9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

I

.

Зима в тот год пришла рано и быстро развернулась во всю мощь, заставляя городские службы работать на пределе возможностей, что, впрочем, не спасало случайных прохожих от болезненных падений. Вместе с ней пришли и холода, которые ясно дали понять, что осень навсегда осталась где-то позади. В витринах уже деликатно светилась праздничная иллюминация, словно стесняясь напоминала о приближающихся торжествах. Все это, вкупе с элегантно спускающимся снегом, приносило ощущение сказки на ночь, о которой никто не просил и мог бы спокойно уснуть и без нее.

Я шел немного позади от компании своих друзей, кутаясь в легкую куртку, и все еще отказываясь верить в неотвратимость происходящих с природой метаморфоз. Направлялись мы в некий секретный бар, чьего точного расположения никто не знал. Это вынудило нас как следует покружить, уподобляясь падающему снегу. Хотя слегка подвыпившей и начинающей злиться от своей глупости компании людей далеко до грациозной безмятежности снежинок.

В конце концов во дворе старого жилого дома мы обнаружили ничем не примечательную коричневую металлическую дверь с одиноко болтающейся над ней грушевидной лампочкой. Бар действительно был секретным, ведь никому бы и в голову не пришло бы, что за этой дверью могут наливать что-то разительно отличающееся от того, что обычно наливают за тысячами других таких же коричневых дверей в этом городе.

По крутой лестнице, явно не предназначенной для транспортировки пьяных тел, мы спустились в небольшое темное помещение, задекорированное, впрочем, со вкусом. Темно-серая фактурная штукатурка, мягкий свет от лампочек Эдисона, мощная барная стойка, за которой суетливо крутилась парочка барменов. Атмосфера относила на Запад в поздние тридцатые года прошлого века, только без набившей оскомину мафиозной тематики и нескончаемых разговоров, что пора уже что-то делать с этим Гитлером. Но самое главное, что внутри было тепло. После долгих блужданий по морозу это было то что нужно всем нам.

Органично и компактно разместившись вдоль барной стойки, мы дружно начали дырявить спину в жилетке, которая была прикреплена к человеку, ответственному за разлив спиртного. Вертевшаяся до этого во все стороны голова наконец повернулась в нужную нам и принялась выслушивать дилетантские вопросы и стандартные шутки про возможные смешения стоявших на полках перед нами бутылочек. Прошло добрых пять минут пока каждый из нас определился со степенью горечи и крепости желаемого коктейля.

После пару глотков настроение у все выровнялось и приобрело устойчивый вектор в направление пьяного счастья. Все-таки хорошо, что в жизни есть неизменные вещи. Сам я расположился с края от нашей компании. Самое выгодное место для имитации вовлеченности в разговор. Кивая с определенным интервалом в знак того, что я слушаю о чем идет речь, я меж тем с интересом разглядывал окружающую обстановку. Вокруг нас было много приятных и даже красивых лиц, сгруппировавшихся небольшими кучками по интересам. По обрывкам доносившихся фраз можно было понять, что здесь были только представители так называемого креативного класса. Фотографы, редакторы, блогеры и прочие сословия, которых доступность информации в современном мира вывела на передний план прогрессивной мысли. Тенденция невеселая, но объяснимая. Объемы информации надо наращивать, а проще и быстрее всего это сделать представив свое виденье и мысли по поводу чего угодно во всеуслышание.

Неожиданно для себя в тот вечер я оказался в гуще самых модных тенденций, вперемешку с самыми заурядными сплетнями о тех, кого в тот момент там не было. На подобие того, что некто, кого разрекламировал другой некто, вернулся со священной земли со своим вдохновенным черно-белым фотопроектом, запечатлевающим внутренний ужас гусениц, в момент когда они уже наполовину оказались в клювах иммигрировавших птиц, не далее, чем две недели назад, но уже успел поругаться в край со своей подругой, концептуальной моделью, и уже успел загадить весь свой отельный номер. Будучи не знаком ни с этим некто, ни с его фотопроектом, ни с, к наибольшему сожалению, его подругой эта чужая дискуссия, как и все остальные звучавшие во все стороны от барной стойки, вызывала у меня лишь некоторое недоуменно-ироничное любопытство. Благо общая мягкая тональность голосов органично вплеталась в ненавязчивые джазовые мелодии, звучавшие в заведении, и вкупе они давали приятный саундтрек к неплохому вечеру.

Не помню, сколько я сидел так, улавливая обрывки фраз со всего зала и с периодичностью поддакивая своим друзьям. Объект внимания постоянно менялся, но была маленькая компания, к которой я постоянно возвращался взглядом. Возле меня расположились три девушки. О чем они разговаривали между собой я никак не мог уловить, громкость их голосов была чуть тише общезаданного окружающего розового шума. Но была одна деталь, которая меня не отпускала. У них был небольшой потрепанный блокнотик, в который каждая из них что-то попеременно записывала. Две из трех делали это очень легко с улыбкой и особенно не задумываясь, словно у них в голове уже был этот список записей, и они лишь действовали по заранее написанному сценарию. Однако, у одной, которой сидела посредине, выходило немного иначе. Когда ручка вместе с блокнотиком оказывались перед ней, она каждый раз повторяла маленький ритуал из едва заметных, но примечательных движений. Увидев, что пришла ее очередь, она замолкала на полуслове, слегка поворачивала голову в сторону подруг, затем подушечками пальцев с черным лаком она медленно притягивала маленькую книжечку ближе. Блокнотик, повинуясь как зачарованный, скользил к ней по барной стойке. Она наклоняла и голову, чтобы прочесть, что было написано другими. Каждый раз прядь волос, убранная за левое ухо, своевольно падала, закрывая ее лицо. Прочитав, она поднимала голову, одновременно возвращая непослушную прядь на место. Затем наступала пара секунд, когда она задумывалась и машинально проводила взглядом по собравшимся в зале, однако, ни на ком не задерживаясь. Рассеянный взгляд всегда останавливался в конце на играющих отражениями разномастных бутылках с дорогим алкоголем, с любовью и вниманием расставленным на полках перед нами всеми. На несколько секунд она замирала. Были заметны только плавные, едва заметные движения ее правой кисти, легкие, волнообразные, словно она покачивается на волнах материи. И вдруг появлялась практически незаметная полуулыбка, собиравшаяся на красных губах в самом-самом уголке рта. Словно не желая показывать, что сейчас узнала что-то, что уж точно недоступно всем окружающим, кончиком ручки она прикрывала выдававший это тайное знание уголок рта. После чего уже осознанным взглядом она вновь пробегалась по головам людей в зале, давая себе время убедиться, что новое знание действительно принадлежит только ей. Удостоверившись в этом, уже с нескрываемой довольной улыбкой, она начинала медленно водить ручкой по листам бумаги. После этого она пролистывала в блокнотике пару страничек и с чуть изменившимся выражением лица, на миг принимавшим тень некоторой тоски и поджав губы, записывала еще какие-то строчки. Прядь волос снова выпадала из отведенного ей места. Отложив ручку, она перечитывала свои строчки, вносила корректировки. После чего теми же двумя пальцами перемещала открытый блокнотик своей подруге и удовлетворенно делала глоток из стоявшего перед ней стакана олд-фэшенд.

Я ловил себя на мысли, что каждый раз последовательность действий была одна и та же, менялись лишь доли секунд, которые отводились на каждый из этапов. И каждый раз я смотрел на нее, затаив дыхание, словно передо мной открывалось некое сакральное таинство.

После одного такого ритуала, примерно десятого по счету, прикончив содержимое стакана она потянулась за сумочкой и достав пачку сигарет, отправилась на поверхность. Я, движимый всем своим любопытством, последовал за ней.

На улице все так же кружил снег крупными хлопьями. После перерыва в теплом помещении со стаканом в руке можно было действительно оценить в полной мере это зимнее очарование.

Ее небольшой темный силуэт стоял чуть в стороне и выдыхал сигаретный дым прямо на пролетавшие мимо снежинки. Теперь я мог разглядеть, что она была небольшого роста с аккуратной фигурой в черном закрытым платье, на плечи было накинуто зимнее пальто. Шея и грудь были плотно укрыты за темно-бордовым палантином под цвет помады. Лицо было немного вытянутое с ярко-выраженными скулами и слегка раскосыми глазами. Весь образ был великолепно вылеплен по канонам классическим гламурной готики. Однако, внешность выглядела холодно лишь на первый взгляд. Если задержать взгляд, то ее образ лишь играл с готикой, словно улыбаясь, мягко и насмешливо. Он заимствовал классические элементы, но трактовал их как-то по-своему. Изящнее, ироничнее. Тем самым позиционируя себя скорее как противоположность канонической стилистике. Взгляд же, следивший за падающими снежинками, хоть и был наполнен отстраненностью, но все-таки в нем улавливался огонек интереса. Наверное, таким же смотрят на небесах в сторону земли.

– Для меня мысль о том, что каждая из них уникальна и непохожа на других является одной из самых фантастических, что я когда-либо знала, – заговорила она вслух, обращаясь ко мне, так как по близости никого не было и в помине. – Сколько их сейчас улеглось на землю – я даже примерно не смогу представить. И все они, поразительные в своей уникальности, сейчас плавно слились в одно огромное целое, что уже невозможно различить их по отдельности. Все это как-то грустно.

– Так же, как и все уникальные люди в итоге сливается в одну огромную массу, – попытался я продолжить с самой банальнейшей метафоры. И сразу устыдился прямолинейности своего замечания. – Простите за такое избитое сравнение.

Она взглянула на меня с иронией и продолжила следить за снежинками.

– Простите мое любопытство, – сказал я после пары затяжек – но мне показалось что Вы пишете стихотворение в этом блокнотике?

– Можно на «Ты». Да, каждая из нас пишет по строчке. Получается такое произведение общего разума. В итоге выходит не очень-то складно, но, по крайней мере, это весьма неплохое занятие в баре. То, что приходит на ум первое я оставляю на странице со строчками подруг. Ну и в то же время пытаюсь написать свое собственное на другой страничке.

– Думаю, они разные по своему содержанию?

– Хм, ну начинаются они с одних и тех же строчек. А вот продолжаются, да, по-разному. Это скорее маленький эксперимент. Все равно что бросить одинаковые зернышки в разные почву и посмотреть, что получится. Кто-то подсыплет щепотку своих ментальных удобрений, кто-то польет мои зерна водой, настоянной на своем опыте и в итоге, получится некий очаровательный уродец, в чертах которого можно конечно проследить свое влияние, но лучше оставить его в клетке и никогда больше не вспоминать. Такой вот "субботний ребенок" от поэзии. Поэтому для чистоты совести я развожу свой собственный маленький огородик, где посаженные мною зерна находятся только лишь под моим присмотром и идея вырастет именно такой какой кажется в моем воображении.

– Интересный подход. А свои личные ты собираешь для сборника?

– Нет, я их дарю тем, кто мне понравится. Если кто-то другой их соберет в достаточном количестве и выпустит целую книгу под своим именем, для меня будет достаточно благодарственного упоминания в начале.

– То есть слава для тебя не главное?

– Почему же? Поэтическая слава – это всегда неплохо, но я выбрала другое поприще, в котором хотела бы преуспеть. Поэтому я оставляю стихосложение страждущим.

– Могу поинтересоваться, какое именно?

– У нас втроем небольшое PR-агентство. Я отвечаю за креативную составляющую, одна моя подруга – за коммуникацию, вторая за – стратегию и структуру всего нашего дела. Хотя мы, конечно, часто меняемся ролями, но в общих чертах все именно так.

– И как идут дела?

– На данный момент – прекрасно. Заказы со всего мира. Мне даже удивительно, как мы успели заработать себе столько популярности. Полагаю, мы уловили самую суть рекламного мастерства – прославление. Главное, чтобы все выглядело торжественно. И чем напыщеннее – тем лучше. Я написала столько хвалебных речей и гимнов совершенно безликим на мой скромный вкус компаниям и людям, что меня уже можно взять на место пресс-атташе Северной Кореи и, поверь мне, люди поверят, что там действительно великолепно. Не только те, кто уже там живет и действительно в это верит, но и те, кто снаружи.

Все до банальности просто: надо восхвалять сильные стороны, громко, уверенно, стильно и без тени сомнений, в какой-то момент информации станет так много, что на обсуждение минусов просто не останется пространства.

– Я если честно, не могу понять нравится ли тебе твое призвание?

Она задумчиво перевела взгляд с меня на уже давно потухший сигаретный бычок и протянула: "Дааа", а затем добавила: "Прохладно тут, давай пойдем внутрь".

И мы вернулись в подвальчик к нашим теплым насиженным местам и обновленным коктейлям. Моего отсутствия никто из моих друзей и не заметил, а вот ее возвращению ее спутницы заметно обрадовались. Блокнотик был на прежнем месте, прямо перед ней, раскрыт прямо на «общих» страницах. Пока я согревался, она вновь проделала свой таинственный ритуал. Когда она завершила все свои священные действия, я понял, что так и не узнал ее имя. Я спросил, и она представилась. Я прекрасно помню, как ее звали, но сейчас имя ее не несет никакой значимости для оставшегося в воспоминаниях образа, поэтому я буду называть ее сокращенно К.

Затем прошла стандартная кросскомпанейская церемония знакомства. Мне были представлены две ее подруги – стратег и коммуникатор, вот их имена я не запомнил. А я в свою очередь представил им всех своих друзей. Несколько минут приветствий и ознакомительных вопросов, после чего все вернулось на круги своя – мой квартет сомкнулся, их трио также вернулось на свою негромкую волну.

Пока мы были на улице две ее спутницы пересели ближе к друг другу и К. в тот момент оказалась возле меня. В момент создания следующей части стихотворений она машинально откинула волосы, и мне открылись ее плечи и часть спины. Они полностью были покрыты были покрыты тонким узором татуировок. Флористические тонкие черные линии появлялись из-за горизонта платья, разветвлялись, переплетались и вились, увлекшись лишь им одной известной игрой, на поверхности бледной спины, простирались все выше и выше, ничуть не смущаясь и даже нахально заходили на острые выпады лопаток, с любопытством заглядывали на открытые плечи и аккуратно, словно испугавшись своей дерзости, боязливо заходили на длинную тонкую шею. Возле линии волос они останавливались. Выглядело словно отдельная живая субстанция покрывала тело. Завороженный я бесстыдно скользил взглядом по этому лабиринту, теряясь, плутая и возвращаясь.

Мне всегда нравилась мысль, что лучше всего татуировки смотрится на девушке, на которую никогда не подумаешь, что они у нее могут быть. То есть, когда к предполагаемому достоинству образа и, если позволите, аристократичности, вдруг добавляется такой эстетический нюанс – то эффект поразителен. В данном случае к несомненно возвышенному образу прибавлялся еще и столь мощный графический аспект, что общий драматический эффект был поражающим. А то что некоторая часть этого общего рисунка была скрыта под одеждой добавляла ноту таинственности, отзывающейся изнывающим любопытством.

– Не хочешь попробовать? Мне кажется, у нас может неплохо получиться, – послышался ее негромкий голос совсем рядом со мной. Я насильно был выдернут из своего визуального путешествия. К. с прищуром смотрела на меня. Вероятно, она заметила мой неджентльменский изучающий взгляд. Смутившись, я не сразу догадался, что от меня требуется.

– Вперед! – она придвинула ко мне тот заветный блокнотик. Я взглянул на одинокую строчку на желтоватой страничке.

Во всех искрящих склянках мира,

– И что я должен делать?

– Можешь открыть душу, выпустить всех внутренних демонов, совершить интернальное харакири, вырвав свое сердце из бесполезной оболочки, дабы ее наполнила вся созидательная мощь Вселенной, и разразиться небывалыми по своей изящности и проникновенности строчками, запечатленными твоей кровью на этих страницах, которые тот час станут венцом творения всего человечества. Но я пока просто предлагаю написать ручкой что-нибудь ниже.

Я еще раз перечитал строчку. Поколебавшись я выбрал самый очевидный и легкий вариант для продолжения, а именно спасовать, и посмотреть куда пойдет развитие действа.

Что я собрал перед собой,

– Хитро – заключила с ухмылкой К., – продолжим. На сей раз ее ритуал был несколько усеченным. Блокнотик быстро вернулся ко мне.

Виднелись сквозь пары эфира

Не думал, что в баре мне придется пройти психологическое тестирование. Надо было закрывать мысль, да еще и в рифму.

– Главное не опускаться до сочетания "собой-тобой", а то будет совсем грустно, – снисходительно заметила К. Я и сам это прекрасно понимал. Не знаю, что меня тогда дернуло, можно же было спокойной отвязаться «прибоем», «порой» или на худой конец «косой трубой». Но я пошел на риск.

Бессилье, злоба и покой.

– Вооот, – протянула К., сделав глоток. На ее устах начала проглядывать хищническая улыбка, она действовала на своем поле, и она могла использовать все прекрасно знакомые ей приемы. – Становится куда интереснее.

И я вскрывал их по порядку

Помню, что тогда, держался за две мысли: не написать банальщину самому и по возможности вынудить ее написать строчку с личным смыслом. Такое маленькое противостояние на не самом очевидном поле брани.

Все вслух, стараясь не дышать.

Видно было, что это точно не было ее домашней заготовкой, которую она использовала на не в меру любопытствующих молодых людях. Ей требовалось некоторое время, чтобы продолжить. В эти мгновения она покусывала кончик ручки, украдкой посматривая на меня.

Ведь зло желало беспорядков,

И опять мне надо было заканчивать, благо вектор уже наметился.

Бессилье предпочло бы ждать.

– Совсем недурно вышло, – заметила К. смеясь. (Не знаю, что было главной причиной: моя литературная сметливость или ее уже третий почти приконченный коктейль.) Думаю, можно переходить на следующий уровень.

– Тогда начну я, – быстро сказал я, чувствуя возможность выигрыша.

Когда придет творенье свыше…

– Вижу, ты решил играть всерьез. Что ж, мне нравится.

Она развернулась ко мне. Теперь мы сидели лицом к лицу. Я мог видеть неглубокий вырез ее платья, очертания небольшой аккуратной груди. На проступающих ребрах также была запечатлена эта живая сеть из черных линий, появляющихся и ныряющих обратно за контур платья. И снова я был затянут в этот чертов лабиринт. Довольно грязный прием с ее стороны.

Она с нескрываемым удовольствием написала свою строчку и вновь блокнотик лежал передо мной.

Покорно побреду за ним

Заметно, что она была сбита с толку, но держалась хорошо. Я продолжил:

Чтобы оставить все, что было лишним

– Похвально, – она задумалась, дав мне время в предвкушении победоносно отхлебнуть из бокала нечто, содержащее джин. Довольно сомнительное пойло, подумал я, но видимо это и есть напиток неожиданно начинающих поэтов.

Чтобы увидеть все действительно другим.

– Ловкий ход, – заметил я.

– Ты знал на что идешь, – сказала К., карикатурно задрав нос. – А теперь пойдем покурим.

И мы снова выбрались на улицу. Снег продолжал падать, оставляя завороженным любого кому не чужда пролетарская красота подворотен при низкий температурах.

– Не самое распространенное развлечение в баре.

– И очень жаль.

– Думаешь, если бы все сидели с блокнотиками в заведениях стало бы гораздо интереснее пить?

– Думаю, это помогло бы многим провести время с гораздо большей пользой, чем просто накидываться и болтать о житейских пустяках. Не сказать, конечно, что мы все постоянно ходим только для того, чтобы набросать что-то на маленькой бумажке. Вовсе нет. В иных случаях даже достав блокнотик мы оставляем его уныло пустым. Но, как бы то ни было, муза приходит чаще к тем, кто дружен с алкоголем. У меня есть немало доказательств. Хотя не без исключений, разумеется. Ей нравится, когда ход мысли становится более прямым без увиливаний и оков окружения. Можно и с чем-нибудь другим, расширяющим сознание, но это может привести к полной потере чувства себя. Полезно только в том случае, если потребуется перезагрузка, но совершенно излишне для деликатного распутывания клубка мыслей. Так что лично мне по нраву именно старый добрый алкоголь. Ты знаешь его, он знает тебя. Неожиданности сводятся к минимуму. Именно в компании с ним с самой большой долей вероятности можно найти в голове всего два слова, за которыми польются и остальные. И плевать, если они пойдут вкривь и вкось, смешные и в то же время странные, глупые и неряшливые, словно любопытные дети, случайно добравшиеся до мини-бара. Абсолютно наплевать. Никто не может тебя осуждать. Потому что нельзя осуждать душу. Можно поведение, слова, поступки, но не душу. И пусть слова эти выйдут в этот мир не так лучезарно элегантной в своей воздушности как какая-нибудь светская куртизанка из Парижа середины девятнадцатого века, оставляя за собой флер тончайшей философской словесности, сверкающей нетривиальными аналогиями и умовозбуждающими аллюзиями. Пусть придет старый хромой дворник. Злой, обиженный, клеймящий судьбу, мать алкоголичку, треклятый призыв на случившуюся некстати идиотскую войну и тот сволочной осколок, которой подло прилетел в его и так не самую светлую голову, и так там предательски и остался. И сволочную страну, которая не смогла о нем позаботиться. И окружающих обывателей, смеющихся и боящихся его. И вот он будет орать на бумаге абсолютно нескладно. Материться, завывать и портить бумагу слезами и кляксами. Но главное что он покажется. И первая, и вторая душа одинаково имеют право на существование. И даже не право. Форма не важна, важно чувство, важен посыл. На бумаге останется только честная мелодия, парящая мысль....

К. неожиданно остановилась и задумалась, замерев в своем ораторском ступоре, остановив кисть с дымящейся сигаретой в наивысшей точке дуги сдержанно-рассуждающей траектории. Я не мог понять, стоит ли мне вставить какую-нибудь свою реплику, или она выдерживает просто драматическую паузу. Однако, я пользовался этими ничтожными по своей продолжительности, но неимоверно великолепными микромоментами, чтобы сполна рассмотреть К. Тогда на улице дополнением для этой черной изящной статуэтки, высотой с невысокую девушку на каблуках, были и маленькие снежинки, имевшие честь, оказаться на черных атласных волосах и легкие дуновения ветра, колебавшие опадавшие пряди. Устремление взгляда ее оставалось неподвижным, только слегка раскрывались глаза. Можно было уследить крохотные движения носа, подававшего признаки дыхания. Именно каждый раз спасало меня от мысли, что время вдруг остановилось для всех остальных кроме меня. Если в эту секунду К. оставляла руку приподнятой, то ее тонкие длинные бледные пальцы еле заметно дрожали. Возможно, от холода, возможно из-за бури, разражавшейся в эти секунды в ее голове. Она была поглощена своими размышлениями. Можно было представить как миллионы отсылок и размышлений в один момент сталкивались на перекрестках синапсов в ее прекрасному мозгу, сливаясь и перекрывая друг друга, порождая тонкие и решительные умозаключения, которые готовились пройтись через пресс словообразования, обрести подобающие им звуки родного языка и вынырнуть через несколько секунд через решительно оживающий рот. Я же в это время как полностью отдавался созерцанию, жадно ловя момент и оставляя все свои мыслительные процессы. Иногда случалось, что за эти секунды я абсолютно терял мысль ее повествования, углубляясь в зрительное путешествие по чертам ее лица и абрису тела.

Да, – также неожиданно ожила К., и логично закончила движение руки, поднеся сигарету к губам, – так что место, где темно и наливают – самое подходящее, чтобы начинать изливать свои мысли, а не просто давать им забродить как паршивому вину. Но это уже давно известная истина.

– Так, а если у человека и нет мыслей вовсе?

– Ну нет, это невозможно. Мысли есть всегда, но их направление и эмоциональное окраска всегда разнятся. Если их нет, то это уже состояние полной Нирваны и можно только позавидовать. Хотя это же наверняка ужасно скучно.

Ее лицо избавилось от разгоряченных драматических ужимок, которые сменяли друг друга за промежуток произнесения речи. Глаза были предельно серьезны. Момент был совершенно отличный от присущих ей замираний. Она была не где-то там в прострации, в искрящихся мыслях и собственных рассуждениях, а именно тут, со мной, напротив меня, проникала в мой разум, шла напролом в самую глубь, сметая все на своем пути. Взгляд ее был словно идеальный вирус, неостановимый и разящий. И я стоял завороженный, как обезьянка перед удавом, не смея даже помыслить отвернуться, дабы скрыться от серьезности сложившегося положения. Но даже если бы я попробовал это сделать – было бы уже слишком поздно.