Борисовны представить конфликт потомков Дмитрия Донского «кровавой Смутой, потрясшей Русь во второй четверти XV в.»[22]. Но чтобы подтвердить такое утверждение, ей следовало бы доказать наличие политических сил и социальных слоев, самостоятельно участвовавших в катаклизме столь высокого уровня, по сути – гражданской войне. В сохранившихся источниках свидетельств тому нет. Попытка объявить о существовании «единого в своих устремлениях русского “служилого общества”»[23] (не московского, тверского, рязанского и прочих, а именно русского) – неубедительна. В другой своей работе Михайлова писала о создании единой служилой социальной страты, «представители которой происходили из бояр, дворян, дьяков, крестьян даже холопов». По утверждению автора, «их сплачивала служба во имя интересов Московской Руси, поэтому они поддерживали того из Калитичей, которые на практике воплощали грандиозный план создания единого государства»[24] Но это уже не страта, а мощное политическое движение, объединенное идейно и организационно. Но кто в таком случае противостоял этой силе? Видимо, галичские князья и их союзники? Картина достаточно фантастическая хотя бы потому, что единства не наблюдалось даже в боярских родах. В самых знатных фамилиях одни родичи служили Василию II, другие – его врагам[25]. В то же время доля истины в рассуждениях Михайловой есть. Ожесточенная борьба с Шемякой вынудила Василия II и его помощников приступить к реформированию дворового войска, но этот процесс по созданию конного ополчения служилых людей только еще разворачивался. Его продолжат преемники князя, особенно Иван III, начавший испомещивать своих дворян и детей боярских землями, конфискованными у новгородских бояр и монастырей.

Как видим, споры о причинах и характере московской усобицы второй четверти XV века не прекращаются. Тем интереснее будет разобраться в происходивших тогда событиях и решить актуальную историческую проблему.

Владимир Волков

Глава 1

Москва и Галич накануне схватки. Интриги, замыслы, собирание сил

Исследование Большой московской междоусобицы – сложной и запутанной проблемы – предусматривает внимательное изучение не только обстоятельств вражды близких родственных семейств сыновей и внуков Дмитрия Донского, но и предыстории – многолетней конфронтации Москвы и Галича. Знаменитый отец и дед будущих врагов скончался 18 мая 1389 года. Он был совсем не стар. На момент смерти великому князю Дмитрию Ивановичу не исполнилось и 39 лет. Видимо, его здоровье основательно подкосили контузии, полученные во время Куликовской битвы, и треволнения, сопровождавшие шестого московского правителя на протяжении почти всей жизни. Наверное, следует напомнить, что князем Дмитрий стал в 9 лет, вынужденно приняв власть от рано умершего отца Ивана Ивановича Красного. Путь его был непростым, но и слава досталась великая и вполне заслуженная. Перед кончиной, по известной летописной записи, московский государь призвал к себе «сына своего старейшаго князя Василия, и даде ему великое княжение свое по себе, отчину свою… землю Русскую; и раздавал семи сыновом своим городы своея отчины по частем, на чем им есть княжити и земли им раздели по жеребьем…»[26] Так, согласно воле Дмитрия Ивановича, второй его сын, 14-летний Юрий, получил Звенигород «со всеми волостми», Галичскую землю, Рузу и Вышгород (Вышгород-на-Яхроме). Другого отпрыска – 6-летнего Андрея Дмитриевича – «благословил» Можайском, Калугой, Вереей[27], Медынью и «куплей» (приобретением) деда Ивана Калиты – далеким Белоозером. 3-летнего Петра, еще одного наследника, сущего младенца, Дмитрий Донской наделил Дмитровом и другой «куплею же своего деда, Углечим полем»[28]. Относительно владений, выделенных последнему сыну, Константину, духовная грамота никаких сведений не содержит – он родился уже после того, как завещание было составлено. Однако его крестным отцом стал не кто иной, как будущий великий князь, должный, по разумению покойного государя, не обидеть самого младшего брата.

Рис. 1.Духовная грамота (завещание) московского князя Дмитрия Ивановича Донского.

РГАДА. Ф. 135. Отд. I. Рубр. III. № 7. Л. 1–2.

Таким образом, в мае 1389 года по завещанию умершего Дмитрия Ивановича великим князем владимирским и московским стал его старший сын, 17-летний Василий Дмитриевич (Василий I). Других претендентов не было, так как младший брат почившего государя Иван Иванович Малый (1354–1364) к тому времени давно уже умер, причем по причине малого возраста бездетным. Василий оказался старшим в роду, и его права на великокняжеский стол никем не оспаривались. Тем не менее упомянутая духовная грамота Дмитрия Ивановича содержала запись, явившуюся причиной будущего раздора. В случае смерти старшего сына Василия новым великим князем должен был стать его младший брат, Юрий Дмитриевич (как следующий «под тем сын мой»). Пока же в удел ему, как уже сказано выше, выделили города Звенигород (с 1421 года перешел к старшему сыну Юрия, Василию, впоследствии получившему говорящее прозвище «Косой» – видимо, из-за его ослепления, но, возможно, и из-за природного физического недостатка), Галич[29], Руза и Вышгород. Постоянной резиденцией Юрия Дмитриевича являлся Звенигород, но ресурсной базой и крепким тылом – «великий город» Галич[30]. Процветание его связано с нахождением на торговых путях по рекам Сухоне и Вычегде[31]. Неслучайно, когда после кончины Василия I митрополит Фотий позвал князя в Москву, тот, опасаясь ареста и расправы, спешно покинул Звенигород, отправившись в свои северные владения. По словам летописца, «не ида на Москву, иде к Галичу»[32].

Обращаясь к духовной (завещательной) грамоте Дмитрия Донского, необходимо отметить двусмысленность многих положений этого документа, которые по-разному истолковывались не только наследниками, но и историками. Бесспорно, самым важным было объявление главой московского великокняжеского Дома старшего в роду – Василия Дмитриевича. Не менее важной стала статья «духовной», согласно которой впервые великое княжение Владимирское автоматически передавалось «в отчину» московскому государю. Но дальше приказывалось: «А по грехом, отъимет бог сына моего, князя Василья, а хто будет под тем сын мои, ино тому сыну моему княжъ Васильев удел, а того уделом поделит их моя княгиня»[33]. Как видим, имя Юрия Дмитриевича как второго по очереди наследника впрямую не называлось (из-за его возможной ранней кончины), хотя, конечно, подразумевалось. Тем не менее теоретически освободившийся престол могли и должны были унаследовать другие дети Дмитрия Ивановича и Евдокии Дмитриевны – Андрей, Петр, Константин. Но не сыновья старшего сына Василия. Которых, впрочем, тогда еще не было.

Арбитром в возможных спорах и конфликтах сыновей становилась мать, вдова Дмитрия Донского Евдокия Дмитриевна. В уделах сыновей ей отписывались города (Канев, Песочна, Соль Галичская, Верея, Числов), многие волости, слободы, села в тех местах. Отдельно вдовая княгиня получила «примыслы» город Кропивну (современное село Крапивна), окрестные слободы и села, бортные угодья. Возможно, принадлежали ей и волость Канев, и одноименный городок (на реке Каширке), с которых следовало платить ордынскую дань в случае взимания. Распоряжаться этими владениями Евдокия Дмитриевна могла самостоятельно (хотя пожалованные земли из уделов сыновей после смерти матери должны были вернуться к ним)[34]. Отдавалась вдовствующей великой княгине и часть доходов с Москвы. Но главное – Евдокия Дмитриевна должна была контролировать поведение сыновей, вплоть до лишения провинившихся их владений[35]. Обращаясь к этому завещательному повелению Дмитрия Донского, историк Д. М. Володихин приходит к выводу, что перед кончиной великий князь сделал все, чтобы жена стала «крупным политическим деятелем» и даже поставил Евдокию Дмитриевну «выше его наследника – Василия I»[36].

Вернемся, однако, к другому, пожалуй, самому известному распоряжению в завещании московского государя – передаче престола в случае смерти старшего сына-наследника (Василия) не его отпрыску, а следующему по старшинству потомку. Объясняется такое решение не только тем, что в год смерти отца 18-летний Василий Дмитриевич еще даже не был женат (свадьба его состоялась лишь в 1391 году) и детей не имел, но и частичным сохранением старинного лествичного порядка наследования. Нельзя недооценивать этой древней, исторически сложившейся традиции, согласно которой власть передавалась по старшинству, от князя к младшему брату (братьям), и только потом старшему племяннику и уже его братьям. Главное преимущество лествичного права – престол занимали только взрослые мужчины, которые могли самостоятельно и ответственно, а потому эффективно править своим государством[37]. Еще одно достоинство лествичного порядка наследования – возможность сохранения власти династии за счет боковых ветвей. На это обстоятельство обратила внимание Чери Вудворт, американская исследовательница из Йельского университета в Нью-Хэйвене, отметившая: «в течение столетия после того, как московские князья начали практиковать первородство, династия умерла»[38]. При том, что князья Рюриковичи оставались и остаются и по настоящее время.

Рис. 2. Юрий Дмитриевич Звенигородский. Фрагмент фрески Архангельского собора Московского Кремля. XVII в.

Как бы то ни было, в 1389 году законным наследником Дмитрия Ивановича стал его старший сын Василий. «Запасным» кандидатом на роль государя был Юрий Дмитриевич Галичский. Парадокс заключался в том, что именно этот сын покойного Дмитрия Донского являлся, несомненно, самым выдающимся из его отпрысков. Князь прославился не только полководческим искусством и воинской удачливостью, но и административными талантами и хозяйственной распорядительностью. При нем расцвел Галичский край (не говоря уже о подмосковном Звенигороде, где Юрия Дмитриевича чтут и поныне). Сказалась хорошая подготовка еще в детстве и отрочестве, о качестве которой написал в своем очерке об этом правителе Д. М. Володихин: «второго княжича целенаправленно обучали искусству управлять людьми, вести дела судебные, выводить полки в поле»[39].

Как талантливый и удачливый военачальник князь Юрий прославился многими успешными действиями в интересах Москвы. Уже в феврале 1393 года старший брат – великий князь Василий Дмитриевич – отправил его вместе с дядей Владимиром Андреевичем Храбрым во главе московского войска, чтобы наказать Великий Новгород и разорить новгородские волости. Причиной похода стал отказ новгородцев платить дань татарам и Москве (так называемый черный бор) и признавать судебную власть над местной церковью митрополита Киприана[40]. Противник был непрост и дерзок. Новгородские отряды смогли взять неприступный городок Кличень, находившийся на острове на озере Селигер (напротив современного города Осташкова), на севере – Устюжну и Устюг[41]. Но московские войска под началом Владимира Храброго и Юрия Дмитриевича нанесли ответный удар, овладев городами Торжок, Волоком-Ламским и Вологдой.

Отличился Юрий Дмитриевич и в войне против волжских татар. Особенно эффектным и запоминающимся стал поход 1395/1396 годов[42]. Войскам русского князя удалось разорить ордынские города на реках Каме и Волге: Булгар, Жукотин[43], Казань и Кременчук[44]. Победный поход Юрия Звенигородского, ставший отмщением за татарское нападение на Нижний Новгород[45], продолжался 3 месяца, после чего русские полки вернулись в родные места «со многою корыстью». Примечательна восторженная оценка этой кампании летописцами: «… николеж(е) не помнит (с)тол(ь) далече воевала Рус(ь) Татарскую землю»[46].

Рис. 3. Поход Юрия Дмитриевича на волжские татарские города. Миниатюра из «Истории о Казанском царстве».

ОРРГБ.Ф. 173. № 98. Л. 13.

Враги тоже надолго запомнили тот поход, так рассказывая о нем в своих сказаниях и опасливо называя Юрия Дмитриевича «князь-урус, рыжий, как лис»:

В 1411 году звенигородский князь возглавил поход московской рати на Нижний Новгород, после нападения Едигея временно захваченный двумя представителями старой местной династии Данилой и Иваном Борисовичами. Братья быстро ушли за реку Суру, а Юрий Дмитриевич без боя занял город, «не сътвори зла» никому[48]. Нижегородцы это запомнили и впоследствии охотно поддерживали и принимали князя.