Скорби Сатаны

IV

Снаружи ждала карета князя, запряженная двумя резвыми вороными в серебряной сбруе. Великолепные чистокровные кони нетерпеливо рыли землю копытами и грызли удила. Разодетый лакей, увидев хозяина, распахнул дверцу, почтительно прикоснувшись к своей шляпе. Мы сели – при этом я, повинуясь желанию моего спутника, занял место первым. Откинувшись на мягкие подушки, я ощутил столь сильное довольство собой, окружающей роскошью и доставшейся мне властью, что мне показалось, будто все невзгоды остались далеко позади. Голод и радость спорили за главенство в моей душе, и я пребывал в том легком и смутном состоянии, которое возникает после долгого голодания, когда ничто не кажется полностью осязаемым или реальным. Я понимал, что не смогу уяснить истину о своем чудесном везении, пока не будут удовлетворены мои физические потребности и я не вернусь снова, так сказать, в нормальное телесное состояние. Пока же в моем сознании был полный хаос, мысли были смутны и бессвязны, и мне казалось, что никак не кончается какой-то причудливый сон, от которого я должен вот-вот пробудиться. Коляска бесшумно катилась на резиновых колесах, слышен был только ровный, быстрый топот лошадиных копыт. Вскоре я различил в полумраке блестящие темные глаза моего нового друга, устремленные на меня с пристальным любопытством.

– Разве вы не чувствуете, что мир уже у ваших ног? – спросил он полушутя. – Как футбольный мяч, ожидающий, когда по нему ударят ногой? Этот нелепый мир так легко привести в движение. Мудрые люди во все времена старались сделать его менее смешным, но безрезультатно: он по-прежнему мудрости предпочитает глупость. Мир – это мяч или волан, готовый лететь куда и когда угодно, лишь бы ракетка была из золота!

– В ваших словах чувствуется горечь, князь, – сказал я. – Вам, вероятно, довелось повидать множество людей?

– О да! – кивнул он энергично. – Царство мое обширно.

– Так, значит, вы владетельная особа?! – воскликнул я в изумлении. – Ваш княжеский титул – не просто почетный?

– Нет, по законам вашей аристократии это всего лишь почетный титул, – ответил он. – А когда я говорю, что царство мое обширно, то имею в виду, что я правлю там, где люди подчиняются влиянию богатства. Если встать на эту точку зрения, разве нельзя сказать: царство мое велико? Или даже почти безгранично?

– Вы говорите как циник, – заметил я. – Но, разумеется, вы не будете утверждать, что за деньги можно купить, например, честь и добродетель?

Он оглядел меня с причудливой улыбкой.

– Я полагаю, что честь и добродетель действительно существуют, – ответил он. – И если они истинные, то их, разумеется, нельзя купить. Но жизнь научила меня, что купить можно все и всегда. Чувства, называемые большинством людей честью и добродетелью, – это самые изменчивые вещи на свете. Выложите достаточную сумму – и они в мгновение ока превратятся во взяточничество и лихоимство! Любопытно, очень любопытно. Признаюсь, однажды я столкнулся с неподкупной честностью, но это было всего лишь раз. Можно попытаться найти нечто подобное вновь, но шансы кажутся мне весьма сомнительными. Что касается моей особы, то, пожалуйста, не воображайте, будто я разыгрываю вас или присваиваю себе чужой титул. Я самый настоящий князь, поверьте мне, и такого происхождения, каким не может похвастаться ни один из ваших древнейших родов. Однако владения мои давно распались, а прежние подданные рассеяны среди всех народов; анархия, нигилизм, разруха и политические неприятности вообще заставляют меня быть довольно сдержанным. К счастью, денег у меня предостаточно, и они помогают мне во всем. Когда-нибудь, когда мы познакомимся получше, вы узнаете обо мне больше. Кроме того, у меня на визитной карточке значатся еще разные имена и титулы, но я предпочитаю самые простые из них, потому что большинству людей непросто произносить иностранные имена собственные. Близкие друзья обычно зовут меня не по титулу, а просто Лусио.

– Значит, вас окрестили… – начал я.

– Нет-нет! – с гневом прервал он меня. – У меня нет крестильного имени! И не ищите во мне ничего христианского!

Он произнес это так категорично, что в первое мгновение я потерялся и не знал, что ответить. После паузы я смог только невнятно пробормотать:

– Вот как…

Он расхохотался:

– «Вот как» – все, что вы можете сказать? Да, и еще раз да! Слово «христианин» меня раздражает. Нет такого существа среди живущих. И вы не христианин: на самом деле никто не христианин. Люди притворяются, и в этом гнусном притворстве больше богохульства, чем у какого-нибудь падшего ангела! Но я не притворяюсь, как они. У меня только одна вера…

– И в чем она состоит?

– О, это глубокая и ужасная вера! – произнес он проникновенно. – И хуже всего, что это правда, – такая же правда, как устройство Вселенной. Но поговорим об этом после! Об этом стоит поговорить, когда мы почувствуем себя подавленными и захотим услышать о вещах мрачных и ужасных. Сейчас же мы почти у цели. Главная забота в нашей жизни (а она главная в жизни большинства) – это получше поесть.

Карета остановилась, и мы вышли. Завидев вороных в серебряной сбруе, к нам бросился швейцар и еще несколько гостиничных слуг. Однако князь прошел мимо них в вестибюль, словно не заметив, и обратился к солидного вида человеку в черном – своему личному камердинеру, который вышел ему навстречу с глубоким поклоном. Я пробормотал что-то о желании снять номер в отеле.

– Не беспокойтесь, мой человек позаботится об этом, – сказал князь небрежно. – Гостиница пуста. Во всяком случае, лучшие номера не заняты, а ведь вы, разумеется, хотите один из лучших.

Слуга, с показным презрением, который обычно выказывают наглые лакеи к беднякам, не отрывавший взгляда от моего ветхого платья, услышал эти слова, и насмешливое выражение его лисьей мордочки разом изменилось. Он подобострастно поклонился, когда я проходил мимо. Меня передернуло от отвращения, смешанного с каким-то злым торжеством.

Я знал, что лицемерная гримаса этого низкого лакея в полной мере выразила то, что мне предстояло увидеть в жестах и поведении людей, принадлежащих к «хорошему обществу». Ибо там оценка человеческих достоинств – та же, что у обыкновенного слуги, и все решают исключительно деньги. Если ты беден и убого одет, тебя подвергнут остракизму и перестанут замечать. Но если ты богат, то можешь носить сколь угодно убогое платье, люди все равно будут искать твоего внимания, льстить и повсюду приглашать, даже если ты величайший глупец или наихудший мерзавец из числа тех, кого еще не повесили.

С такими смутными мыслями я проследовал за хозяином в его апартаменты. Он занимал почти целое крыло отеля – следовавшие друг за другом большую гостиную, столовую и кабинет. Все они были обставлены самым роскошным образом. Кроме того, в его распоряжении находились спальня, ванная и гардеробная, к которым примыкали другие комнаты, предназначенные для камердинера и еще двух слуг. Стол был накрыт к ужину и сверкал драгоценной посудой – хрусталем, серебром и фарфором, а также был украшен корзинами с самыми изысканными фруктами и цветами. Через несколько минут мы сели за него.

Княжеский камердинер исполнял обязанности метрдотеля, и я заметил, что теперь, при свете электрических ламп, лицо этого человека казалось очень темным и имело неприятное и даже зловещее выражение. Однако, прислуживая, он был безупречен: скор, внимателен и почтителен, так что я мысленно упрекнул себя за инстинктивную неприязнь к нему. Его звали Амиэль, и я поймал себя на том, что невольно наблюдаю за его движениями, настолько они были бесшумны: даже его шаги напоминали крадущееся скольжение кошки или тигра. Ему ассистировали два помощника, находившиеся в его подчинении и столь же подвижные и хорошо обученные.

Вскоре я уже наслаждался великолепной едой и пил вино, о котором знатоки могут только мечтать, но никогда так и не попробуют. Я почувствовал себя совершенно непринужденно, говорил свободно и уверенно, и та тяга, которую я испытывал к своему новому другу, усиливалась с каждой минутой, проведенной в его обществе.

– Продолжите ли вы свою литературную деятельность теперь, когда у вас появилось это небольшое состояние? – спросил он в конце ужина, когда Амиэль, поставив перед нами прекрасный коньяк и сигары, почтительно удалился. – И стоит ли ее продолжать?

– Разумеется, стоит, – ответил я, – хотя бы ради забавы. Видите ли, деньги помогут мне добиться известности, независимо от мнения читающей публики. Ни одна газета не откажется от платной рекламы.

– Совершенно верно! Но разве вдохновение не покидает того, у кого кошелек полон, а голова пуста?

Это замечание меня сильно задело.

– Так вы считаете меня пустоголовым? – спросил я обиженно.

– Не спешите, мой дорогой Темпест. Не позволяйте токайскому, которое мы пили, или коньяку, который мы собираемся пить, столь поспешно отвечать за вас! Поверьте, я вовсе не считаю вас пустоголовым. Напротив, ваша голова, судя по тому, что я слышал, полна идей – превосходных, незаурядных идей, которые все эти критики-рутинеры и знать не желают. Но будут ли эти идеи по-прежнему возникать в вашем уме, после того как ваш кошелек стал полон, – вот в чем вопрос. Как ни странно, оригинальность и вдохновение редко оказываются уделом миллионера. Вдохновение, как считается, приходит свыше, ну а деньги – проза жизни! В вашем случае, однако, и оригинальность, и вдохновение могут расцветать и далее, принося совместные плоды, я в этом уверен. Однако часто бывает так, что, когда деньги сыплются к ногам подающего надежды гения, Бог отступает, а Дьявол выходит на сцену. Разве вы никогда не слышали такую поговорку?

– Никогда, – ответил я с улыбкой.

– Ну что ж, разумеется, поговорка дурацкая и звучит тем более нелепо в наш век, когда люди не верят ни в Бога, ни в черта. Однако она указывает, что человек должен выбирать путь наверх или вниз. Гений устремлен вверх, а деньги тянут вниз. Нельзя одновременно парить и пресмыкаться.

– Богатство вовсе не вынуждает человека пресмыкаться, – возразил я. – Как раз деньги – это то, что необходимо для укрепления способности парить. Они поднимают на невиданные высоты.

– Вы полагаете?

Князь зажег сигару с весьма мрачным и озабоченным видом.

– В таком случае, – продолжал он, – я думаю, что вам очень мало известно из той области, которую я назвал бы естественной физикой. Земное влечет к земле, – вы ведь понимаете это? Золото – вещь в высшей степени земная, его ведь добывают из почвы. Далее его отливают в слитки – и это весьма осязаемый металл. Что касается гения, то никто не знает, к какой стихии он принадлежит. Его нельзя извлечь из земли или передать другому. С ним ничего нельзя сделать, им можно только восхищаться. Это редкий гость, он переменчив, как ветер, и, подобно ветру, может смести все принятые в обществе условности. Он, как я уже сказал, принадлежит к явлениям высшего порядка, не имеющим земного запаха и вкуса. И те, кто обладает даром гениальности, обитают на неизведанных высотах. Что касается денег, то это вполне земное явление. Когда у вас появляется много денег, вы спускаетесь с небес на землю и там остаетесь.

Я рассмеялся:

– Честное слово, вы на редкость красноречиво ратуете против богатства. Но сами-то вы необычайно богаты. И вы об этом сожалеете?

– Нет, совсем не сожалею, потому что от сожаления не было бы никакого проку, – парировал он. – А я никогда не теряю времени даром. Но то, что я вам говорю, – истина. Гений и богатство несовместимы. Возьмем в качестве примера меня. Вы и представить себе не можете, какими способностями я обладал некогда… давно… пока не стал господином самому себе.

– Я уверен, что эти способности остались у вас до сих пор, – горячо заверил я своего собеседника, любуясь его благородным лицом и прекрасными глазами.

Странная едва заметная улыбка, которую я уже замечал раньше, осветила его лицо.

– Похоже, вы решили мне польстить! Вам нравится, как я выгляжу? Что ж, моя внешность нравится многим. Но ведь нет ничего обманчивее внешности. А все дело в том, что люди, едва выйдя из детского возраста, начинают притворяться не теми, кем они являются. Упражняясь в этом с юности, мы обучаемся полностью скрывать наши физические оболочки от себя самих. И это поистине мудро с нашей стороны: ведь каждый человек оказывается чем-то вроде брони из плоти, сквозь которую ничего не увидит ни друг, ни враг. Каждый из людей – одинокая душа, находящаяся в заточение. Когда человек совсем один, он понимает и часто ненавидит самого себя. Иногда он даже боится того изможденного жизнью кровожадного чудовища, которое прячется за милой маской – обличьем. Тогда человек спешит забыться, утопить ужас существования в пьянстве и разврате. Иногда так поступаю и я. А вы, должно быть, и не подумали бы обо мне ничего подобного?

– Нет, никогда! – воскликнул я, чувствуя что-то странно трогательное в его голосе и выражении лица. – Вы либо клевещете на себя, либо заблуждаетесь, не понимая собственной природы.

Он тихо засмеялся и небрежно бросил:

– Может быть, и так! Из того, что обо мне говорят, верно только то, что я не хуже большинства людей! Но давайте вернемся к вашей литературной карьере. Так, значит, вы написали книгу? Издайте же ее, и давайте посмотрим, что получится! Если вы хоть раз добьетесь успеха, это будет уже кое-что. Имеются способы устроить все так, чтобы к вам пришло признание. О чем вы написали? Надеюсь, это неприличная история?

– Разумеется, нет! – запротестовал я. – Это повесть о самых благородных жизненных устремлениях и высочайших человеческих упованиях! Я писал ее с намерением возвысить и очистить мысли читателей и по возможности утешить тех, кто понес утрату или оказался в беде…

Риманес сострадательно улыбнулся.

– Увы, так дело не пойдет! – перебил он. – Уверяю вас, так успеха не добьешься. Ваша повесть противоречит духу времени. Вероятно, все можно было бы исправить, если бы вы предоставили критикам, так сказать, «право первой ночи» на нее, как поступил один мой близкий друг, Генри Ирвинг. Да, «право первой ночи» в сочетании с отличным ужином и бессчетным количеством превосходных напитков. В противном случае издавать ее не имеет смысла. Чтобы книга достигла успеха сама по себе, не нужно пытаться создать шедевр литературы: она должна быть просто непристойной. Непристойной в меру, без оскорблений в адрес передовых женщин. При таком подходе границы дозволенного довольно широки. Пишите как можно больше о вопросах пола, о рождении детей, – одним словом, рассуждайте о мужчинах и женщинах просто как о животных, которые существуют только ради размножения, и вас ждет феноменальный успех. Нет на свете ни одного критика, который не будет вам аплодировать, нет пятнадцатилетней школьницы, которая не будет жадно читать написанные вами страницы в тишине своей девственной спальни!

Это было сказано с такой испепеляющей насмешкой, что я вздрогнул и не нашелся что ответить. Между тем князь продолжал:

– Что взбрело вам в голову, мой дорогой Темпест, написать книгу, как вы выразились, «о благородных жизненных устремлениях»? На этой планете нет больше ничего благородного, осталось лишь низкое и продажное. Человек – пигмей, и цели его столь же ничтожны, как и он сам. Для благородства надо искать другие миры. И они существуют! Примите во внимание и то, что люди читают романы для развлечения, а вовсе не для того, чтобы их мысли возвышались или очищались: с этой целью они приходят в церковь и там предаются скуке. И к чему вам утешать людей: они ведь, как правило, попадают в беду по собственной глупости. Они бы и не подумали вас утешать, да что там – не дали бы и шести пенсов, чтобы спасти вас от голодной смерти. Друг мой, оставьте донкихотство там же, где оставили нищету. Живите для себя самого. Если вы сделаете что-нибудь для других, то получите в ответ самую черную неблагодарность. Послушайтесь моего совета и не жертвуйте личными интересами ни для чего на свете.

Он поднялся из-за стола и уже говорил, стоя спиной к пылающему камину и спокойно покуривая сигару. А я смотрел на его прекрасную фигуру и лицо, терзаясь мучительными сомнениями, омрачавшими восхищение.

– Если бы вы не были столь прекрасны собой, я назвал бы вас бессердечным, – сказал я наконец. – Но ваши черты никак не соответствуют тому, что вы говорите. На самом деле в вас нет того безразличия к человеческой природе, которое вы пытаетесь продемонстрировать. Весь ваш вид свидетельствует о душевной щедрости, которую вы не способны победить, даже если захотите. Кроме того, разве вы не пытаетесь всегда делать добро?

Он улыбнулся:

– Всегда! Так и есть, я всегда стараюсь удовлетворить желания человека. А хорошо это или плохо, еще предстоит доказать. Человеческие желания почти безграничны, и единственное, чего никто никогда не желает, – это прекратить со мной знакомство!

– Разумеется, нет! Да разве это возможно для того, кто вас повстречал? – отвечал я.

Само предположение показалось мне столь нелепым, что я рассмеялся.

Мой собеседник посмотрел на меня искоса своим загадочным взглядом.

– Желания людей не всегда добродетельны, – заметил он и отвернулся, чтобы стряхнуть пепел сигары в камин.

– Но вы ведь не потворствуете их порокам? – возразил я, все еще продолжая смеяться. – Это означало бы заиграться, исполняя роль благодетеля!

– Нам, наверное, не стоит продолжать, а то мы забредем в зыбучие пески теории, – ответил князь. – Вы забываете, дорогой друг, что никто не способен определить, что такое порок и что – добродетель. Эти понятия похожи на хамелеонов и в разных странах принимают разные цвета. У Авраама было две или три жены и несколько наложниц, но, как гласит священное предание, он был добродетельнейшим из людей. А у лорда Том-Нодди в современном Лондоне всего одна жена и несколько наложниц, и он весьма похож на Авраама в некоторых других отношениях, но все же его считают ужасным человеком. «Кто принимает решение, когда врачи расходятся во мнениях?» – давайте оставим этот вопрос, мы никогда не решим его. Итак, как нам провести остаток дня? В «Тиволи» выступает одна пышнотелая и хитрая девица. Своими танцами она завоевала расположение дряхлого старичка-герцога. Не взглянуть ли нам на восхитительные изгибы, с помощью которых она добивается прочного положения среди английской аристократии? Или вы устали и предпочтете пораньше лечь спать?

По правде говоря, я был ужасно утомлен, умственно и физически, и измучен волнениями дня. Кроме того, голова моя отяжелела от вина, привычку к которому я давно потерял.

– Честно говоря, я предпочел бы лечь в постель… – признался я. – Но как насчет моего номера?

– О, Амиэль об этом позаботится. Сейчас мы его спросим.

Он коснулся кнопки звонка, и слуга мгновенно явился.

– Готов ли номер для мистера Темпеста?

– Да, ваше сиятельство. Апартаменты в этом коридоре почти напротив ваших. Они не так хорошо обставлены, как было бы возможно, но я сделал их максимально удобными, чтобы провести ночь.

– Большое спасибо, очень вам обязан! – сказал я.

Амиэль почтительно поклонился:

– Благодарю вас, сэр.

Он удалился, а я подошел к хозяину, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Он пожал мою протянутую руку и некоторое время удерживал ее в своей, глядя на меня с любопытством.

– Вы нравитесь мне, Джеффри Темпест, – сказал он. – В вас есть задатки чего-то возвышающего вас над обычными земными существами. И я собираюсь сделать вам довольно странное предложение. Вот оно: если я вам не нравлюсь, скажите об этом немедленно, и мы тотчас расстанемся, не успев узнать друг друга, и, если пожелаете, никогда больше не встретимся. Но если, напротив, я вам нравлюсь и вы находите в моем эмоциональном и умственном складе нечто сообразное вашему характеру, то пообещайте, что станете мне другом и товарищем на некоторое время – скажем, на несколько месяцев. Я могу ввести вас в лучшее общество и познакомить с самыми красивыми женщинами и с самыми блестящими мужчинами Европы. Я знаком со всеми ними и полагаю, что смогу быть вам полезен. Но если в глубине вашей натуры таится хоть малейшее отвращение ко мне, – тут он сделал паузу, а затем продолжил необычайно торжественно, – то ради Бога, дайте этому отвращению излиться в полной мере и позвольте мне уйти. Ибо, клянусь вам со всей серьезностью: я не тот, кем кажусь!

Потрясенный странным видом и манерой речи своего нового знакомого, я какое-то время оставался в нерешительности. От этого момента – о, если бы я только мог знать! – зависело мое будущее. Князь был прав: я чувствовал легкое недоверие и даже отвращение к этому обаятельному, но циничному человеку, и он, похоже, это угадал. Но все подозрения вылетели из моей головы, и я с новой сердечностью пожал ему руку.

– Дорогой мой, ваше предупреждение запоздало! – весело ответил я. – Кем бы вы ни были и кем бы себя ни считали, ваш характер подходит мне как нельзя лучше, и я считаю, что мне очень повезло познакомиться с вами. Старина Каррингтон чрезвычайно удружил мне, сведя нас вместе, и уверяю вас, что буду гордиться вашим обществом. Вы, кажется, получаете странное удовольствие, столь пренебрежительно отзываясь о самом себе! Но старая поговорка гласит: «Не так страшен черт, как его малюют»…

– Истинная правда! – заметил он тихо и задумчиво. – Бедняга черт! Его недостатки, без сомнения, сильно преувеличены духовенством! Значит, нам суждено стать друзьями?

– Надеюсь! Во всяком случае, я не нарушу наше соглашение первым!

Его темные глаза задумчиво смотрели на меня, но и в них, казалось, таилась улыбка.

– Соглашение – хорошее слово, – сказал он. – Будем считать случившееся соглашением. Я собирался помочь вам материально, но теперь вы можете обойтись без этого. Однако полагаю, что все еще могу быть вам полезен тем, что введу вас в общество. И любовь… Вы, разумеется, влюбитесь. Или уже влюблены?

Я ответил честно:

– Нет! Я пока не встретил женщину, которая полностью соответствовала бы моим представлениям о красоте.

Он расхохотался:

– Честное слово, вы не лишены смелости! Так вам подойдет только совершенная красота? Но подумайте, друг мой, ведь сами вы мужчина красивый, хорошо сложенный, но все-таки не вполне Аполлон!

– Это не важно, – возразил я. – Мужчина должен тщательно выбирать жену, преследуя только цели собственного удовлетворения, – точно так же, как выбирают лошадей или вино: совершенство или ничего.

– А женщина? – спросил Риманес с блеском в глазах.

– Женщина на самом деле не имеет права выбора.

Это был мой любимый тезис, и я с удовольствием принялся его развивать:

– Она должна следовать за любым, кто может дать ей надлежащее содержание. Мужчина всегда остается мужчиной, а женщина – лишь его придаток, и без красоты она не может рассчитывать на его восхищение и материальную поддержку.

– Как верно! Как правильно и логично аргументировано! – воскликнул он, сразу став необыкновенно серьезным. – Я тоже не разделяю новомодных представлений о женском интеллекте. Жена – просто пара для мужчины, у нее нет настоящей души, кроме отражения мужской. Женщина лишена логики и не способна ни о чем верно судить. Весь религиозный обман держится на этом чуждом математике истерическом существе. И если принять во внимание, как низко она стоит, то диву даешься, как она сумела натворить в мире столько зла: расстраивала планы мудрейших государей и их советников – мужчин, которым было суждено свыше господствовать над ней! А в наше время она становится неуправляемой в большей степени, чем когда-либо.

– Это всего лишь скоропреходящее поветрие, – небрежно отозвался я. – Неуправляемость – причуда, придуманная несколькими непривлекательными и никем не любимыми особами женского пола. Я очень мало забочусь о женщинах и вряд ли когда-либо женюсь.

– Что ж, у вас достаточно времени, чтобы подумать и поразвлечься с красотками, en passant[3], – сказал он, пристально глядя на меня. – А пока, если хотите, могу провести вас по брачным рынкам мира. Хотя самый крупный из них – это, конечно же, здешняя столица. Великолепные сделки предстоят вам, мой дорогой друг! Лучшие экземпляры блондинок и брюнеток стоят здесь очень дешево. Мы оценим их на досуге. Я рад, что вы сами решили, что мы станем товарищами. Я горд, я бы даже сказал – чертовски горд и никогда не остаюсь в компании человека, если он выразил хоть малейшее желание от меня избавиться. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи! – ответил я.

Мы снова пожали друг другу руки, и еще не успели их разнять, как вдруг яркая вспышка молнии озарила комнату – и сразу грянул ужасающий гром. Электричество погасло, и лишь отблески огня в камине освещали наши лица. Я был немного напуган, а князь оставался совершенно невозмутим. Глаза его блестели в темноте, как у кошки.

– Какая буря! – заметил он. – Зимой такие раскаты довольно необычны. Амиэль!

Вошел камердинер. Его зловещее лицо походило на выступавшую из мрака белую маску.