Упущенный шанс Сталина. Схватка за Европу: 1939-1941 годы

© Мельтюхов М. И., 2021

© ООО «Издательство Родина», 2021

Введение

Главный закон Истории – не сметь лгать, второй – не бояться сказать правду.

Более 75 лет прошло с момента начала Второй мировой войны – крупнейшего военно-политического конфликта XX века, активное участие в котором принимала и наша страна. Как и в любых других событиях человеческой истории, в истории Второй мировой войны скрыто немало тайн. Однако наибольшие дискуссии вызывает период с 1 сентября 1939 г. до 22 июня 1941 г. Это связано как со сложностью процесса формирования двух противоборствующих военно-политических группировок, так и с непрекращающимися попытками официальных историографий представить деятельность своих стран в этот период в более благоприятном свете, чем это было на самом деле. Для российского читателя этот период Второй мировой войны является предысторией другой войны – Великой Отечественной, начавшейся с трагических поражений Красной армии и ставшей одной из самых тяжелых за всю историю Российского государства.

В течение десятилетий историки разных стран в своих трудах стремились дать ответы на вопросы о том, как возникла война, почему относительно локальный европейский конфликт перерос в мировую глобальную войну, кто и в какой степени несет ответственность за такое развитие событий. Конечно, ответы на все эти вопросы давались на основе доступных в момент написания различных работ документов, а также с учетом политической конъюнктуры. Однако источниковая база исторических исследований постепенно расширяется, становятся доступными для историков еще недавно секретные документы. Естественно, это вызывает новые попытки осмыслить появившуюся информацию, уточнить наши знания о прошлом. Ныне этот процесс идет и в российской исторической науке. Стремясь максимально полно осветить все подробности событий, приведших к трагедии 1941 г., отечественные исследователи в 1940–1980‐е годы на основе доступных источников проделали большую работу. Тем не менее начавшееся с конца 1980‐х гг. появление новых документов, расширение доступа к архивным фондам и освобождение историков от жесткого идеологического диктата со стороны властей поставило задачу нового осмысления этой темы.

Отечественная историческая наука не первый раз сталкивается с подобной проблемой. Схожие процессы происходили в ней в XIX – начале XX вв. применительно к исследованию истории другой Отечественной войны – 1812 года. В течение первых 50 лет изучение истории той войны велось исключительно в рамках официальной версии событий, которая подкреплялась личной близостью ведущих историков к трону. Но в 60‐е годы XIX века начался процесс переоценки устоявшихся взглядов, который шел далеко не просто и не безболезненно. Как и теперь, тогда тоже хватало поспешных выводов, хлестких заявлений, превалирования эмоций над существом исторических проблем. Так, в частности, своеобразным протестом против пересмотра устоявшейся версии событий стала всемирно известная эпопея Л.Н. Толстого «Война и мир». Как бы то ни было, к 100-летию войны 1812 г. был издан новый фундаментальный труд, обобщивший итоги исследований и до сих пор сохранивший определенное научное значение. Теперь, спустя еще свыше 100 лет, российская историческая наука может по праву гордиться результатами изучения тех далеких событий, что лишний раз подтверждает всем известную истину – спокойный и беспристрастный анализ всегда предпочтительнее чрезмерно эмоциональных оценок, лишь затемняющих суть дела.

В развитии исследований истории Великой Отечественной войны, видимо, идет схожий процесс. В течение 50 лет в рамках официальной советской версии событий, сформулированной еще в 1941–1945 гг. и закрепленной в выступлениях лидеров Советского государства и Коммунистической партии, было дано описание важнейших событий войны, изданы многие документы тех лет, возникла обширная литература по различным проблемам. Однако постепенно все яснее становилось, что чем больше мы узнаем о событиях тех лет, тем сложнее сохранять в неизменном виде официальную версию. Поэтому постепенно идеологический контроль за изучением этих тем усиливался и к началу 1980‐х годов подавляющее большинство исследований истории Великой Отечественной войны стали походить друг на друга как две капли воды. Естественно, это порождало чувства неудовлетворенности и недовольства у многих историков: ведь что может быть тяжелее для исследователя, чем знание, которое невозможно обнародовать, обсудить с коллегами? Это в определенной степени объясняет тот бум исторических сенсаций, который захлестнул страну во второй половине 1980‐х гг.

В начале 1990‐х годов процесс переоценки истории Советского Союза зашел достаточно далеко, а тезис о «сталинских ошибках», приведших к трагичному началу войны, уже стал общим местом в литературе. К этому времени были введены в научный оборот многие ранее неизвестные факты и документы, но, к сожалению, далеко не всегда уделялось должное внимание обобщению этих материалов. Этот процесс в основном развивался в исследованиях внешней политики СССР 1939–1941 годов на основе заимствования ряда характерных для западной историографии концепций этого периода. И хотя эти исследования, как правило, не использовали значительный массив источников, не связанных напрямую с внешнеполитической деятельностью СССР, их появление стало первым шагом на пути к пересмотру официальной концепции кануна Великой Отечественной войны. Уже в 1991 г. А.Г. Донгаров высказал предположение, что «за событиями первого плана осени 1939 года – лета 1941 года, как будто бы указывающими на активную подготовку к отражению возможной германской агрессии, стояли какие-то сокровенные цели и расчеты Кремля, в которых вариант нападения Германии на СССР просто не предусматривался»[1]. Определенная переоценка военно-исторических проблем кануна войны была предложена в работах Б.Н. Петрова и В.Н. Киселева[2], опубликованных в 1991–1992 гг., которые, однако, не получили должного отклика.

С 1993 г. военно-политические проблемы кануна Великой Отечественной войны оказались в центре дискуссии, вызванной публикацией в России книг В. Суворова[3]. Хотя эти работы написаны в жанре исторической публицистики и представляют собой некий «слоеный пирог», когда правда мешается с полуправдой и ложью, они довольно четко очертили круг наименее разработанных в историографии проблем. За прошедшие годы дискуссия вокруг книг В. Суворова распалась на несколько направлений. Одни авторы просто отвергают его версию. Другие отвергают ее, ссылаясь на целый ряд ошибок и неточностей автора, не имеющих, правда, принципиального значения. Третьи, учитывая спорные и слабые положения этих книг, привлекают для анализа авторской версии новые документальные материалы, которые подтверждают необходимость дальнейшей разработки этих тем[4]. Как ни странно, в ходе дискуссии проявилось стремление ряда зарубежных историков, довольно посредственно знакомых с обсуждаемой проблематикой и советскими архивными материалами, выступить в роли менторов российской исторической науки.

Кроме того, использованный В. Суворовым метод бездоказательных утверждений ныне довольно широко используется в публицистике при обсуждении причин трагедии 1941 года. Так, одни авторы полагают, что причиной этого стал «гениально безграмотный сценарий вступления в войну», которым Г.К. Жуков и С.К. Тимошенко подменили официально утвержденный план[5]. По мнению других, знавшие о слабой подготовке РККА Жуков и Тимошенко пытались оказывать сдерживающее влияние на Сталина, который «рвался в бой». Подобные «гипотезы» не только не способствуют изучению реальных событий, но и фактически препятствуют пониманию общественным сознанием как сложностей реальной ситуации 1941 г., так и необходимости тщательного и всестороннего анализа доступных исторических источников на основе выработки адекватной методики изучения этих непростых проблем.

Как бы то ни было, развернувшаяся дискуссия привела к выявлению новых архивных документов по истории СССР 1939–1941 гг., свидетельствующих, что советское руководство, конечно же, имело собственный взгляд на политическую ситуацию того периода и пыталось использовать ее в своих интересах. Появившиеся материалы и исследования показали, что традиционная официальная версия об исключительно оборонительных намерениях СССР становится все менее обоснованной. Естественно, новый виток дискуссии не избежал определенной политизации. Это было связано с тем, что главными тезисами, которые пытался «доказать» В. Суворов, являются утверждения, что в возникновении Второй мировой войны виноват исключительно Советский Союз, а германское нападение на СССР было «превентивной войной». Несостоятельность этих тезисов уже была неоднократно показана в литературе[6], но сторонники традиционной версии продолжают ссылаться на них, обосновывая этим отказ от рассмотрения варианта советских наступательных приготовлений. Например, О.В. Вишлев полагает, что «стремление доказать наличие у Советского Союза «наступательных» намерений в отношении Германии служит обоснованию старого тезиса о «превентивной войне» гитлеровской Германии против СССР»[7]. Поэтому все, что говорит в пользу варианта «наступательных» намерений Москвы, следует отрицать всегда, везде и несмотря ни на что.

По традиции в развернувшейся полемике продолжается использование ненаучных аргументов. Вместо того чтобы представить аргументированную неизвестными ранее документами и тщательными исследованиями точку зрения на обсуждаемые проблемы, некоторые защитники традиционной версии объявляют идущую дискуссию проявлением «антинаучной тенденции» и призывают «не давать возможности» оппонентам публиковать свои исследования[8]. Это подтверждает мнение Т. Манна, что «мы чаще злимся и возмущаемся, противодействуя какой-то идее, когда сами не слишком уверены в собственной позиции и внутренне готовы принять противоположную сторону». Как правило, сторонники традиционной версии предпочитают вести полемику именно вокруг концепции В. Суворова, что довольно странно, так как в полном виде ее не поддерживает, пожалуй, никто из серьезных исследователей. В результате создается впечатление, что эти проблемы можно рассматривать только с позиций автора «Ледокола» или с точки зрения традиционной версии. Однако это не так, и ставшие доступными документальные материалы и исследования последних лет позволяют предложить и другие концептуальные подходы к обсуждаемой проблеме. Тем не менее защитники официальной версии не останавливаются перед прямой фальсификацией, лишь бы избежать обсуждения проблем 1941 года на основе доступных ныне советских документов и новейшей отечественной историографии. Так, например, поступило руководство Ассоциации историков Второй мировой войны, когда посвященный этим проблемам доклад, обсуждавшийся на заседании 30 декабря 1997 г., был при публикации изложен таким образом, чтобы из него было удалено все, что не соответствует взглядам В. Суворова. Это, видимо, должно было придать большую убедительность опровержениям оппонентов[9].

Более того, в ход пошли и фальсифицированные документы. Так, В.А. Анфилов для обоснования своей традиционной точки зрения ссылается на опубликованные в 15 томе сочинений И.В. Сталина (М.,1997) документы: «Выступление на расширенном заседании Политбюро ЦК ВКП(б) (конец мая 1941 года)» и «Беседа с А.М. Лавровым 18 июня 1941 года»[10]. Первый из них должен подтвердить отсутствие у советского руководства каких бы то ни было наступательных намерений, а второй – показать, что всеведущая советская разведка докладывала в Кремль о намерениях Германии, Японии, США и других стран только самую достоверную информацию. К сожалению, оба эти документа – фальшивки, автором которых, по всей видимости, является В.М. Жухрай, в чьей художественно-публицистической книге они впервые и появились[11]. Анализ содержания текста первого из них показывает, что он является довольно грубой компиляцией из мемуаров Г.К. Жукова и других материалов. Относительно второго документа утверждается, что генерал-полковник А.М. Лавров был начальником разведки и контрразведки и подчинялся лично Сталину. Однако ни один исследователь истории советской разведки не знает о такой странной спецслужбе, да и о ее начальнике тоже. Кстати, генерал-полковник с такой фамилией в 1941 г. также неизвестен. Правда, В.М. Жухрай предусмотрительно пишет, что А.М. Лавров – это псевдоним, то есть перед нами еще один вариант «тайного советника вождя». Содержание его доклада, состоявшегося, по мнению В.М. Жухрая, 12 июня, показывает, что он является компиляцией из материалов современных исследований Второй мировой войны. К сожалению, некоторые авторы некритично восприняли эти «документы» на веру и, вероятно, на них еще не раз будут ссылаться для подтверждения официальной версии.

Описывая реакцию советского руководства на итоги переговоров в Берлине в ноябре 1940 г., В.Я. Сиполс использует сомнительный документ – так называемую «записку управляющего делами СНК СССР Я.Е. Чадаева»[12], которая, как выяснилось, является всего лишь мемуарным свидетельством, содержащим немало неточностей и прямых несоответствий реальным событиям[13]. Опубликованная в 1994 г. «речь Сталина» перед членами Политбюро ЦК ВКП(б) 19 августа 1939 г., содержащая задачу использовать войну в Европе для усиления там советского влияния[14], которая вызвала немало откликов в литературе, как убедительно показал С.З. Случ является фальсификацией французских спецслужб[15]. Правда, была предпринята неудачная попытка доказать факт выступления Сталина для того, чтобы обосновать лживую версию о том, что СССР и Германия «несут равную ответственность за развязывание Второй мировой войны»[16]. Еще одной проблемой историографии советско-германских отношений являются различные предположения относительно переписки или встречи между А. Гитлером и И.В. Сталиным, периодически всплывающие преимущественно в публицистических работах[17]. Однако пока никаких документальных подтверждений этого ни в германских, ни в советских архивах так и не найдено.

Нельзя не отметить, что в отечественной исторической литературе отсутствуют исследования, посвященные комплексному анализу событий 1939–1941 гг. Как правило, этот период рассматривается в разных трудах в качестве простой прелюдии к событиям Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Возникновению этой ситуации способствовало то, что события предыстории войны, как и большинство прочих событий советской истории, должны были рассматриваться в литературе исключительно в рамках официальной версии, под которую подгонялись все новые факты, накопленные за прошедшие десятилетия и отражающие разные стороны этих событий. Первоначально преобладала версия, согласно которой мирная Советская страна подверглась внезапному нападению коварного агрессора. Позднее она была дополнена указанием на то, что нападение Германии привело к столь тяжелым последствиям в силу ошибок Сталина в оценке обстановки. Соответственно, в общественном сознании преобладает мнение, что до 22 июня 1941 г. Советский Союз являлся нейтральной страной, не участвовавшей в идущей войне в Европе. Однако ставшие ныне доступными для исследователей еще вчера секретные документы показывают, что все обстояло намного сложнее. К сожалению, расширение источниковой базы не привело к появлению работ, которые бы обобщали все известные на сегодня факты и документы.

Поэтому, на наш взгляд, ведущаяся ныне дискуссия оказалась в ситуации, когда процесс введения в научный оборот новых документов необходимо дополнить их комплексным осмыслением, что требует формулирования новых концепций участия Советского Союза в событиях 1939–1941 гг. Это позволит, прежде всего, подвести некоторые итоги дискуссии и сделать еще один шаг в сторону более объективной картины истории нашей страны в период Второй мировой войны. Для выполнения этой задачи следует на широком историческом фоне проанализировать внешнеполитическую деятельность советского руководства в межвоенное двадцатилетие и в 1939–1941 гг., его взгляды на события европейской войны, военные приготовления СССР и содержание советской пропаганды. Только подобное комплексное исследование позволит показать, насколько обоснован пересмотр традиционной версии отечественной историографии, и дать толчок дальнейшему изучению этих проблем. Для выполнения этой задачи следует отказаться от двойного стандарта в оценках действий участников событий кануна и начала Второй мировой войны, который исходит из пропагандистских подходов, характерных для советской исторической литературы.

В основе советской пропаганды, а вслед за ней и историографии лежала идея о том, что внешняя политика государства зависит от его внутреннего строя. Соответственно, делался вывод, что политика капиталистического государства исключительно империалистическая, а социалистического государства – сугубо миролюбивая и оборонительная. В 1920–1940‐е гг., когда лишь СССР считался социалистическим государством, эта идея в целом выглядела вроде бы убедительной, но в 1950–1980‐е гг., когда возникла социалистическая система, выяснилось, что далеко не все эти государства обязательно находятся в хороших отношениях между собой, случались даже войны между ними. В данном случае советская пропаганда нашла выход, объявив ряд социалистических стран, которые проводили независимую от Москвы политику, несоциалистическими (Югославия, Китай). С другой стороны, выяснилось, что огромное большинство так называемых капиталистических стран присутствует на мировой арене в качестве статистов и их просто невозможно объявить «империалистическими хищниками». Все это начисто опровергает вышеприведенный постулат о прямой взаимосвязи общественно-политического строя и внешней политики государств. Схожий тезис использует и В. Суворов, полагающий, что именно коммунистическая идеология, которой он приписывает все возможные грехи, была побудительным мотивом советской внешней политики. Чтобы убедиться в несостоятельности этого утверждения, достаточно вспомнить хотя бы такие известные фигуры мировой истории как Тутмос III, Ашшурбанипал, Рамзес II, Навуходоносор II, Кир II, Александр Македонский, Юлий Цезарь, Траян, Аттила, Карл Великий, Чингиз‐хан, Наполеон и т. д. Никто из них не только не являлся членом коммунистической партии, но даже не был знаком ни с одним коммунистом, что, впрочем, нисколько не мешало им создавать великие империи.

В принципе давно известно, что внешняя политика государства зависит, прежде всего, от того, какое место это государство занимает в мировой иерархии. У «великой державы» эта политика одна, у региональной – другая, а у малой страны – третья. Кроме того, следует учитывать и те цели, которые пытается достичь та или иная страна. Например, государство может стремиться сохранить свое положение в мире, а может пытаться повысить свой статус на мировой арене. В первом случае, как правило, преобладают оборонительные методы, а во втором – наступательные. Хотя и в данном вопросе существует определенное различие. Поскольку страны с равным статусом также соперничают друг с другом, то «великая держава» не может просто занять оборонительную позицию, ибо это станет сигналом для других «великих держав» – противник слаб и можно усилить давление на него. Поэтому, чтобы быть в безопасности, «великая держава» всегда должна демонстрировать свою силу и друзьям, и соперникам. Среди самих «великих держав» также существует определенная иерархия. Так, в 1920–1930‐е годы Англия и Франция являлись сверхдержавами (хотя такого термина тогда не использовали – они просто считались ведущими странами мира). Именно такой статус этих стран был закреплен в рамках Версальско-Вашингтонской системы международных отношений. В 1940–1950‐е годы сверхдержавами стали США и СССР, что и отражала Потсдамская система международных отношений.

Хотя межгосударственное соперничество является системообразующим фактором международных отношений, не следует воспринимать «великие державы» лишь в качестве «империалистических хищников», поскольку они выполняют также ряд важных функций – устанавливают и поддерживают мировой порядок, концентрируют ресурсы для кардинального улучшения окружающей среды и технологических прорывов. Как правило, сфера влияния «великой державы» является районом относительно спокойного и стабильного развития. То есть, «великие державы» выполняют функцию лидера, стимулирующего развитие как контролируемого ею региона, так и мира в целом.

Поскольку международная политика, как и всякая политика, есть борьба за власть, любое государство формирует свои интересы на мировой арене в соответствии со своими геополитическими параметрами, ресурсными возможностями, уровнем экономического развития, весом и местом в мировом сообществе и национально-культурными традициями. В наиболее общем виде национально‐государственные интересы любой страны представляют собой триединый комплекс фундаментальных целей:

1. Самосохранение государства;

2. Создание наиболее безопасной внешней среды и

3. Накопление мощи (экономической, политической, военной и т. п.).

Государство обеспечивает свои интересы всеми имеющимися в его распоряжении средствами: политическими, идеологическими, экономическими, дипломатическими и военными. Внешнее оформление национально‐государственных интересов во многом определяется ценностными нормами и идеологией, господствующими в каждую конкретную эпоху. В формулировании национально‐государственных интересов и формировании внешнеполитической стратегии, призванной их реализовать, важное значение имеет система ценностных ориентиров, установок, принципов и убеждений государственных деятелей – восприятие ими окружающего мира и оценка места своей страны в ряду остальных государств, составляющих мировое сообщество.

Во все времена международная политика представляла собой ожесточенную борьбу за контроль над имевшимися ресурсами, которые разными способами отбирались у слабого соседа. Не стал исключением и XX век, в самом начале которого разразилась очередная схватка «великих держав» за новый передел мира и его ресурсов. К сожалению, среди победителей в Первой мировой войне не оказалось Российской империи, которая в силу ряда внутренних и внешних причин переживала острый кризис (Революция и Гражданская война), что привело к ее ослаблению и снижению ее статуса на мировой арене до роли региональной державы. Хотя большевики активно способствовали развалу Российской империи, они смогли создать на ее обломках новое крупное государство – Советский Союз – перед которым стоял выбор: согласиться со статусом региональной державы или вновь вступить в борьбу за возвращения статуса «великой державы». Советское руководство в Москве выбрало вторую альтернативу и активно вступило на путь ее реализации. То, что все делалось под лозунгами миролюбия и усиления обороноспособности, вполне понятно – любое умное руководство старается не афишировать свои истинные намерения.

Поэтому в своем исследовании автор стремился рассматривать советскую внешнюю политику без каких-либо пропагандистских шор, а с точки зрения реальных интересов, целей и возможностей Советского Союза. При этом речь не идет об оправдании или обвинении советского руководства, как это зачастую практикуется в отечественной исторической литературе, продолжающей морализаторские традиции советской пропаганды. Автор полагает, что каждый читатель в состоянии дать собственную оценку описываемых событий кануна и начала Второй мировой войны, исходя из личных пристрастий и этических ценностей. Этот момент следует подчеркнуть, так как в подавляющем большинстве случаев в описываемых событиях действуют две и более сторон, каждая из которых стремится достичь своих целей, отстоять свои интересы. В историографии же преобладает оценочный подход, когда историк, исходя из своих собственных симпатий-антипатий, делит всех участников исторических событий на «хороших» и «плохих» («прогрессивных» и «реакционных» и т. п.), что в итоге ведет к определенному искажению исторической перспективы. Эта ситуация связана не столько со «злонамеренностью» тех или иных исследователей, сколько с идущей из глубины веков традиционно тесной взаимосвязи историографии и пропаганды, что, в свою очередь, базируется на свойственном любому человеку эмоциональном восприятии окружающего мира.

Однако эта особенность человеческой психики является питательной почвой для возникновения и закрепления предвзятого мнения, являющегося наиболее серьезной помехой на пути развития исторической науки, которая, как и любая другая наука, основана на принципе аргументированного доказательства выводов. Поэтому речь должна идти не о разделении участников исторического процесса на «хороших» и «плохих», а о восприятии истории во всей ее полноте как великой драмы, в ходе которой действующие силы отстаивают свою собственную правду и в силу этого в определенном смысле обречены на столкновение. Конечно, такой подход непривычен для обыденного сознания, но только так историк может приблизиться к объективному воссозданию исторической реальности. Поэтому, прежде чем давать те или иные оценки событиям 1939–1941 гг., автор попытался обобщить известные на сегодня материалы с целью предложить свой ответ на традиционный двуединый вопрос любого исторического исследования: как происходили события и почему они происходили именно так? Конечно, это вовсе не означает, что автору удалось найти окончательные ответы на все вопросы и его исследование является «истиной в последней инстанции». В силу многогранности исторического процесса появление работ такого статуса, видимо, вообще невозможно. Свою задачу автор видел в том, чтобы на основе обобщения суммы известных ему фактов беспристрастно проанализировать события кануна и начала Второй мировой войны на уровне взаимодействия СССР и других великих держав и на этой основе уточнить привычные взгляды на проблемы этого периода.