– Что-о-о? – брови Винавера поползли вверх.
– Э-э-э… для вас полтора рубля. Но исключительно для вас.
– Послушай, любезный, – холодно произнёс Винавер, пряча бумажник в карман. – Я не буду покупать эти картины. А ты не будешь их продавать. Завтра в это же время, – Винавер взглянул на часы, – приведи сюда этого Шагала. Я хочу с ним поговорить.
14. «Ты – художник!»
Они встретились на следующий день. Винавер, увидев щуплую фигуру Марка удивился его худобе. Попросил показать все работы, какие у того есть. Более часа рассматривал полотна и рисунки. Потом заявил хозяину лавки, что забирает всё, заплатил сто рублей и вывел Марка на улицу.
– Больше сюда ни ногой. И деньги тебе эти не нужны. Я покупаю твои картины у тебя лично – по пятьсот рублей за штуку.
Марк недоуменно хлопал глазами. А когда в его руках оказались полторы тысячи рублей ассигнациями, неожиданно для себя и Винавера… заплакал…
Потом они говорили – долго, несколько часов. Бродили по Невскому, останавливались. Винавер покупал пирожки у торговок – Марк был ужасно голоден и, увлечённый разговором, не замечал, что непрерывно и всё подряд ел.
Наконец, Максим Моисеевич сказал:
– Послушай, Марк. Ты – художник. Большой и очень талантливый живописец. И тебе надо учиться не здесь. Тебе надо в Париж… Ты поедешь туда немедленно. Я заплачу…
В 1926 году Шагал, живший в Париже, узнал о смерти Винавера. И написал: «С большой грустью скажу сегодня, что с ним умер и мой близкий, почти отец. Всматривались ли вы в его переливчатые глаза, его ресницы, ритмично опускавшиеся и подымавшиеся, в его тонкий разрез губ, светло-каштановый цвет его бороды пятнадцать лет тому назад, овал лица, которого, увы, я, из-за моего стеснения, так и не успел нарисовать. И хоть разница между моим отцом и им была та, что отец лишь в синагогу ходил, а Винавер был избранником народа, – они всё же были несколько похожи друг на друга. Отец меня родил, а Винавер сделал художником. Без него я, верно, был бы фотографом в Витебске, и о Париже не имел бы понятия».
15. Париж
У каждого состоявшегося человека есть свой счастливый случай и свой ангел-хранитель, благодетель, исполнитель заветного желания. В жизни Шагала им стал Максим Моисеевич Винавер. Этот красивый умный человек в своей жизни сделал много добрых дел. Открытие Шагала, помощь этому погибающему от голода и нищеты таланту – одно из самых великих, самых добрых…
Очень скоро всё переменилось. Обладавший большими связями (и, к слову, совсем небогатый) Максим Моисеевич добился того, чтобы Шагал стал стипендиатом Петербургской художественной академии. Правда, позже выяснилось, что ежемесячную стипендию Винавер высылал Шагалу… из собственных денег. И Марк об этом узнал слишком поздно, чтобы отблагодарить своего спасителя. Да, и как за такое отблагодаришь?
Поначалу ужасно стеснительный Шагал отказывался ехать в Париж. Винаверу пришлось даже убеждать его. Но… долго отказываться от своего счастья неспособен никто. И в мае 1911 года Марк Шагал отправился в Париж.
Он хотел снять в центре Парижа светлую студию – деньги у него на это были, а снял крошечную квартирку на авеню Мэн. В конце концов Шагал оказался на Монмартре, в знаменитом общежитии художников «Ля Рюш» – «Улей», среди себе подобных начинающих живописцев, нищих талантов, будущих классиков. Деньги вскоре закончились. Несколько тысяч рублей, которые Винавер заплатил за его первые картины, Марк потратил на новых друзей. Он попросту накормил голодных и одел раздетых. И шумный богемный «Ля Рюш» это оценил.
16. «Ты мой второй Витебск»
Вечный вопрос, который мы безответно задаём сами себе – для чего ты живёшь… Ответа на него не было и у Шагала. Какой умный человек может ответить на него (а если может, умный ли он, задающий этот риторический вопрос)? Но всё же одна фраза, давно ставшая банальной, у него была всегда наготове – чтобы увидеть Париж.
Марк обожал этот город. Боготворил, превозносил, восхищался им. Свою любовь к Парижу он выражал парадоксальной смешной фразой – «Париж – мой второй Витебск». И не лукавил! Шагал, вообще, был очень непосредственным, искренним, открытым человеком. Он всегда говорил то, что думал. И говорил красиво, очень умно, афористично. Это легко понять из его автобиографической книги и статей (если удастся их отыскать). Писателем (и, добавим, поэтом) Шагал был замечательным. Действительно, очень хорошим, безумно талантливым, обладающим лёгким и точным слогом…
Так вот, Париж стал его настоящей музой. Гуляя по осеннему Парижу, Марк вспоминал Витебск. И вернувшись в бедлам «Улья», рисовал летающих мужчин и женщин, свой родной город, обитателей еврейского местечка. И признавался, что без парижского воздуха, без этого бесконечного праздника души, без светлой щемящей грусти парижских улиц ничего бы не было – ни картин, ни самого художника Марка Шагала.
Париж стал для него огромной мастерской. И местом, в которое он раз и навсегда влюбился – как в женщину.
17. «Ля Рюш»
В начале ХХ века общежитие «Ля Рюш» являло собой жалкое зрелище. Комплекс полуразрушенных зданий, в котором ютилась сотня нищих художников. Общие кухни, условные удобства и – светлые, просторные, ужасно замусоренные всякой художественной рухлядью (поломанными мольбертами, засохшими кистями и красками, обрывками холстов, колченогими табуретами) студии. В эти студии приходили прекрасные девушки – такие же нищие и весёлые, как сами художники. Это были натурщицы и по совместительству подруги начинающих и ещё совсем безвестных живописцев. Они позировали своим кавалерам за бутылку вина и пару франков (если у художников появлялись хоть какие-то деньги, они ими охотно делились).
Шагал словно попал в родную среду – как рыба в свежие речные воды. Весёлого, щедрого еврейского юношу, который несколько лет «воевал» с французским языком, да так и не смог избавиться от русского акцента, Марка любили всем сердцем. Когда из Петербурга приходили деньги (от Винавера), Марку устраивал настоящий праздник. «Улей» окутывался ароматом жареной курочки. В ближайшей лавке закупалось дешёвое вино. И начинался пир.
А кто сидел за общим столом? Художники – Шагал, Архипенко, Кикоин, Сутин, Штеренберг, Цадкин, Модильяни, Леже. Поэты Аполлинер, Сандрар, Жакоб, Сальмон… Весь цвет европейской культуры ХХ века! Но тогда – совершенно неизвестные имена.
18. Его необыкновенные друзья
С друзьями ему везло просто необыкновенно. И всё благодаря тому, что Шагал сам был чудесным человеком, который как магнит притягивал к себе ярких, талантливых, добрых и щедрых. Таково уж было свойство его натуры…
То, что Шагал делал, поначалу не находило понимания, но ровно до той поры, пока молодые коллеги ни раскусили самого Марка. И любовь к молодому художнику из России перекинулась на его картины. Мало кто отстаивал картины Шагала перед критикой (а Марку доставалось частенько) с такой горячностью, как обитатели «Ля Рюш». О, за Марка шпаги были готовы обнажить многие из этого разношёрстного братства!
Впрочем, за себя мог постоять и Марк. И не ответной руганью, а вполне логичным объяснением. Однажды в 1912 году из России в Париж приехал журналист Анатолий Луначарский, корреспондент газеты «Киевская мысль» (да, да, тот самый). Он спросил, зачем Шагал на своей картине поместил на крыше дома в Витебске старого еврея. И Шагал ответил: «Потому что это не выдумка. У меня был дядя, который, когда ел компот, забирался на крышу, чтобы его не беспокоили». Вот так.
Луначарский стал одним из друзей Шагала. А потом появились влиятельные друзья в Петербурге и в Москве. В 1912 году Шагал выслал свои первые парижские полотна на Осенний салон в Петербург, где они были выставлены вместе с работами группы «Мир искусства». А в 1913 году картины Марка были представлены в Москве на выставке «Мишень».
Марк Шагал постепенно становился известным живописцем.
19. Известность
Для творческого человека, будь он писатель, композитор или художник, нет ничего хуже безвестности. Ибо главный мотив творчества – самовыражение, стремление поделиться с людьми своим видением мира. Работать в стол способны лишь очень мужественные и верящие в свой талант люди…
Шагалу повезло и в этом. За четыре года, проведённые им в Париже, он превратился из провинциального никому не известного начинающего художника в оригинального живописца-новатора, картины которого вызывали всеобщий интерес. У Шагала появились первые покупатели, которые обеспечивали его существование. Потихоньку раскачивалось дело и с выставками, а художнику такого уровня выставки – что воздух. Но… не сразу, постепенно, с некоторым скрипом.
Проблема заключалась в художественном стиле Шагала – ни на что не похожем мире, созданным его воображением. Как высокий профессионал Марк Захарович (всё же неудобно называть «нашего Шагала» на европейский манер одним именем) мог работать в любой технике. Но его привлекал именно примитивизм, который, по его мнению, полностью освобождал воображение от пут условностей традиционной живописи.
Для понимания и приятия картин Шагала требуется определённая подготовка. В его полотна нужно всматриваться (как говорят сегодня, «включать голову»). Это же не созерцание, не просто наслаждение высоким искусством. Это совместная работа художника и зрителя. Образ рождается в воображении того, кто смотрит. Живописец лишь даёт толчок, некие начальные рамки. Картины Шагала и не картины вовсе – это целые истории, рассказы в картинах. Полёты во сне и наяву.
20. «Сюрнатурализм»
Удивительный стиль Шагала, которому не было названия, определил Гийом Аполлинер (обожавший, к слову, творчество Марка Захаровича).
Однажды в мастерскую Шагала в «Ля Рюш» заглянул Аполлинер. Это было обычным делом – комнаты художников и их студии не запирались. Если кому-то нужно было что-то взять, например, поесть или выпить, то обитатели «Улья» просто заходили к друзьям, ели или пили. Дурным тоном считалось лишь анонимное посещение, взял что-то – скажи, что взял, тогда никаких претензий. Это же были настоящие друзья… Так вот, Аполлинер зашёл к Шагалу, подвинул пустующий табурет, сел и стал всматриваться в незаконченную картину, над которой Марк Захарович тогда работал.
Здесь необходимо сделать одно отступление. За четыре года пребывания Шагала в Париже Марк Захарович написал… несколько сотен картин! Подсчитать точно невозможно. Работы Шагала не систематизированы до сих пор, его наследие столь же колоссально, как и наследие Пикассо, создавшего около 80 тысяч произведений. И это только картины, а были ещё и карандашные рисунки и черновые наброски…
Аполлинер просидел около часа. Его лицо было напряжено и даже покраснело. Потом он поднялся, смущённо пробормотал: «Сверхъестественно!». И выбежал вон.
На следующий день Марк Шагал получил от Аполлинера письмо и стихи, посвящённые художнику. В этом письме Аполлинер назвал стиль Шагала «сюрнатурализмом» – то есть «сверхнатурализмом». Ответом другу стало полотно Шагала «В честь Аполлинера».
21. Берлинская выставка
К 1914 году положение 27-летнего Марка Шагала в современной европейской живописи настолько утвердилось, что его уже называли родоначальником «нового экспрессионизма». И это не было преувеличением – начав свои эксперименты в живописи, Шагал открыл дорогу новым течениям, став предтечей экспрессионистской и сюрреалистической живописи.
Он уже не был так беден, как четыре года назад. И с благодарностью отказался от стипендии Винавера, написав Максиму Моисеевичу трогательное письмо с благодарностью и заверениями в искренней любви. Марк Захарович уже мог себе позволить снять хорошую уютную квартиру где-нибудь в центре Парижа, но… оставался в «Ля Рюш», не в силах расстаться с друзьями.
Впереди было грандиозное и крайне важное для Шагала событие. На июнь 1914 года в Берлине была запланирована его первая персональная выставка. Несколько десятков самых удачных (с точки зрения Шагала, на самом деле неудачных у него и не сыскать) картин были вывешены в зале редакции художественного журнала экспрессионистов «Штурм», с которым сотрудничал Марк Захарович.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
