Девочка без прошлого
Я ей не отказал.
Я принялся за чтение и вскоре так увлекся, что потерял ход времени. Было забавно вспоминать ранее полученные впечатления. Печаль, радость, страх, любовь: все крутилось в одном водовороте. Алина тоже проникалась происходящим. Во время чтения я не видел ее лица, но иногда мне приходилось останавливаться, чтобы перевернуть страницу, и тогда я смотрел на нее и чувствовал, как она переживает. Как она смеется. Как она ждет. Мне было приятно ощущать себя в роле рассказчика. Пусть придумал «Оливера Твиста» не я, повествование исходило от моего лица и в этом имелась своя прелесть. Наверное, мне, как и любому другому человеку, просто нравилось быть услышанным. Сей процесс я старался превратить в симфонию – создать в нем нечто такое, что еще больше бы зацепило слушателя. И у меня получалось. Понемногу, вчитываясь в текст, я все глубже забирался в иной мир. Туда же последовала и девочка.
За три часа, что мы провели вместе с Диккенсом, Алина лишь несколько раз поменяла позу. Глаза ее не смыкались. Я подумал, что пройдет еще пара часов, мой язык превратится в тряпку, губы станут сухие, как бумага, а она все так же будет сидеть и слушать. Я сказал, что устал, и сейчас нам нужно поужинать, закончить с вечерними процедурами и ложиться спать. Девочка вздохнула, словно сожаления, что мультик оборвался на самом интересном месте, но возражать не стала. За ужином я поинтересовался, почему она выбрала именно эту книгу. Ведь там были другие. Были новенькие, в красивом переплете и с яркими обложками. Например, книга «Шел по городу волшебник». Сказочная, легкая история про то, как к мальчику попал коробок с волшебными спичками.
– Но это же все придумано, – сказала Алина. – Волшебных спичек не бывает.
– Не бывает, – подтвердил я. – Но и «Оливер Твист» тоже придуман.
– А вот и нет, – она покрутила головой. В обращении с вилкой, никаких продвижений не наблюдалось. Я подумал, не взяться ли мне за ее обучение как следует, но потом вдруг вспомнил, что она не мой ребенок и порыв иссяк. В конце концов, ей осталось провести в моем обществе (скорее всего, в самом лучшем обществе за ее коротенькую жизнь) день-другой. Потом все вернется на свои места. – Она не придумана, – заверила меня девочка. – И все, что там рассказывается – не плод воображения. Все случилось на самом деле, просто многие дети из хороших семей, не воспринимают другую жизнь. Они не знают, что такое быть воспитанными не по своей воле.
– Да? – удивился я. – А откуда об этом знаешь ты?
– О чем именно?
– О воспитании, – повторил я. – Ты говорила о воспитании не по своей воли. Я бы сказал, что все мы в детстве подчинены не своей воле. Родители решают за нас, как быть и чем заниматься. Поэтому в чем-то все дети едины.
– Но не во всем, – Алина переложила вилку в другой кулак. От перемены рук ничего не поменялось. – Когда тебя ругают за то, что ты не хочешь что-то делать – это одно. А когда тебя за то же бьют – совсем другое, – она прожевала и уточнила: – Совсем другое воспитание.
– И тебя когда-то так воспитывали? – спросил я.
– Когда-то… – ответил девочка. – Давно-давно.
– Твои родители?
– Ага.
– Значит у тебя все же есть родители?
Она кивнула.
– И где они сейчас?
Алина пожала плечами.
– Они живут в Новороссийске? Они знают, что ты сбежала?
– Они живут… везде, – пробормотала она с некоторой растерянностью. С каждым словом девочка как будто бы засыпала. – Мне понравилась книжка, потому что в ней есть много таких, как я. Больше, чем ты думаешь.
– А сколько, по-твоему, я думаю?
– Ну, один, может – два.
Я с ней согласился. Так и было. С первых страниц книги меня заинтересовали судьбы лишь двух ребят – главного героя Оливера и его друга Дика. В последствии к ним прибавится еще один персонаж, но он будет уже не ребенком, и до него мы еще не дочитали.
– Знаешь, я не могу понять одну вещь: в аннотации не написано, что в книге есть такие же как ты. Как ты догадалась о ее содержании? Кто-то раньше читал ее тебе.
– Нет, – она покрутила головой и заерзала на стуле. – Мне показалось.
– Показалось?
– Да. Показалось. Мне многое кажется, – сказала она с таким выражением лица, что меня бросило в дрожь.
– Объяснись, – потребовал я. – Подробнее. Что именно тебе кажется?
– Все, – вздохнула девочка. – Вот, например, сейчас мне кажется, что ты только и ждешь, когда бы отвести меня назад.
– Глупости. Может такое желание сопровождало меня вчера… но лишь потому, что я не знал, что делать и был немного не в себе. Сегодня я собрался. Мы прекрасно провели время, и я даже впервые за последние несколько лет почувствовал себя… веселым, – тут я не соврал. Рядом с Алиной, действительно, было нечто такое, чего я не получал ни от кого другого. Она словно излучала энергию, а я поглощал ее и был сыт.
– Но ты же все равно хочешь отвести меня назад в детский дом. Я тебе мешаю.
– Дело не в этом, – я упер кулаки в стол. – Дело в другом. Ты – не мой ребенок. Меня могут арестовать, если уличат в каких-либо несоответствиях. А их полно. Взять только одежду.
– А, если бы не было никаких несоответствий? Ты бы меня оставил?
– Может быть и оставил, – неуверенно произнес я. – Но несоответствия есть. Даже, если их не придумывать.
Несколько минут мы молчали. В доме точно навеки погрязла тишина. Когда такая тишина возникает после неоконченного диалога, между собеседниками становится мрачно. Я уже не надеялся разговорить девочку, и, наверное, мы бы так и уснули с открытыми глазами на кухонном столе, но тут она сказала:
– А еще мне кажется, что завтра случится… беда.
Я почувствовал, как по спине бегут мурашки, и поймал себя на мысли, что верю ей на слово.
Глава 4
Цементный завод
Цементный завод «Октябрь» был одним из старейших предприятий Новороссийска, и когда-то о его славе слагались легенды. Нынешние времена многое поменяли в его структуре, и теперь вместо легенд о славе ходили легенды о его скорой кончине. Пять лет назад, когда я устроился сюда на работу, дела у предприятия уже были плохи. Оборудование старело, затраты росли. Завод затягивало в долги, и честные трудолюбивые люди, изо дня в день отдававшие на работе силы и здоровье, изменить ситуацию не могли.
Когда приходит время перемен, влияние распространяется на всех. Без разницы, какую должность занимает человек и без разницы, насколько он глуп или умен. К две тысячи семнадцатому году все так и было. О закрытии завода говорили даже птицы, пролетающие над печными трубами, и еще с лета я начал думать, стоит ли ждать сокращения рабочих или уйти по собственному желанию. Вероятно, я бы прибегнул ко второму варианту, потому что не дорожил ни своей должностью, ни зарплатой, но, взвешивая все за и против, и толком не зная, куда идти дальше, я медлил и теплился надеждой, что вскоре все изменится к лучшему. А теплился я еще и тем, что у нас был замечательный коллектив с одним необычным руководителем. Все звали его Чарок.
Витек-Чарок. Человек-активист, рьяный, инициативный, заводной, решительный, бойкий. Можно еще долго перечислять, что умещалось в его многогранной личности, и что притягивало к нему весь завод, в том числе и паклю должностных лиц, для меня же Чарок был и остается лучшим душевным компаньоном. Человеком, с кем можно поговорить на любую тему, кто найдет в любой ситуации компромисс и кого не пугали никакие проблемы. А еще мне нравилось, как он рассуждал о женщинах. И надо заметить, что на теме женщин мы с ним и сдружились.
Чарок был женат четыре раза. От каждой жены имел по одному ребенку, и в то время, как любой потомственный разведенный мужчина выставляет виновной во всех грехах женщину, Чарок относился к этому совершенно иначе. Свои разводы он считал таким же достоянием, каким завод считает произведенный цемент. С детьми он регулярно виделся, и каким-то невероятным образом, сдружил их между собой, и даже изредка возил на футбол в Краснодар. Я представить не мог, какими качествами должен обладать человек, чтобы четыре раза жениться, четыре раза развестись, и по-прежнему оставаться в доверии у своих бывших жен.
Таким мог быть только Чарок. Худощавый, вечно небритый, в сером рабочем комбинезоне, в каком я впервые увидел его пять лет назад, и в каком он пребывал до сих пор – Чарок встречал каждого, кто проходил мимо мельниц. Живая улыбка, светящиеся глаза. Я заступал на смену, а он уже стоял на пороге цеха, откуда осуществлялось управление камнедробилками, и махал мне. Звал, чтобы я зашел на пару минут. Сам он не мог отлучаться из цеха, несмотря на то что работы там не было никакой. Только смотри на приборы и думай о своем. Конвейер никогда не останавливался. Дробилки надрывались, но сбоев не давали. Кроме того, за пультом управления всегда сидел оператор, но даже в таких условиях, Чарок предпочитал оставаться на месте и своими глазами следить за помолом горной породы. Вот такой он был руководитель.
Осенью две тысячи семнадцатого года ему должен был исполнится сорок один год.
Возвращаясь к теме женщин, я помню, что нашей первой встречей послужил эпизод, когда он спросил меня: «Ты здесь новенький?». Я сказал: «Да». И он продолжил: «Выглядишь так, будто тебя кто-то бросил». Вот тогда-то я и понял, что Чарок никогда не держал ничего в себе. Если ему хотелось что-то сказать, он говорил, и порой от него можно было услышать гораздо больше, чем увидеть в зеркале. Он читал людей, как открытую газету, и не было смысла что-то от него скрывать. Головой ли, сердцем – он все равно все узнает.
О том, почему я выглядел, как брошенный, я поведал Чарку в конце первой недели. У меня была подруга, но мы расстались. Я пережил прекрасную сказку с печальным концом, о чем по сей день, жалел. Мне было грустно и одиноко, потому что мысли о девушке никак не хотели меня покидать. Что еще можно добавить в такую историю? Чарок не заставил долго ждать ответ. Человек, женатый четыре раза и столько же разведенный, сказал:
– А если бы вы не расстались, стало бы лучше?
И тут я задумался. К двадцати семи годам у меня было две девушки. С одной я провел очень мало времени, с другой чуть подольше. В обоих случаях у нас ничего не сложилось, но что я почерпнул из своего опыта так это то, что любовь дьявольски коварна. И если для кого-то она воплощение цели и главная радость жизни, то для меня все состояло иначе. Любовь разочаровывает, когда понимаешь, что откат после нее гораздо сильнее, чем приятные чувства во время нее. Любовь – все равно что березовая хворостина – либо лупит, либо щекотит. Щекотку ты сразу забываешь, а синяки от ударов живут годами. В двадцать пять лет, после первого расставания, тех синяков было не много. Я отделался малой кровью, но уже тогда решил, что надо быть осторожнее. А вот Чарок со своей колокольни лишь усмехнулся, потому что для него, что любовь, что камни дробить – разницы не имело.
– Не знаю, – ответил я и, понимая, что врать товарищу бесполезно, продолжил: – У нас совсем все было плохо. Я ее ревновал. А она… Наверное, она меня не любила. Не было никаких чувств.
– О чем же ты жалеешь?
– О том, что упустил красивую девушку.
– Прям, такую красивую???
– Да.
– Значит, ты любил ее только… – тут он притормозил. – Потому что она была красивой? Я верно понял?
– Наверно, да.
– И за что же любить такую девушку, которая кроме, как внешностью, тебя ничем не цепляет?
– Она веселая… – сказал я. Больше ничего в голову не шло.
– А что тебе в ней не нравилось? – поинтересовался он. Чарок спрашивал исключительно те вещи, о коих я обычно рассуждал молча.
Когда любишь все сводится к тому, что ты пьян, слеп и сам себе ничего объяснить не можешь. Но проходит время и кое-какие вещи приобретают новые цвета. Порой они очень болезненны.
– Она была привязана к беспутной жизни. Отсюда и немалое количество парней, с кем она переспала. Конечно, это не мое дело, и прошлое есть прошлое и ворошить его не стоит, но кое-какие вещи для меня все-таки оставались важны. Она была слишком безропотна и напоминала стрекозу из басни Крылова. Жила одним днем, потому что завтра для нее не существовало. И мне это очень не нравилось. Очень…
После той беседы Чарок сказал, что тоска по прошлому сродни тоске по будущему. Чтобы не было ни того ни другого, надо было либо забыть о старом, либо не думать о новом. Так, по его мнению, должна складывать жизнь. Разумеется, я ему не поверил, но, когда я все же последовал его совету, произошло чудо. Мысли о прошлой подруге оставили меня. Грусть и печаль ушла, и я будто бы задышал полной грудью.
Где-то месяца через три после того случая мы обсуждали ту же тему, только ни о ком конкретно не говорили. Я выражал недоумение по поводу того, почему молодых девушек привлекают парни, у кого на лбу написано, что от него хорошего не ждать, но первое время он будет классным. У кого в кармане ничего, зато язык вертится, как веретено. От кого за версту веет лестью и притворством, хотя уверенности в своих силах не занимать. Этот список можно продолжать бесконечно, и Чарок меня остановил, чтобы сказать одну мудрую вещь.
– Ты же играл в футбол?
– Играл.
– А что в футболе важно?
– Команда.
– Команда! – сделал ударение он. – Посмотри со стороны на такую картину: бежит молодой резвый паренек. Обыгрывает одного, второго, третьего, обгоняет еще двух, и перед самыми воротами мяч выскакивает у него из-под ног и достается другой команде.
– Представил.
– А теперь представь другую картину: тот же паренек, только повзрослевший, опытный, бежит по тому же полю, с тем же мячом, только уже не так бодро, как раньше. Возраст отнимает силы, зато в голову закрадывается истина: он не один на поле. Рядом с ним десяток таких же ребят, с той же целью и с таким же рвением забить гол, как и у него. И вот он, вместо того чтобы кого-то обгонять и обыгрывать, отдает пас партнеру. А партнер другому партнеру, и так, сэкономив силы, они забивают гол.
– Ага, – кивнул я.
– Суть в том, что мы люди, – наконец, сказал Чарок. – И умнеем мы не сразу. Надо сначала загубить себя взамен на кратковременное удовольствие, а потом всю жизнь потратить на работу над ошибками.
«Неужели мир так устроен, – недоумевал я, – чтобы сделать правильный выбор, сначала необходимо ошибиться».
– И девушки такие же, – довершил он. – Глупые, потому что им хочется все и сразу. Но это проходит. Какие бы ошибки не совершали женщины, их все равно будут любить.
Сперва я не понял его слова, но вскоре до меня дошло: мужчины так же зависимы от женщин, как женщины от мужчин. Кто придумал эту взаимосвязь, хорошо поиздевался над людьми, потому как он создал то, что заставляет людей нервничать, но любить. Гениальный и никогда не затухающий механизм.
Можно еще долго перечислять наши разговоры, все они будут сводиться к одной сути. Я в чем-то кого-то обвинял, потому что чувствовал обиду или недопонимание, а Чарок объяснял мне суть, после чего на ту или иную ситуацию я смотрел совсем иначе. Проще. Без злобы и зависти. Чарок мог объяснить все. Его советы помогали жить, и, если у кого-то из нашего коллектива случалась проблема, мы бежали к нему, рассказывали все до последнего слова и зачастую получали грамотное решение.
В тот ноябрьский день, когда печальное осеннее солнце выглянуло из-за туч, я специально пришел на завод раньше своей смены, чтобы рассказать Чарку о девочке. Кроме него поделиться секретом я ни с кем не мог. А поделиться было необходимо, потому что внутри меня все горело, и я не знал, что делать.
Чарок слушал внимательно, не перебивая. Когда я закончил, он ответил:
– Значит, ты теперь в роле отца.
– Я эту роль не выбирал, – слова дались мне не легко. – И сейчас не знаю, что делать.
– Нечего делать не надо, – смело заверил он. – Если девочку никто не ищет, следовательно, она не пропала.
– Как не пропала? – не понял я. – Она мне сказала, что сбежала. Где-то ее точно ищут. Только ищут как-то не стандартно. Тихо и скрыто. Не так, как обычно.
Чарок сделал жест, призывая меня успокоиться.
– Дети часто врут, – сказал он. – Может быть ни с какого детдома она и не сбежала. В крупных городах много малолетних беспризорников; один из них тебе и достался.
Он пожал плечами.
– Согласен, хорошего мало, но, прежде чем делать выводы, присмотрись к ней, – Чарок покачал головой. – Ты ведь так и не позвонил в полицию?
– Нет.
– Ты все сделал верно.
До этого я был убежден, что все сделал неправильно.
– В детстве моя мама говорила, что детей приносит аист, – сказал Чарок, поглядывая то на меня, то в окно на конвейер. – Только я ей не верил. И не из-за того, что аисту слишком тяжело тащить ребенка. Просто, ее мнение не вязалось с моей реальностью. Вот, если бы она сказала, что детей приносит дед-Мороз, я бы поверил. Дед-Мороз не раз приносил нам хорошие вещи. Аист для подобной работы совсем не вязался у меня в голове. Однако, мама не отступала и уверяла меня, что это действительно так, – он приподнял брови, будто говоря: «Не веришь? Поверь» – Меня тоже приволок аист, и они приняли меня в семью вместе с братом, которого тот же аист принес годом ранее.
– У тебя есть брат?
– Да, – кивнул он, отвлекаясь от рассказа. – Он живет в Верхней Баканке. Рядом с рекой. Отстроил себе дом после наводнения и живет там с женой и двумя детьми. Мы с ним редко видимся. Но я о другом, – Чарок прочистил горло, и, прищурившись, остановился на сером небе за окном. Солнце с трудом проглядывало сквозь плотные тучи, а Чарок с трудом выкладывал очередной пример, оказавшийся не совсем обычным, но очень обстоятельным. – Есть такое суждение, что сей чертов аист никогда не ошибается адресом. Вот я, о чем. Если ребенку суждено появиться в том доме, значит суждено.
Я откинулся на спинку стула. Чувствовалось облегчение после того, как история с Алиной открылась еще одному разуму. Я провел с девочкой уже две ночи, ощущая на плечах невиданный ранее груз, и когда груз облегчился, понял, что сидеть бывает приятно, равно, как и стоять. Все дело в мыслях. В восприятии.
– Кто-то из соседей знает что-нибудь о тебе? – поинтересовался Чарок.
– Я с соседями не общаюсь. И они меняются каждые полгода. Там ужасный район. Кругом нелегалы, беженцы и гастарбайтеры. Их самих дома не застанешь. Работают день и ночь за копейки.
– Хорошо, – он провел по шершавому подбородку, будто стирая крошки. – Значит, никто не знает, есть ли у тебя семья или нет, чем ты занимаешься и все в подобном роде?
– Нет, – я помотал головой. – Из соседей никто. Чаще всего меня видят пару продавщиц в магазине недалеко от дома. Я захожу туда раз в два дня. Но я им о себе не рассказываю. И они никогда не спрашивают. А что?
– Оставь девочку на время, – вдруг сказал Чарок.
Я вздрогнул.
– Оставить у себя? Но…
– Да, – повторил он. – И ничего не бойся. Побудь с ней. Войди в доверие. Почувствуй, что ты не один на свете!
– А дальше? – перебил я. – Я же не смогу быть с ней всю жизнь. Она не мой ребенок. Рано или поздно история вскроется и конец.
– Не будет никакого конца, – спокойно говорил он. – Ты же помнишь про аиста?
Я не ответил.
– Про аиста, что никогда не ошибается адресом, – уточнил Чарок, и его брови едва заметно поднялись. – Дай девочке самой подсказать тебе, что делать.
– А если не подскажет?
Тут Чарок скособочился, перевалился на левую сторону стула, так, чтобы быть поближе ко мне, и прошептал:
– Подскажет. Дай ей несколько дней. Уверен, что все разрешится, и ты предпримешь верное решение.
В течении дня я несколько раз вспоминал аиста, никогда не ошибающегося адресом. Для меня все было просто. Аиста нет, а Алина увязалась за мной, потому что идти ей было больше некуда. Она замерзала, изнемогала от усталости и голода, и я, возможно, был единственным прохожим, удосужившимся бросить ей что-то под ноги. «Так совпало, – уверял я себя. – Так совпало».
Прощаясь с Чарком в то пасмурное утро, я еще не знал, что больше его никогда не увижу. Я планировал забежать к нему вечером после смены, побеседовать, спросить что-нибудь еще, но судьба распорядилась иначе. О том, что произошло я узнал на въездном КПП.
Мельница первичного помола, куда мы сгружали мергель, была остановлена. В очередь на выгрузку встало сразу три КАМАЗа из четырех, пребывающих на смене, и все они были в грузу. За ними я увидел толпу мужиков, заглядывающих в бункер, где вращались мельничные колеса. Разумеется, и они тоже были остановлены.
Сначала я решил, что кто-то забастует. Но когда увидел, что на подъезде к зданию стоит полицейская машина, и со стороны главных ворот мчится «скорая помощь», понял, что случилось что-то серьезное. Вопрос стоял только что и с кем. Несчастный случай на производстве значился не такой уж редкостью, но привыкнуть к подобному было невозможно. Ссадины, раны, переломы, отрывы конечностей, серьезные травмы головы и позвоночника, ожоги от возгораний – все случалось в истории завода «Октябрь». И люди, работающие здесь не одно десятилетие, изредка делились историями, как когда-то что-то произошло с одним из его товарищей. Даже мне за мои пять лет помнятся два жутких происшествия, едва не закончившихся гибелью сотрудников завода. В одном из них во время ремонта ходовой на КАМАЗе кабиной придавило механика. В другой, в результате пожара из-за обрушения стенки печи, ожоги четвертой степени тяжести получили несколько человек.
И тогда все было точно так же, как сегодня. Толпа, полиция, скорая помощь. Действие, казалось бы, отрепетированное до мелочей. Сейчас достанут пострадавшего, приведут в чувство, окажут первую медицинскую помощь. Полиция начнет оформлять свои документы, «скорая помощь» – свои. Пройдет какое-то время и судорожный ритм завода снова войдет в прежнее русло.
Так должно было быть и сегодня, но, чем ближе я подбирался к скоплению рабочих, тем больше понимал, что что-то не так. Толпа, призванная кричать и гоготать, молчала, и эта не свойственная ей и в крайней степени пугающая тишина, нагнетала такой ужас, что во рту у меня пересохло, и по коже побежали мурашки. Молчащие мужики, молчащие мельницы, молчащее все вокруг – для цементного завода нечто подобное являлось большой редкостью, и, признаком плохого.
Я стал пробиваться сквозь толпу к бункеру. У конвейера меня кто-то толкнул, и сказал, чтобы я не мешался. Конвейер был оцеплен красной лентой. Несколько сотрудников полиции охраняли входы и выходы в бункер мельницы. Никаких следов пострадавших с первых минут я не нашел, но по тому, как вели себя люди, было ясно, что с мельницей что-то не так. Чтобы конвейер останавливали из-за инцидента, я видел лишь однажды, когда туда угодила собака. К счастью, один из рабочих вовремя успел ее заметить и собаку спасли. Сегодня многое отличалось от того случая.
Полиция, врачи и начальники цехов собрались у чернеющего жерла, откуда исходил столб пыли, и о чем-то шепотом совещались. Лица у всех были подобно небу над головой. Сквозь тучи с самого утра не проглядывало солнце, и я вдруг подумал, что последний раз это произошло, когда Чарок провожал меня на смену. С тех пор прошло несколько часов, и тучи превратились в угрюмое озеро, где нет ни рыбы, ни змей, зато хватает монотонности и мрака.
О том, что случилось, мне рассказал один из товарищей, работавший на КПП. Во время его рассказа меня словно пропустили через мясорубку. А, когда он закончил, из моей груди рвался судорожный вопль. Я глянул на дымовые трубы и вдруг почувствовал, как ветер толкает меня прочь от конвейера. Уводит куда-то в сторону, чтобы я не смотрел на пыль и растерянных людей. Весь персонал завода стекался к мельнице, как на митинг, и только меня теперь влекло оттуда прочь.
По-над конвейером и рядом с мельницами не было камер видеонаблюдения. Не было их и на КПП. Первым и единственным свидетелем происшествия должен был стать оператор пультовой, в обязанности которого входило следить за передвижениями конвейера. Но в момент несчастного случая его на месте не оказалось, потому что начальник цеха разрешил ему уйти на перекур. Чарок никогда не препятствовал подобным потребностям своих подчиненных, а сами подчиненные никогда себе не отказывали в том, чтобы лишний раз отойти от своих обязанностей. То, как Чарок зачем-то заглядывал в бункер, видел лишь машинист вращающихся печей, случайно проходивший мимо мельниц. Особого значения тому он не придал.
В 17:30 мельница вторичного помола автоматически отключилась. Конвейер остановился. Рабочие стали искать причину. Была поднята тревога и вызван ответственный персонал. Мельницу обесточили. Пост охраны на КПП предупредили, чтобы ни один из КАМАЗов не удосужился заехать на выгрузку. Несколько человек пытались найти главного на пультовой – но Чарок отсутствовал. Тогда-то и появилось предположение, что он мог стать причиной аварии, либо, как минимум, знать, что послужило отключением мельничных колес. Очень редко, но иногда на конвейер вместе с камнями попадал металл, и для мельницы вторичного помола это было начало конца. Автомат, срабатывающий по нагрузке – одно из верных средств спасения дорогостоящего оборудования, но так как никто толком не знал, что послужило причиной остановки, перед запуском было решено проверить короб для насыпи.