Неуёмность перевоплощений

– Ты меня не правильно, понял Родион Емельянович, – пояснил главный телохранитель. – Политика – политикой, а коммерческая выгода совсем другое дело.

– Да, ну тебя! – отмахнулся от него Осиновский. – Вроде, ты не старый, а уже такой мудрый. Через два-три года, наверняка, будешь периодически у меня интересоваться, кто ты. Но я тебя, всё равно, не уволю. Дураков обожаю. С ними жизнь веселее.

Женщина со слепой девочкой отошли в сторону, к большой сумке с молоком и пакетами с солёными огурцами.

Набравшись смелости и наглости, к ним приблизились и две молодые проститутки, томно строя глазки, конкретно, Осиновскому.

– Бесстыжие, – сплюнула старушка с коробом, наполненным клюквой, – стыд-то весь потеряли! Стоят тут и всякие гадости свои добрым людям за рубли предлагают!

– Помолчала бы, Селивониха, – огрызнулась чернявая и стройная.– Про тебя рассказывают, что ты во времена совдепии тут всему посёлку давала. Задарма. А мы хоть прирабатываем. Не сидим, сложа руки в трудные для страны времена.

– А вот я и не всему посёлку я давала! – с возмущением ответила старушка. – Мы всегда по-комсомольски думали и делали, а не… где попало.

– Но вот и додумались, что теперь ты, на старость лет, в день по четыре ведра клюквы к дороге таскаешь, – низкорослая блондинка внимательно разглядывал потенциальных клиентов. – За что боролась – на то и напоролась. Получается, что не с теми ты кувыркалась, добрая женщина преклонного возраста.

– Нельзя так со старшими разговаривать! – урезонил девицу Осиновский.– Бабушка вопрос ребром поставила. Что вот, к примеру, вы лично тут продаёте?

– Мы продаём радость людям? Причём, не так и дорого, – ухмыльнулась брюнетка, то есть чернявая.– По схолдной цене. Вы вот, например, хотите получить удовольствие?

– Запомните, девочки, если мужик нормальный, с хорошим… столбняком, то ему ещё и сами дамы приплачивают. А ваши штуковины ничего не стоят, – сказал убежденно Осиновский.– У меня один друган так получил… удовольствие. Сейчас от сифилиса лечится. Жёнушка его сразу же на развод подала, да ещё умудрилась под веским предлогом пару заводиков у него оттяпать.

– Правильно сделала, – заметила блондинка, – не растерялась.

– О ней надо песни петь и книжки сочинять, романы о нежной и пылкой любви, – то ли шутя, то ли серьёзно сказала брюнетка и снова обратилась к Осиновскому. – Ну, так что, господин? Задружим на короткое время и за умеренную плату? Или как?

– Пусть санитары собирают грязь! – ответил он. – А нормальным мужикам такое, как бы, удовольствие по барабану. Вон, мой охранник, точнее, телохранитель Вася большой любитель в длинную очередь становиться.

– Да, я, в принципе, могу, – Вася, переминаясь с ноги на ногу, подошёл к шефу. – Но сейчас нам некогда. Мы же дальше едем. Я помню.

– А ты предполагал, Василёк, что мы заночуем здесь, – Осиновский, как обычно, был иронично-саркастичен, – и только для того, чтобы у тебя имелось время получить удовольствие. По полной программе. Мы ведь все переживать станем, если ты его, своё… удовольствие, не получишь, дорогой ты мой человек! Но ты перепутал два понятия: «удовольствие» и «сексуальное общение».

Недалеко от торгующих остановилась большая фура. Из окна кабины высунулась физиономия очень кавказкой национальности. В принципе, мужик как мужик, только смуглый, но с орлиным носом и, таким же, птичьим взглядом.

Он, обращаясь к проституткам, громко крикнул:

– Ах, как я хотел, девушки, вас… видеть! Ко мне шагай обе, Сюза и Рыбка, мы сядем в кабине большой и пребольшой! И я спою вам песню про маленького ослика с большим тормозным устройством.

– Чао, мальчики! – махнула на прощанье рукой Осиновскому и всем остальным представителям мужского пола блондинка.– Вам, импотентам, даже наши поселковые козы бесплатно не дадут!

– Дадут, если эти крутые мужички их изнасилуют, – как бы, возразила брюнетка.– Тут никуда не денешься. Против силы и власти не попрёшь.

Проститутки побежали к фуре и ловко забрались в кабину к водителю. Тот, сразу же направил свою большую грузовую машину задним ходом к основной дороге.

Но направился на ней не прямо, к автотрассе, а тут же завернул на безлюдную лесную дорогу, ведущую в глубину рощи.

– Эх, молодёжь, непутёвая, – старушка с клюквой была настроена критически к подрастающему поколению, – всё у них на деньги переводится. Ведь можно же и просто так… полюбиться. Нету в их гражданской сознательности.

Осиновский ещё приложился к банке с молоком. Сделал паузу, наблюдая за тем, как мужики курят и с нетерпением ждут, пока их шеф допьёт свой дурацкий натуральный напиток под названием «молоко». Родион Емельянович, понимая это, слегка поторопился. Начал делать большие и частые глотки.

А Ковалёву, между делом, он сказал, чтобы тот не обижался на его непутёвого телохранителя и предложил лейтенанту немного проехать по дороге в их компании. Осиновский ведь помнит, где находится воинская часть. Он всё знает. В молодости часто в этих местах шарахался, отдыхал с питерской шпаной.

Немного подумав, Виктор дал согласие. Можно и немного проехать эти шесть-семь километров.

В конце концов, почти опорожнив трёхлитровую банку, Осиновский поставил её в стороне, под осиной, чтобы эта стеклянная тара в глаза не бросалась.

– Обожаю порядок и культуру! – широко улыбнулся отечественный олигарх. – Я родом из Питера, потому теперь такой, как есть.

– Я там несколько лет прожил, – сообщил Григорий, – и особой культуры не заметил. Там почти каждый чертополох себя клёном считает. Такие гордые с самого рождения, что хоть стой, хоть падай. Вот они-то, как раз, в душу нахально и лезут и постоянно советы дают, налево и направо.

– Мне твои путевые заметки по барабану, Гриша! – Осиновский сурово посмотрел на своего подчинённого. – Кто, блин, скажет, что Питер – некультурный город, я тому пасть рвать не стану и бить не буду, а просто затрясу! А я – чисто питерский, на Второй линии Васильевского острова детство моё прошло. По кабакам. А Москва – моя ссылка. Не за какие пирожки с котятами не поехал бы в столичную глухомань, но там… «бабки» делать можно. Но что-то я затарахтел не о том.

На какой-то момент Осиновский задумался.

Потом засунул правую руку в боковой карман пиджака, извлёк из него визитную карточку и небольшую пачку денег, пересчитал и протянул их женщине со слепой дочерью.

– Тут моя визитка, – доверительно сообщил он. – Если девчонке срочно понадобится нормальная материальная помощь, деньги на операцию, звоните! Без стеснений. Секретарю-референту скажете, что так, мол, и так. А я всех предупрежу. Тут у меня пока семьдесят тысяч рубликов. Больше на кармане нет. Снял бы с карточки, да в лесу ни одного… специального аппарата.

Женщина, прослезившись, дрожащими руками взяла деньги и визитку.

Она встала на колени, поцеловала пухлую руку Осиновского и сказала:

– Здоровья тебе, батюшка барин, и спасибо моё крестьянское! Поленька, быстренько в ножки кланяйся барину!

Но девочка не успела это сделать.

Остановил её своей сильной рукой Родион Емельянович. Кроме того, он поставил на ноги и женщину-молочницу.

– Да вы что, господа хорошие! – смутился он. – Да какой же я вам барин! Я – обычный предприниматель. Я – такой же, как вы.

– Если бы, ты, друг милый, был такой, как мы, то, к примеру, тоже здесь, у дороги, продавал бы клюкву или молоко, а то бы – и солёные огурцы. Может, и по свалкам ходил и спал в канализации, – резонно заметила старушка с клюквой.– Между прочим, у меня вон, старик дома хромой, и у самой радикулит, кости ломит. А ты мне и рубля даже не дал. Рука у меня с утра левая чесалась. К деньгам, похоже. Но где вот они? Не вижу и не ощущаю! Их нет.

Осиновский, чмокнув губами, порылся в карманах брюк и достал оттуда ассигнацию, достоинством в тысячу рублей. Протянул её старушке. Та, не поблагодарив предпринимателя, быстро спрятала деньги в карман халата, в котором находилась.

Он внимательно и с юмором посмотрел на лейтенанта Ковалёва и сказал:

– Прошу, конечно, прощения. Но тебе, лейтенант, ничего не могу дать. У меня уже на кармане наличных денег нет.

– Я могу лично вам пару тысяч рублей выделить из своих сбережений! – адекватно среагировал на хамское поведение новоиспечённого барина Ковалёв, – Я смотрю, вы ребята весёлые и, прошу прощения, какие-то не совсем реальные…

– Это не мы такие весёлые,– пояснил Василий,– а наш Родион Емельянович. Он вчера мясистый куш сорвал с одной питерской компании, которая с натовской Финляндией дружит. Такую сделку заклеил, что закачаешься. Вот теперь они, то есть Родион Емельянович, изволят выражать свою радость. Таким образом. Извиняюсь, конечно, но наглости у нас не имеется. Если только по работе…

– А в глаз, Вася, не хочешь получить? – сурово сказал Осиновский.– Ты что, придурок, на пресс-конференции? Чего ты тут всем интервью даёшь? Твоё дело следить, чтобы со мной ничего дурного не произошло. Ты же начинаешь кукарекать не по делу! Мои сделки и договоры тебя не касаются! А финны для меня – пока ещё не иностранцы. Одумаются. Правда, уже наглеют. На нашей доброте нажились, да подзабыли про такое дело.

– Пора ехать, Емельянович! – напомнил шофёр Пётр. – Отдохнули чуток – и в путь!

Осиновский вместе со всей компанией направился к машине, крутой иномарке. Он ещё раз предложил лейтенанту Ковалеву довести его почти до его воинской части. Какой смысл пешком идти, когда можно проехать с комфортом? Лейтенант кивнул в знак согласия и заранее поблагодарил магната.

У него возник интерес к этой чудной компании. Для расширения кругозора в процессе познания земного мира иной раз сгодятся и такие субъекты. Почему бы офицеру Российской Армии немного ни побыть в компании гуманоидов совершенно иного порядка? Ведь это интересно.

Но их жестом остановила старушка с клюквой. Она проковыляла к Осиновскому и не очень громко сказала:

– Мне тут одно дело надо бы уточнить. Вы люди-то, можно, сказать главные, про всё знаете. У нас в посёлке шибко умные граждане говорят, что все наши чиновники… основные и богатые люди, миллиардерщики и миллионщики, собираются уехать из России и своё государство создать.

Старушку слушали с интересом, потому что она на полном серьёзе говорила несуразные вещи. Дескать, она точно слыхала, что богатые москвичи купили большой остров в океане и там будут жить. Может, ещё и других богатеев с собой заберут из других городов страны, чтоб им не так скучно было.

Кроме того, они и правительство с собой заберут… и больше половины депутатов из Государственной Думы, мэров, губернаторов… Одним словом, всех своих, которых не очень-то волнует регулярное повышение цен на сахар, на гречку и на всё остальное.

– Особенно, поговаривают, что за такое… новшество выступают самые центральные районы столицы-матушки, – продолжала старушка. – На остров дивный поедут и некоторые из тех, которые поют… за большие деньги и пляшут, и пишут. Ежели так и есть, то не надо бы им нехорошо поступать. Считай, что вместе с ними вся основная Россия и уедет.

– Полнейший бред несёшь, бабушка, – осадил её Осиновский. – Никуда Россия не уедет. А те, кто слинял и продолжает такое творить, то скатертью им дорога. Скоро побираться будут на Брайтон-Бич.

– А я говорю, что уедут, – продолжала гнуть свою линию старушка. – А куда ж мы без их-то? Ведь, вообще, изголодаем. Амба нам настанет, народу-то простому. Если они уедут от нас, из всех уголков Россиюшки, то нам конец придёт. Такое же, как день, ясно. Кто же нам, например, старикам будет обещать надбавки к пенсиям? Хоть копеечка, вроде, смешная, а всё – радость.

Мужики в чёрных пиджаках оцепенели, включая и лейтенанта Ковалёва в полевой военной форме.

На сей раз, Осиновский от удивления выпучил глаза и тихо сказал:

– Мне, бабка, как, получается, послышался твой внезапный и довольно интересный вопрос? Или, может быть, у меня в башне заклинило?

– Да за такие антинародные вопросы пожизненный срок давать надо или мочить… потихоньку провокаторов! – на полном серьёзе проворчал Григорий.– Что за чушь антинародная и антидемократическая!

– А чего я такого сказала? – перекрестилась старушка.– Об этом многие рассуждают, мне даже родичи из Красноярска писали. Из Читы тоже.

Осиновский очень громко захохотал. Его разобрал такой задорный смех, что он схватился за живот и сел прямо на обочину дороги. Он смеялся до слёз, в отличие от остальных, которые лишь улыбались.

Потом олигарх, кряхтя, выпрямился во весь рост, не без помощи телохранителей.

– Давно я так не смеялся, – он извлёк из нагрудного кармана пиджака носовой платок и вытер ими слёзы, вызванные активным смехом. – Очень давно. У меня, уважаемая жительница здешней местности, обязательно будет возможность сделать так, чтобы этот, ваш вопрос, прозвучал на одном из заседаний Государственной Думы. Дорогая бабушка, клюквенница, то, что говорят в народе, не всегда есть истина. Дикая глупость!

– Конечно, невозможно такое, – взяла сторону предпринимателя молочница.– Ты же помнишь, Матвеевна, год тому назад у нас в посёлке дед Рападулин запил на две недели. Так оба борова у него с голоду подохли.

– Резонно, – лейтенант Ковалёв, сам того не замечая, стал участником нелепой и случайной дискуссии, – свинья и кормушка неотделимы друг от друга. Тут логика настолько проста, что…

– Не совсем хорошая тут аналогия, лейтенант, – серьёзно заметил Осиновский. – Но всё верно… С фактами не поспоришь. Обобрали мы народ российский… до нитки. Они погрязли в грабительских кредитах, потому что больше им ничего не остаётся делать. Мужиков да баб заставляем работать за миску каши. А им с самых высоких трибун говорят, что так и должно быть.

– У каждого своя судьба, Родион, – возразил Григорий. – Не могут же все быть богатыми. Ничего тут не получится. Но, всё-таки, и многие простые люди живут не так уж и бедно.

– Да какое там у большинства людей богатство, Гриша! – Осиновский говорил и любовался своим голосом и мудрыми мыслями. – Мы, представители крупного бизнеса, большие чиновники, всё берём у народа… для себя. За бугор сбываем то, что всем россиянам принадлежит! Не только нефть, газ и многое всякого и разного… Не буду перечислять. Но мы привыкли уже… грабить. Не остановиться никак! Отдели меня от заводов, от предприятий, которые стали моими… Одним словом, скучновато мне будет без такой, довольно заметной частной собственности.

– Если вы кому-нибудь, на высшем уровне, скажете про такую борьбу за… свободу и независимость со стороны господ самого центрального района Москвы и магнатов всей Российской Федерации, Родион Емельянович, – заявил абсолютно убеждённо шофёр Пётр, молчавший доселе, – то вас так задвинут, что вы даже работу лифтёра себе не найдёте. Они сумеют, если захотят.

– Или в пострелята запишут, – не ясно было, говорил Осиновский на полном серьёзе или шутил.– Ведь не всех ещё пострелят… постреляли. Если я тупой, Петя, то не всегда, а периодически. Мне и так весело, а ты тоже – туда же, насмешить хочешь.

– У нас сейчас демократия,– смело и уверенно сказала старушка-клюквенница. – Несправедливо получается. Почему одним очень даже мелким землям можно превращаться в отдельные страны, а вот нашим богатым и умным людям и уехать отсюда нельзя? Пусть себе живут, коли остров себе купили. Пущай садят там пшеницу, картошку… Что, они не люди, что ли?

– Пытаюсь тебя понять, славная бабушка, – сказал Осиновский, но никак не могу. Весь свой головной мозг в горсть собрал, но вот сообразить не могу, о чём ты говоришь.

– Чего ж тут непонятного, господин хороший, – не унималась старушка. – Можно ведь любой остров тоже государством назвать и сделать… Кокосово стало же отдельной страной, да ещё… и другие.

– Не Кокосово, а Косово, бабушка. Не резвись больше! – серьёзно заметил Родион Емельянович. – Всё то, о чём ты сейчас глаголешь, чушь несусветная!

– Нет уж! Меня не проведёшь! – продолжала она.– Я телевизор смотрю, я всё знаю… Грамотная. Я, понятно, как весь наш народ, категорично против, чтобы нас бросали на произвол судьбы наши миллионщики и те, что у руля. Нам без их, умных, никак нельзя. Помрём под корень! У нас вон в посёлке дед Пантелей, самый настоящий, демократ, как выпьет, так и кричит на все дворы: «Свободу и независимость буржуям!».

– Ну, ладно,– подвёл всему черту Осиновский.– Некогда мне такой бред слушать. Лично мне нет никакого резона от собственного народа освобождаться и богатств, что в недрах страны, и снаружи нашей страны имеются. Потому и уезжать никуда не собираюсь. По большому счёту, я ведь патриот России.

– Пусть они едут туда, куда хотят, – широко улыбнулся лейтенант. – Баба с возу – кобыле легче. Государство всё возьмёт в свои руки – и народу станет жить полегче. Заодно и чиновников-казнокрадов в места не столь отдалённые стоит отправить. Пусть трудятся на благо… народа.

– Но уж от тебя, лейтенант я таких слов никак не ожидал, – упрекнул Ковалёва бизнесмен. – Ты ещё молод и не понимаешь, что не всё в жизни так просто.

Немного подумав, поправив на глазах очки, почесав подбородок, Осиновский дальше развил свою мысль.

Он прямо сказал:

– Когда нас, магнатов, прижмут, тогда уж пойдут другие… беседы. Но пока всё мирно и тихо. Если у меня получается что-то в бизнесе и производстве, то я ведь Родине служу и народу своему. А он не всегда такое дело понимает. Получается, как в песне: «А я остаюся с тобою, родная навеки страна!». Короче говоря, «не нужен нам берег турецкий». Впрочем, кто его знает. Сегодня так, а завтра – по-иному.

Прощаясь с торговками, он громким голосом призвал их не падать духом и надеяться на самые добрые перемены. А лейтенанту Ковалёву ещё раз напомнил, что он может доехать до расположения своей воинской части в их шикарной машине. Хотя, не такая уж она и шикарная. Рабочий вариант.

Осиновский и, на самом деле, был в курсе того, что и где располагается вдоль автомагистрали Санкт-Петербург – Москва. Ехать до неё и не так далеко. Каких-то тридцать километров. Может, чуть больше.

На последнем месте в салоне машины, с краю, рядом с охранниками пристроился и лейтенант Ковалёв. Чего бы немного ни подъехать, если есть возможность. Шофёр Пётр резко газанул с места, и машина помчалась по автостраде. А подышать свежим воздухом он сможет в расположении дивизии.

Они ехали медленно. Родион Емельянович решил рассмотреть давно знакомые и, можно сказать, почти родные места. Когда ещё в Питер придётся отправляться по важным делам, неизвестно. В основном – житьё в Москве, да поездки за кордон, по цивильным странам. Его пока ещё почти всюду пускают, санкциями не обложили. Во всяком случае, эти территории и живущие на них не так уж и худо господа и дамы считают себя особенными. Они давно себя таковыми объявили и не принимают на этот счёт других мнений. Заблуждение на грани тотального… безумия.

За окнами автомобиля тянулись леса и болота, то есть их края. Не больше. Но всё в этих местах имелось – и цветы, и птицы, и звери. Даже медведи встречаются, а лосей и диких кабанов изрядное количество.

Но с дороги всего, даже самого основного и необычного, не увидеть.

А жаль, что невозможно это сделать. Ведь экзотики хватает. Невозможно из салона автомобиля заметить, как вдоль дороги, по густым рощам продвигаются в сторону Москвы два огромных существа, очень похожих на людей и, одновременно, на обезьян. Но это обманчивое сходство, ибо, у некоторых и нет сомнения, в том, что они – снежные люди, которых во многих странах зовут по-разному: иети, бигфут, большеног, сасквоч… Названий много, не один десяток.

Разве же может иметь такое количество имён и определений существо, которого, как бы, исходя из бездоказательных «аксиом» представителями ортодоксальных наук, в природе не существует? Нонсенс. Да ещё какой! Но это не снежные люди, это уже другие существа – яростные и жестокие. Гмоны.

Они не просто существовали, а уже вели бескомпромиссную и жестокую борьбу со всем человечеством.

– Весёлые старухи, особенна та, которая клюквой торгует, – Осиновский находился под впечатлением недавно услышанного. – Ведь она не шутила на счёт, так сказать, самоопределения наших чиновников и предпринимателей. Она, мужики, была очень и очень озабочена и озадачена. Старушка всеми фибрами души, что называется, не хотела, чтобы случилось именно так, как говорят некоторые, недалёкие люди.

Тут же Осиновский констатировал, что ничего, в принципе, особенного нет в том, что бабушка так считает. Российские люди привыкла к обману, и в тайне надеются, что «добрые кровопийцы» из великой и богатой страны никуда не уедут.

Ведь народ уже однажды, в территориальном плане, обманули. Заверили «ответственные» господа и товарищи, что, если подавляющее большинство граждан Советского Союза проголосует за его сохранение, то, значит, так и произойдёт. Но ведь кинули народ-то… по полной программе. Сделали по-своему.

У людей и сейчас так запудрены головы, что они уже не знают, где сказка, а где ложь… Правды, как правило, днём с огнём не отыщешь. Да и никто толком и не ведает, где она и как… выглядит.

Катиться дальше уже некуда, если самые главные и первые господа страны заботится о бизнесменах, депутатах, чиновниках, больших начальниках… Это очень заметно по огромной разнице между годовым доходом «простого» человека и «сложного». А народ? Ничего… Он в России двужильный, всё переможет и переживёт. Такая затянувшаяся история не десятки лет продолжается, а уже многие сотни. Чего уж там приукрашивать совсем недавнее минувшее. Не таким оно должно было быть…

А столичные средства массовой информации, в подавляющем большинстве, ненавязчиво, но методично и постоянно убеждают свою аудиторию в том, что всё происходящее ныне – это норма. Чего только за солидные гонорары ни скажешь. Вот потому и крепчает у народа ностальгия по былым временам, хотя и в них-то ничего доброго и путного не наблюдалось. Так, фрагментами… Князьков разного уровня хватало и во времена совдепии.

– Старуха – провокатор, – убеждённо сказал Григорий.– Вот такие и подрывают устои нашей демократии.

– Устои чего? – удивлённо переспросил Осиновский. – Вот видишь, Гриша, ты даже всему беспределу и название придумал. Демократия! Да будет тебе известно, что определение «устои» для демократии никак… не катит. Слово «устои» больше гармонирует с понятиями «монархия», «диктатура», «капитализм»… Такую ерунду ты сморозил, что семерым на огородный хрен не напялить. Так скажи мне, Гриша, кто же из вас провокатор: старуха или ты, мужик с верхним образованием.

– Только не надо, Родион, меня на словах ловить, буквоедством заниматься! – обиделся Григорий. – Не стоит пришивать надёжному человеку какую-то… аполитичность! Меня смешно уличать в чём-то… неблагонадёжном, который за Родину кровь проливал?

– Значит, тебя не следует считать провокатором потому, что ты просто не совсем верно и точно изволил выразиться, приклеил «устои» к «демократии»? – продолжал мыслить вслух по поводу равенства, братства, свободы и справедливости Осиновский.

– А вот не очень грамотную бабку, которая, кроме своей клюквы в жизни ничего доброго не видела, следует в чём-то… крамольном обвинить.

– Она разве телевизионные программы не смотрит? – сказал старший телохранитель. – Соображать давно уже должна, что и как. А меня с ней сравнивать с ней, смешно и дико.

А я кровь за Родину проливал.

– Кровь ты конечно проливал, – тихо сказал Осиновский. – Не спорю. Может быть, частично это и так. Но я не всегда понимаю, где ты нагло врёшь, а где интенсивно фантазируешь.

– У меня два ранения имеется, – принялся спорить с шефом Григорий, – и награды.

– При этом у тебя, Гриша, настолько загажен мозг, что ты даже не в состоянии понять, что старушка – не американский парашютист, – выставлял свои аргументы магнат. – Она ведь и мыслит правильно. Если что-то и где-то отделяется, ранее неотделимое, то почему бы, к примеру, той же американской знати ни покинуть пределы Вашингтона или, допустим, Нью-Йорка. Могут же они взять для себя, для жизни, кусочек земли… где-нибудь, на Аляске. Еще посмели против России хвост поднимать! Я хоть и буржуй, можно сказать, но тысячу раз повторяю, что истинный патриот своей Родины, России!

– Ну, вас понесло, господин Осиновский! – довольно смело заметил Григорий.– Про патриотизм хорошо говорите, а всё остальное слушать даже… Всякую ерунду на себя наговариваете.

– Ты у меня будешь слушать всё, что я скажу, – серьёзно предупредил его предприниматель. – Они, заокеанские магнаты и чиновники, ведь постарались же, к примеру, разделить на клочки Югославию. Борцы, блин, за права человека! Какого человека, снежного? Вот там-то, в этой долбанной Заокеании, демократии не было и никогда не будет. Люди живут ради собственного желудка и считают, что они свободны, как птицы. Но такие птицы жирными пингвинами называются и о полётах лишь мечтают. Об этом в своё время правильно сказал Максим Горький. Правда, почему-то, он в своём произведении «переселил» их из Антарктиде поближе к Северному полюсу. Пошутил, как бы, великий пролетарский писатель.