Но не всем так повезло. Многие (и это не афишировалось в прессе) плыли в трюмах кораблей, в тесноте наскоро сколоченных узких кубриков, всё убранство которых состояло из подвесной койки и небольшой тумбочки, которая служила как хранилищем вещей, так и столом, а заодно и стулом.
В этих трюмах плыли чернокожие изгои, все те, кто не смог найти себя в новой и свободной Америке. Частые посетители одиноких скамеек в парках, бездомные, а также те, кто не раз и не два побывал в тюрьмах Америки.
В последний месяц всем федеральным судьям, а также судьям всех штатов больших и малых городов Америки, пришлось изрядно потрудиться. Пенитенциарная система САСШ работала на пределе своих возможностей, освобождая чернокожих заключённых и смягчая им приговоры.
"Чёрный день открытых дверей Синг-Синга", или просто " Чёрный Синг-Синг". Многие смогли изменить свою судьбу, не повторив почина Харриса Смайлера на электрическом стуле, успешно заменив его на прикрученный к днищу корабля обычный железный стул.
Эти чернокожие путешественники не жаловались и особо не радовались плаванию, но они, как немногие, смогли почувствовать на своих шкурах судьбу первых чернокожих рабов, плывших в Америку. Теперь путь лежал обратно, и только в их руках была судьба, горестная или счастливая.
Почти у каждого была бесплатная для них газета, в которой, на первой полосе, была размещена фотография стоящего в полный рост вождя, в страну которого они плыли. Так, по крайней мере, им говорили.
Рассматривая зверскую рожу, испещрённую шрамами, здорового негра, они обменивались впечатлениями со своими сокамерниками, или, правильнее сказать, сотрюмниками. У всех было впечатление только одно, эта зверская рожа, действительно, способна натворить много дел.
– Билл, эй, Билл, – кричал на весь трюм один из негров, – смотри е… лицо, как у тебя, прямо точь-в-точь, и такое же умное. Да, Билл? Ха, ха, ха. Да вы с ним, обязательно подружитесь, ведь вы, как духовные братья, и бабука у него, наверное, такая же, как у тебя!
– Эй, эй, эй, – не надо мне её показывать, а тем более, тыкать в живого человека своим поленом. Иди лучше в клозет, только в тамошнюю дырку она у тебя и влезет, ошибка ты природы. Кому Бог дал мозги, кому красоту, кому здоровья, а тебе, дураку, только бабуку, и той ты пользоваться не умеешь!
Собравшись несколькими колоннами, пароходы пошли параллельными курсами, сопровождаемые лёгкими американскими крейсерами. Переход по Атлантике дался нелегко.
Несколько пароходов были потеряны в результате небольшого шторма, и отнесены южнее и севернее, впоследствии причалив к берегу Либерии. Несколько отстало, в результате различных поломок и прочих, не зависящих от команды, причин. Все они, не догнав основную эскадру кораблей, разгрузились в портах Либерии, отгоняемые французским и английским паровым военным флотом.
Всего в колоннах было сто пятьдесят пароходов, каждый из которых вёз от тысячи до двух тысяч человек. Были и транспортные суда, перевозившие в своих трюмах запас угля, а также продукты питания, пресную воду и предметы обихода и первой необходимости для переселенцев.
Двести тридцать тысяч переселенцев были готовы сойти на африканский берег в районе Либревилля, а также бельгийского Конго, которое, как надеялись американские власти, к тому времени должно было перейти под контроль вождя.
Слухи о том, что Леопольд II уже, практически, не контролирует территорию Конго, за исключением столицы Бома и морского порта Матади на реке Конго, давно уже дошли до конгресса САСШ. О том, что французы разбиты и контролируют только узкую полоску побережья, не смея сунуться дальше портовых сооружений и расстояния дальности выстрелов корабельных орудий, они тоже знали.
С севера, на территорию Габона двинулся немецкий отряд наспех сформированных колониальных войск, в количестве около трёх тысяч человек. Известие о том, что Мамба схватился с неожиданно высадившимися в Матади войсками англичан, дошла до американцев уже по прибытии в Габон.
Высадка английских войск проводилась с разрешения и помощью людей Леопольда II, карательные войска которого приняли в этом посильное участие, и направившего крупный отряд чернокожих бойцов, набранных отовсюду, в верховья Конго и на реку Убанги.
В этом отряде насчитывалось около десяти тысяч слабо вооружённых воинов, большинство из которых обладали только холодным оружием, либо откровенно старым огнестрельным. Командовал ими шотландец Мак-Грегор, свирепый и абсолютно безбашенный человек, реализовывавший в Африке свои, отнюдь не лучшие, черты, вроде вседозволенности и запредельной жестокости.
Лучшие же из наёмников, ушли в составе семитысячного отряда, перехватывать вместе с англичанами войско Мамбы, спешащее домой. Тем не менее, пароходы плыли, продолжая свой путь, и никоим образом не отклоняясь от маршрута. Сопровождаемые военно-морским флотом САСШ, они нагрянули рано поутру, как снег на голову, в Африку, никогда доселе не наблюдавшую столь масштабного переселения.
Две французские канонерские лодки не могли оказать никакого сопротивления американским крейсерам, да они и не имели таких полномочий. Американский представитель, сенатор и конгрессмен Уильям Брайан, помошник главы "Фонда помощи чернокожему населению Америки", тряс листом гербовой бумаги перед губернатором Габона, по совместительству мэром Либревилля, и кричал:
– Это земля принадлежит американскому народу, а точнее, негритянскому населению Америки. А это договор, подписанный министром иностранных дел САСШ и королём Буганды и Дарфура Иоанном Тёмным, предъявившим права на эти земли, фактически захватившим их по праву рождения, являясь коренным аборигеном.
И действительно, на предоставленным американской стороной договоре красовалась характерная подпись вождя, которую срисовали с одного письма, находившегося у Майкла Левинса, переданного ему вместе с изобретениями на патент Лёней Шнеерзоном.
Долго ли подделать печать на государственном уровне. А Мамба? А Мамба будет не против! – уверяли отец и сын Левинсоны. Да и кто будет об этом спрашивать заокеанского короля туземного королевства… Получи и распишись, да радуйся, что теперь у тебя на двести тысяч больше поданных, хороших, умных, работящих чернокожих поданных.
Всё для тебя! Америка страна свободы! Свободы выбора, и без выбора свободы. Получи свободу, распишись здесь… и здесь, иди и… греши. Но помни, твои грехи должны работать на Америку, и только на неё, иначе… Впрочем, мёртвые грешат уже в аду, но вот рассказать об этом будет невозможно, разве что, гораздо позже, когда те, кто отправил в ад, сами придут за тобой следом.
Французский губернатор беспомощно смотрел на толпы чернокожих афроамериканцев, которые, как саранча, устремились по сходням пароходов на берег, быстро заполонив всё вокруг.
– Катастрофик, это катастрофик, – шептали его губы, пока глаза в ужасе смотрели на бывших рабов и детей бывших рабов, похожих на тех, что стояли позади толпы белых, являясь прислугой, из числа местных негритянских народностей.
– Продукты, продукты выгружай, – распоряжался Лутер Ринг, пользуясь расположением сенатора. Весь путь он провел в соседней с сенатором, роскошной, но гораздо меньшей, каюте, со всеми благами цивилизации того времени, пользуя доверчивых селянок, пардон, негритянок, из числа не отягощённых ни умом, ни моралью.
Процесс пошёл. Куда и зачем? Но пошёл!
Глава 4. Разгром. (Бегство).
Прокрутив в голове все свои смерти, и допущенные в них ошибки, я стал организовывать одну ложную батарею, и две боевые, одна из которых была направлена в сторону холмов, получилось как раз по десять орудий. Атаковать я не спешил. Они пришли за мной, пусть и атакуют, как говорится, атакуй, не атакуй, всё равно получишь… нечто нехорошее.
Одна батарея была расположена ближе к холмам. Пулемёты я разделил, один оставил для англичан, другой для наёмников. Принцип «каждой твари – по паре», был ущемлён вполовину. Все свои тысячи я разбил на полусотни и рассредоточил вокруг лагеря.
Время шло. Я сидел на лафете, вытянув в сторону англичан ноги, и "курил бамбук". Бамбук курился плохо. Очевидно, такой же посыл был и со стороны англичан, а также наёмников. О том, что они сидят возле холмов, поджидая удобного случая для атаки, я уже знал.
Один из воинов Жало успел мне об этом доложить, и сейчас я выжидал, когда они соберутся в одном месте, устав от напряжения. Семён Кнут, получив на этот счёт подробные указания, пытался "всухую" пристреляться по холмам.
Не знаю, что уж у него там получалось, но суета была страшная, если не сказать больше. Ну да, бегать – не воевать, ёрш твою мать! Солнце медленно поднималось в зенит, заливая все окрестности жаркими лучами. Я только приветствовал его усилия.
Первыми не выдержали наёмники и начали сосредотачиваться для атаки. Видимо, у них происходила какая-то координация с англичанами. Завизжав в воздухе, нам на голову свалился первый снаряд. И началось.
Показался белый дым, спустя долгую секунду послышался звук выстрела, потом визг проносящегося над головой снаряда, и взрыв, взметающий комки земли, с барабанящим звуком опускающиеся на поверхность. Веер осколков или шрапнели, выкашивал все доступные ему растения, а также, с мерзким хлюпаньем попадал в тела людей, корёжа и разрывая им как мясо, так и внутренние органы.
Открыла огонь ложная батарея Семёна, состоящая из двух боеспособных пушек и пяти жертв криворукости чёрных обезь… пардон, умельцев. Сделав несколько выстрелов и обратив на себя внимание, она замолчала. На позицию, где стояли эти орудия, обрушились снаряды английских батарей, но Семёна там уже не было. Он на всех парах нёсся к бельгийской батарее, громко матерясь.
(Не любителям мата хотел бы пояснить, что это, скорее, бурное выражение негативных эмоций, чем действительная потребность сквернословить, а тем более, в бою.)
Ко мне подскочил очередной гонец, и яростно жестикулируя, стал докладывать о скоплении наёмников и их готовности атаковать нас.
– Прекрасно, просто прекрасно, – произнёс я вслух, – Семён, вали гадов!
Загрохотала тыловая батарея, огонь которой я подхватился корректировать, вскарабкавшись на одинокую акацию, и повиснув на ней в виде гигантского чёрного нароста. Прижавшись к её стволу, для меньшей заметности, я наблюдал разрывы снарядов, падающих то тут, то там.
Общими усилиями, мы стали добиваться попаданий, пока английские артиллерийские батареи яростно перемалывали сухую землю саванны, пополам с брошенными нами неисправными орудиями.
Наёмники, не ожидавшие такого явного надругательства над своей скрытой сущностью, и милой внешностью, бросились было вперёд, надеясь вырваться из огненной ловушки и быстро преодолеть расстояние до нашего лагеря.
Вырваться из ловушки, им, несомненно, удалось, а вот добежать до нас не получилось. Сначала, дружные залпы поднявшихся внезапно из травы моих солдат, несколько проредили их строй, а потом, молчавший до этого, пулемёт внёс своё веское слово в дело разгрома уголовников.
Англичане, также не ожидавшие такого поворота событий, привыкшие к стандартному бою «они нападают, мы их спокойно отстреливаем», принялись лихорадочно выправлять положение, бросив в бой солдат.
Артиллерийские батареи англичан, надрываясь, посылали снаряды в сторону нашего лагеря и моей батареи, но их огонь был неэффективным из-за слабой координации и большого расстояния (пушки-то были лёгкими).
Поняв, что дальнейший огонь по наёмникам бесполезен, я отдал приказ развернуть батарею и, подкатив её ближе к английскому лагерю, открыть огонь. К первой тут же присоединилась и вторая.
Развернулась нешуточная канонада. С нашей стороны огонь был, скорее, беспорядочным, чем прицельным. Английские же батареи были ограничены обзором и собственными войсками, шедшими в атаку, и почти уже добежавшими до нас.
Зато мы не стеснялись и осыпали снарядами и английский лагерь, и атакующие цепи пехотных полков. Каждое орудие стреляло куда придётся, или в кого нравится, но оно стреляло. Хаос поселился вокруг. Никто ничего не понимал.
По моему приказу, посыльные поднимали в атаку полусотни. Полусотни сливались друг с другом, сотни присоединялись к другим сотням. Поднявшись из высокой и жёсткой травы саванны, они, все в боевой раскраске, в пыли и растительных былинках, разнообразном мусоре, собранном на земле, с ползающими по телу насекомыми, собравшимися на них в процессе долгого ожидания, внезапно вырастали перед идущими в атаку английскими воинами.
Стреляя и орудуя штыками, бросались мамбовцы на английских солдат и бельгийских наёмников. Трескотня ружейных выстрелов и артиллерийская канонада начали сливаться в общий гул, вползающий за барабанные перепонки и, казалось, остающийся там навсегда.