До тебя миллиметры

-02-

Он бережно собирал каждое воспоминание о ней. Копил, хранил, берёг, свернувшись на осколках памяти, точно сказочный дракон, сторожащий свои сокровища. Он был готов убить любого, кто покусится на них: и эльфов, и гномов, и пронырливых хоббитов… и обычных людишек, не ценящих прошлое.

Молодой ещё дракон, смелый, наивный, он перебирал память, как драгоценные камни. Рубин страсти, алмаз мудрости, а вот янтарь… золотисто-коричневый, совсем как её глаза. Первое воспоминание о её глазах.

Стоял полдень, солнце в небе напоминало разлитое по раскалённой сковороде светлое блинное тесто. Асфальт плавился под ногами, исходил жаром, от земли тоже парило, и воздух словно рябил перед глазами. Ох, уж эти детские воспоминания! Обязательно в памяти отпечатаются мельчайшие и совершенно не важные детали.

Но была и важная деталь, центр всего воспоминания, его сердцевина. Девочка. Он прекрасно помнил, ей тогда было восемь. И ему восемь. Родители дружили, кажется, целую вечность, но то были родители, а они… они тогда встретились впервые. Или не впервые?

Он так отчаянно желал помнить это точно, но не мог. Не получалось. Вроде бы у Вероцких всегда была дочка, вроде бы он это знал, но никогда даже слушать о ней не хотел! А тут было лето, и солнце, и эта удушающая жара.

И глаза – золотисто-карие, словно с вкраплениями янтаря. Правда, тогда ему, ещё совсем мальчишке, показалось, что настоящего золота. Чистого-чистого и блестящего от попадающих на её лицо косых солнечных лучей.

У него в руках был томик Кира Булычёва «Путешествие Алисы», старенький, из библиотеки недалеко от дома; у девчонки – машинка. Именно машинка, заводная, дорогая, ярко-ярко жёлтая. У него тоже такие были, но последнее время книги казались интересней: приключения отважной Алисы, как бы давно они ни были написаны, захватывали с головой.

Цепкий взгляд девчонки мгновенно выхватил самое важное – книгу. Слишком потрёпанную, с парочкой вырванных страниц, с погнутыми краями и порванным корешком. В городской библиотеке книги ценили, но читатели не всегда были аккуратны, а он… почему-то он любил именно такие книги особенно сильно. Старые, со своей историей. Не менее привлекательные, чем совершенно новые и пахнущие краской.

Только почему-то в тот раз стало стыдно, и руки неосознанно спрятали книгу за спиной.

– Читаешь? – фыркнула девчонка, для которой манипуляции не остались незамеченными. Потом гордо вздёрнула носик: – Кто читает на улице?

Он ничего не ответил, просто смотрел в золотисто-карие глаза и не знал, что сказать. Шевелиться внезапно стало трудно.

– За такое побить могут, – продолжала мелкая. – Ты хоть драться умеешь? Вот мой брат…

– Умею! – внезапно перебил он. Почему-то упоминание брата разозлило и мгновенно вернуло голос.

– Точно? – ухмыльнулась девочка. – Проверим?

И они проверили, но это была совсем другая история и другое воспоминание. Эта же крупица памяти хранила в себе глаза. Ореховые с янтарными искрами, мерцающими на солнце. Глаза, в которые, казалось, он влюбился уже тогда, несмотря на то, что обладательница их в тот день сумела хорошенько приложить его носом об асфальт.

Сейчас было ощущение, что его тоже хорошенько приложили носом об асфальт. Нет, кровь, как в детстве, не шла, да и не из-за чего было, зато мигрень разыгралась настолько, что хотелось послать всё нафиг и свалить домой. Но нет же, у них осталось ещё три пары, и совесть просто не позволяла Диме сбежать! А ещё в вузе удерживало осознание, что мама взяла себе выходной и сейчас точно попивает чай в компании его братца, решившего на денёк заглянуть к родителям.

Дима даже на секунду перестал раздражённо попинывать ножку стула, на котором устроился. У его родителей было два небольших ресторана в городе, отец занимался планированием и административной деятельностью, а мать работала в одном из них шеф-поваром – так что почти в любое время могла договориться со вторым шефом и устроить себе выходной. Впрочем, стоит ли говорить, что случалось это редко? А когда случалось, всё неуёмное внимание родительницы обращалось на двух её балбесов сыновей: на него, Диму, и на старшего, Сашку. Александр Дериглазов жил отдельно от семьи уже лет десять, но всё равно попадал под раздачу «советов и пожеланий» от матушки, когда появлялся дома. С ним вообще было… сложно.

И в такое время сбегать из института домой? О не-е-ет! Димка точно не хотел, чтобы сетования мамочки с кодовым названием «когда ты найдёшь себе девушку и подаришь нам внуков?», обращённые к Саше (все в семье знали, что ответ «никогда», но мама продолжала журить сына по старой привычке), плавно перетекли в «оглядись, вокруг столько прекрасных девочек, а ты…». Продолжение было разное: зациклился, свихнулся, прожигаешь жизнь зря – и множество иных не менее «лестных» вариантов.

Димка ещё раз зло пнул ножку стула. Из соседней аудитории выглянула крошечная девчонка с тугими косичками, видимо, спо-шница, и недовольно зашипела, призывая быть тише – у них контрольная.

Дериглазов хмыкнул. Контрольная. В начале учебного года. Куда катится этот мир?

Видимо, в ту самую задницу, в которой оказался он сам сегодня с утра. Димка застонал, массируя пальцами виски, и попытался сосредоточиться.

Итак, что он имеет? Четвёртый – и последний – курс обучения бакалавра в архитектурно-строительном институте. На дворе шестое сентября, самое начало учебного года. В вузе проверка, преподаватели все злющие и нервные, студенты тоже не отступают, нужны тишина и покой… и в этот самый момент в их группу является его личный призрак прошлого, будущего и настоящего.

И нет, он не преувеличивает! Потому что Вероцкая была его призраком и в шестнадцать лет, и в девятнадцать, и сейчас – в двадцать один. Впрочем, никто, кроме него самого, в это не верил. Ну, влюбился в девчонку ещё в детстве? В десять, в двенадцать? Неважно. Ну, повстречались пару недель, когда вам было по шестнадцать? И что с того? Ведь потом случилось то, что случилось, девушка решила больше тебя никогда не знать, чётко дала это понять…

Давно было пора переступить подростковую влюблённость, забыть о какой-то там «Вере» и переключить внимание на более подходящую кандидатуру, а ты пять лет продолжал бегать за ней, пытаться в чём-то убедить и искать встречи. В чём последний год совершенно не преуспел.

Нелестная картина вырисовывалась. Но проблема в другом: Дима не мог и, честно говоря, не хотел ничего с собой поделать. Ему было хорошо и так – с редкими звонками, странными разговорами и ещё более редкими встречами. Ему не нужен был какой-то там суррогат, ему была нужна она – и точка.

И, кажется, сама Вселенная сегодня ему подыгрывала, потому что в это самое мгновение, за пятнадцать минут до звонка, дверь аудитории распахнулась, являя девушку во всём чёрном. Димка даже на мгновение залюбовался.

Пока девушка не начала вдруг заваливаться на бок.

-03-

Вера изо всех сил старалась сосредоточиться на лекции и своих записях, но всё шло наперекосяк с того самого момента, как она оглянулась. Когда её глаза встретились с морскими, когда у неё пересохло в горле, а Поплавский – кажется, так звали этого темноволосого моложавого профессора? – выставил Димку за дверь. Прожигающего спину взгляда больше не было, и стоило бы радоваться, но нет, теперь Вера попросту не могла сконцентрироваться и даже пропустила вопрос, на который в обычных условиях могла бы ответить даже посреди ночи. А чем больше ответов, тем больше баллов; чем больше баллов, тем лучше оценка. Разве она пришла сюда не учиться?

Впрочем, что уж греха таить, наперекосяк всё пошло ещё раньше: когда представившийся старостой шатен едва не разбил ей нос её же ручкой – тяжёлой, металлической, сделанной по заказу отца специально на её девятнадцатый день рождения. Пришлось даже просовывать пальцы под маску и мягко ощупывать переносицу. Вдруг действительно что-то треснуло? Боль была неимоверная.

А потом на горизонте образовался ещё этот улыбчивый идиот с именем то ли на Р, то ли на Х, который теперь сидел рядом и благоухал отвратительным одеколоном, от которого желудок устраивал настоящий бунт. Вера уже раза три подавила подступающую к горлу тошноту.

Носа вновь коснулся гадкий тошнотворный аромат чего-то горько-полынного. Боже, он что, весь флакон этого безобразия на себя вылил? Таким одеколоном любой другой неприятный запах отобьёшь – и всех окружающих завалишь за компанию. И если даже Вера в маске настолько отчётливо ощущала вонь, то каково же было остальным?

Она даже огляделась украдкой, но не заметила, чтобы кто-то по соседству от них морщился. Парни спокойно слушали лектора – правда, не факт, что слышали, но это уже другой вопрос, – девушки, кажется, наоборот были рады компании этого чудика. А сам он определённо не собирался отступать от первоначального плана.

– Ну так что, не хочешь познакомиться? – протянул парень, улыбаясь, как маньяк, и поправляя смоляно-чёрную прядь, выбившуюся из модной причёски.

Вера глубоко вздохнула в мечтах избавиться от вони полыни, но ничего не ответила, полностью игнорируя нового однокурсника. К тому же Поплавский смотрел перед собой рассредоточенным взглядом, обращённым прямо к ним.

– Я слышал, что ты умеешь разговаривать. Даже имя запомнил: Ве-ра, – по слогам произнёс сосед и добавил, разразившись тихим смехом: – Вселяет Надежду.

Вероцкая искренне понадеялась, что он не местный КВН-щик. Но даже если входит в команду, то не пишет тексты, потому что иначе четверокурсников архитекторов в этом году ждёт грандиозный провал.

– Ну же, поговори со мной, у меня сестра медик, я знаю толк в девушках в масках. Это выглядит возбуждающе.

– Прискорбно, по всему получается, что тебя возбуждает сестра, – всё же не удержалась Вера. – А это уже инцест.

Сосед так и застыл с открытым ртом, явно собираясь сказать что-то ещё, но растеряв все слова. Немая пауза принесла волну удовлетворения, прокатившуюся по телу, а вот странное першение и нарастающий комок в горле заставили поморщиться. С чего бы это?

Вера прокашлялась, но легче не стало. Минут через пять, когда вонь полынного одеколона начала въедаться в мозг, нос стало медленно закладывать: сначала одну норку, потом другую, потом вдруг оказалось, что ей совсем нечем дышать, закружилась голова…

Закашлявшись, Вера уткнулась лбом в парту. Итак, у неё частично заложило нос и глотку, перед глазами плясали мушки, а это могло означать только одно.

– Вероцкая? Что с вами? – забеспокоился преподаватель.

– Это… одеколон… – только и выдавила она.

Поплавский с неожиданной для такого крупного мужчины расторопностью и ловкостью – в нём было роста метра два – протиснулся в узкий проход между партами и, подхватив студентку под локоть, попытался поднять.

– Аллергия, – выдохнула она, наконец, хоть и сама в это не верила. У неё? Какая аллергия? Да Вера Вероцкая всегда была самой сильной и здоровой: никаких простуд, аллергий, кожных заболеваний и иной заразы.

«Только шрамы по всему телу и почти полгода сращивания костей», – мысленно усмехнулась она, позволяя преподавателю практически волоком вытащить себя из-за парты.

– Неудивительно, тут любой бы задохнулся, – проворчал Поплавский, зыркая на этого… то ли на Р, то ли на Х. – Тихо! Видите, девушке плохо? Молчим и ждём, когда продолжим лекцию. Размышляем над последним вопросом.

Профессор усадил её на стул рядом со своим столом и принялся рыться в огромном портфеле. Вера меланхолично наблюдала за ним, стараясь дышать медленно, но уверенно, а в голове так и крутились дурные мысли: вот это оперативная реакция на аллерген! То вообще никакой аллергии, а то присел рядом клоун, искупавшийся в отвратительном одеколоне, и БАЦ – она уже не дышит. Что за магия?

– Так, таблеток нет, но мы сейчас проводим вас в медпункт. Волков, давай, тебе не страшно пять минут пропустить. А вы, Вероцкая, пока водички выпейте…

Поплавский оторвался от портфеля, махнул рукой тому самому шатену, который час назад едва не разбил ей нос, а потом… Вера резко отшатнулась, не позволяя чужим пальцам коснуться маски, даже на ноги вскочила. Нет-нет-нет, только не перед всей группой в первый день её учёбы здесь! Хватило и этого приступа аллергии. Она хотела оставаться незаметной для однокурсников, не привлекать внимания, и что из этого получилось? Выставила себя посмешищем?

– Не нужно, я сама дойду до медпункта, просто скажите маршрут, – выпалила она хриплым, но внезапно прорезавшимся голосом.

Кажется, ошибку с маской профессор понял, потому как руку тут же опустил, но от другой идеи не отказался.

– Нет, Виктор тебя проводит, он у нас отличник, ему не страшно.

– Но Семён Петрович, я хотел ответить, – проворчал тот самый староста Виктор. – Пусть вон Логинов, он всё равно в прошлом году экзамен четыре раза пересдавал.

Пока преподаватель со студентом препирались, Вера успела осторожно, по стеночке, добраться до дверей. Ну и шут с ними, сама дойдёт, сама дорогу найдёт. Всё равно где-то здесь обязательно должны быть указатели, а даже если нет, можно добраться до входа, и бабуля-вахтёрша обязательно подскажет, где…

Стоило толкнуть входную дверь, как в глазах резко помутнело. Тьма вспыхнула под прикрытыми веками, на мгновение затягивая всё вокруг. Кажется, она не устояла на ногах, даже косяк не помог. Кажется, дверь хлопнула, но удара о пол не было. Чьи-то руки крепко сжимали плечи, удерживая в вертикальном положении, перед глазами всё ещё кружили тёмные мушки, а хмурый преподавательский голос где-то над головой прогудел:

– Ты? До сих пор сидишь? Ладно, исправляйся, раз лекцию не слушал: отведи девушку к медикам и, возможно, на завтрашней паре не получишь штрафной вопрос.

А в следующее мгновение её, как какую-то вещь, втолкнули в другие руки. Болезненная хватка разжалась, а чужие горячие пальцы поймали чуть выше локтей. Осторожно, бережно и почти невесомо, но достаточно крепко, чтобы удержать.

Вера прекрасно знала того единственного человека, который всегда держал её так легко. Знала, но не могла ни вырваться, ни поднять глаз, потому что оба варианта были просто разрушительными.

– Ну, привет, солнце, вот мы и встретились, – прошептал на ухо знакомый голос.

Затем одна рука скользнула чуть ниже, обвивая её талию, другая – чуть выше, ложась на лопатки. И вот она уже стояла, уткнувшись лбом в крепкую грудь и почти не дыша. Не только из-за совершенно нетипичной ей аллергии.

-04-

Девчонка внимательно вглядывалась в небо. Насыщенно синее, лишь слегка потемневшие у самой кромки, с едва заметными лиловыми всполохами. Таким оно было лишь в первые минуты перед закатом, когда летнее солнце ещё не начало стремительно склоняться к горизонту, но уже осознало, что слишком задержалось на небе.

А он вглядывался в неё, в четкий профиль, в изогнутые в улыбке губы, и, наверное, впервые был готов поцеловать девчонку. Но почему-то обязательно эту и желательно сейчас.

Но Димка лишь упрямо вздохнул и уткнулся взглядом в книгу. На закат он посмотрит и один, а в тот момент был должен, просто обязан показать, что не интересуется всякими глупостями. И девчонками в том числе.

Кажется, ему в то лето было десять. Или одиннадцать?

А может, эта история с закатом и книгой продолжалась много-много лет… Уже и не припомнить.

Зато в памяти идеально всплывал разговор, который навсегда оставил след в их жизни. Стоял такой же восхитительный вечер: крыша дачи Вероцких, яркое синее небо, потрясающий закат, девушка рядом, которая за несколько лет стала ещё красивее. Им было по тринадцать. Вера всё так же, как и каждое лето, пристально вглядывалась в ускользающий за горизонтом оранжевый диск, а Димка…

– Я придумал, – он стиснул в руках книгу, откладывая её в сторону и прямо встречая удивлённый взгляд подруги.

– Что?

– Ласковое прозвище для тебя, как ты и хотела, – пожал плечами мальчишка. – Солнце. Буду звать тебя солнцем.

Вера, кажется, идее не обрадовалась. Недовольно надулась и пробурчала:

– Тогда я буду звать тебя дураком!

– Эй, но это ни капли не ласково! – рассмеялся Дима, потешаясь скорее выражением лица, чем реакцией.

– А называть меня огро-о-омным диском на небе, значит, ласково?

– Это не диск, а раскалённый газовый шар, – продолжал хохотать Дериглазов, на всякий случай подальше задвигая энциклопедию о космических телах. Мало ли? Доверить книгу недовольной Вере, над которой так открыто смеются, чревато её полным уничтожением. Книги, конечно, не Веры.

– То есть я теперь ещё и шарообразная? Ну ты даёшь, Дериглазов!

Но он был абсолютно серьёзен и чертовски настойчив, так что «ласковое прозвище», в итоге, всё же прицепилось к девчонке. Правда, кроме него никто не рисковал её так назвать. Даже старший брат Веры не подставлялся лишний раз под удар, а Димка набивал шишки вновь и вновь, пока она действительно не стала Солнцем. Его Солнцем.

Впрочем, Вера не оставила это просто так и всё же смогла придумать ему прозвище, но это была уже другая история.

– Привет, солнце… – шепнул Дима, ощущая, как в ответ изящная спина вздрогнула под его пальцами.

Слово, такое доброе, родное и привычное, сорвалось с губ само собой, он даже не успел подумать, не смог противостоять привычкам. И теперь ощущал странное, извращённое удовлетворение: конечно же, она помнит, как иначе? И если бы всё было, как прежде, она бы сейчас лишь крепче прижалась к груди Димы, глубоко вздохнула и назвала его…

– Прошу прощения, мне стало немного дурно, – прохрипела Вера, резко отталкивая его. Тонкие ладони больно упёрлись в грудную клетку. – Просто подскажите, где медпункт, я сама дойду.

Димка едва не закипел. Серьёзно? Пусть бы было что угодно: возмущения, изысканное представление, в котором Вера выставляла бы себя крепким орешком, безразличное спокойствие, но это… это было слишком изощрённо. Настолько, что на мгновение Дима и сам подвис, позволяя Вероцкой отстраниться и опереться о стену. Отгородиться окончательно.

Выглядела она неважно – в сотню раз хуже чем всего пару десятков минут назад. Кожа побледнела, на лбу выступили капельки пота, а дыхание тяжёлое, словно каждый глоток воздуха ей давался с трудом. Так хотелось вновь обнять, назвать своим солнышком и узнать, что за дерьмо успело случиться, пока его не было, но… кажется, игра продолжалась. Дрянная игра, которую Вероцкая считала реальностью, а он, Димка, самым идиотским решением на свете.

– Я всё же провожу вас, – многозначительно протянул он, предлагая руку.

– Не стоит, – покачала головой Вера.

Дима поджал губы, но предложенную руку не убрал. Пусть она опять делает вид, что не знакома с ним, это не отменяет обычного человеческого желания помочь. Он не отпустит её одну, пока хотя бы не узнает, что, чёрт побери, произошло.

Молчание затягивалось, воздух словно сгущался вокруг них и становился неуютным. Дима смотрел прямо, ловил бегающий взгляд своей бывшей подруги и ждал. Терпеливо, отчаянно, пока она наконец-то не решилась вложить свою ладонь в его пальцы.

– Идём, – бросил Дериглазов, потянув её за собой и медленно двинувшись в конец коридора.

Игра… Скорее, это напоминало договорённость и длилось уже два года. И если первый из них они ещё иногда созванивались, то последний не общались вовсе. Не виделись, не слышали голоса и, наверное, должны были не вспоминать друг о друге. Но вспоминали, по крайней мере, он вспоминал.

Хотя почему два года? Можно смело сказать, что пять. С тех самых пор, как…

– Спасибо, я увидела указатель, – пробормотала плетущаяся следом Вера, когда они миновали два коридора и спустились на этаж ниже, и попыталась высвободить ладонь из его хватки.

Дима лишь крепче сжал пальцы. Ну уж нет, он сопроводит её до самых дверей медпункта, передаст на руки врачу и только тогда уйдёт! Пусть даже не ради самой Веры, но хотя бы чтобы исполнить указания Семёна Петровича. Поплавский в любом случае осведомится у медиков, те скажут, что девушка пришла одна, и всё – штрафной вопрос Димкин, весь с потрохами и каверзными заковырками.

Впрочем, зачем кривить душой? Болезненный вид Вероцкой его пугал, она даже сдвинула маску на подбородок, широко открытым ртом глотая воздух. Не спряталась, как всегда, не пыталась прикрыть шрамы, не кричала на него, чтобы ни за что не смотрел на неё такую… Просто судорожно дышала, глядя куда-то вперед и в никуда, будто ничего не видела.

Та-а-ак.

Конечно, он не отпустил её следовать указателю, а протащил оставшиеся сто метров до небольшого закутка, где скрывался медблок, практически на себе. Дёрнул дверь в кабинет дежурного медика, которая оказалась безбожно закрытой, со злости пнул её пару раз. Но ответа не было.

– Что случилось? Ты ещё сможешь подождать или это срочно? – Повернулся он к Вере, которую до этого успел усадить на скромный диванчик в дальнем углу закутка. Прозвучало слишком требовательно, но отвратительный липкий страх, выползающий откуда-то изнутри, не позволил особо размышлять над подобающими интонациями.

Вера промолчала, а у Димы в груди медленной волной поднималась злость. Подождав ещё с минуту – вдруг решится на ответ? – он хмуро повторил вопрос:

– Ну?

И вновь его проигнорировали: отвели взгляд, вновь натянули маску, даже голову отвернули. Она всегда так делала, когда чего-то стыдилась, с самого детства. Тогда, конечно, ещё не было ни масок, ни одежды, закрывающей от подбородка до кончиков пальцев на ногах, зато была Вера, которая после очередной подстроенной ему пакости отводила глаза, отворачивалась и ни в какую не желала признать свою вину.

Воспоминание внезапно смягчило, успокоило недовольство. Если ведёт себя так, значит, считает, что ей есть чего стыдиться сейчас. Есть то, в чём она «провинилась перед ним». То есть он ей так или иначе не безразличен?