Эффект бабочки в СССР
– Но если есть такая необходимость – наши эксперты могут завтра съездить и еще раз взять. Дурная работа, товарищ Белозор, но если для публикации нужно, и вы нас добрым словом вспомните – пожалуй, что и съездим, сказал мне главный санитарный врач района с великолепной фамилией Поднебесный. – Но в наших карпах никаких опасных для организма веществ нет. Иногда бывают глисты, да. И яйцеглист. Иногда что-то в пруды сливают несознательные работники предприятий. Потому мы и берем пробы. Но уже долгое время такого не фиксировали. А так – рыбу нужно подвергать тщательной термической обработке, жарить или варить. А вялить не стоит… И сырую употреблять – тоже.
– А таранка?
– Хотите ботулизм? – голос Поднебесного прозвучал даже радостно. – Тогда кушайте!
– Нет, спасибо, как-нибудь без ботулизма обойдусь… Удовольствие это, кажется, ниже среднего.
– Вот и я так думаю, вот и я так думаю, – расстались мы вполне довольные друг другом, и я решил, что с этим Поднебесным можно иметь дело.
Потом звонил в ветстанцию. Они сначала послали меня прямиком в жопу – грубым мужским голосом, а потом какая-то милая девушка взяла трубку и сказала:
– Меня зовут Элла, Элла Громова, я практикантка… Из ветеринарного техникума. Если у вас есть транспорт – мы могли бы проехать на рыбхоз, выловить карпа – и я его обследую на предмет отравления химикатами. Ну, я постараюсь, но как получится – не знаю… Но это будут неофициальные результаты, просто, ну, из любопытства. Я пока не эксперт!
Ну, хоть она – не эксперт! А то было бы слишком много экспертов на одного Белозора… Грубый мужской голос уточнил у любопытной практикантки Эллочки ситуацию со слишком большим количеством свободного времени и выдвинул несколько предложений занять это самое время, чем товарища Громову сильно обескуражил.
– Транспорт будет, – сказал я. – Когда за вами заехать?
– Давайте завтра, часиков в десять, да, Яков Абрамович? – она там видимо уточняла у кого-то. – Ой, я забыла про птицефабрику, да… Давайте тогда в двенадцать, можете в двенадцать?
– Сможем.
Эта телефонная дипломатия порядком утомляла. Но нужно было продолжать – еще не решился вопрос с неким Владимиром Лисовым, который науськивает на людей индюков. А потому я позвонил в ЖЭК «Восточный».
Дозвониться удалось напрямую вежливой и доброжелательной Захожей. Эта начальник ЖЭКа мне запомнилась с самой хорошей стороны, и теперь только подтвердила первое впечатление.
– Да-да, конечно, я вас прекрасно помню, Гера, – сказала она приятным голосом. – Давайте мы с вами вместе туда съездим и разберемся, в чем дело. Хорошо, что эту анонимку вам прислали, а не в горком партии… Часика в четыре вас устроит? Ну, подходите к ЖЭКу, оттуда отправимся. Вы, я и водитель.
– Большое вам спасибо, товарищ Захожая! – искренне сказал я. – С вами приятно иметь дело, вы просто лучший начальник ЖЭКа в городе!
– Меня Ольга Николаевна зовут. Оля, – смутилась на той стороне трубки женщина. – В общем, ждем в четыре часа.
* * *Я как раз собирался сбежать на обед на полчаса раньше положенного, когда меня выловила Светлова. Она зашла в мой кабинет и спросила:
– Гера, а над чем вы работаете?
Пришлось рассказать ей про анонимки.
– Послушайте, это какой-то ужас! – заохала она. – Мы теперь и с дохлой рыбой должны разбираться? И с пьяницами? Почему они не пишут в исполком, в райком, в ОБХСС в конце концов! Гера, я хотела вам поручить литературную страничку…
Меня передернуло.
– Татьяна Ивановна, помилуйте! Чем наши литераторы – лучше уж дохлая рыба… Я, если всё выгорит, из этих трех писем такое журналистское расследование сделаю – просто ужас какое!
– Да-а-а? Думаете, эти три случая как-то связаны?
– Вот планирую сегодня-завтра выяснить.
Я видел, что она сама не хотела заниматься «литературкой», а Светловой я был многим обязан, и потому предложил:
– Если ждет до послезавтра – то я в принципе могу… Только без поэзии, очень прошу.
– Гера, тут у меня для вас плохие новости… Там сплошная поэзия. Можете, конечно, взять рассказик у Патронкина и еще что-нибудь, чтобы хотя бы строчек двести пятьдесят закрыть, но сами понимаете, – и тут же постаралась подсластить пилюлю: – Но если сделаете в субботний номер, то я вас на следующей неделе отправлю в Мозырь, на семинар. Отдохнете…
– А там кормят? – сделал стойку я. – Если удастся набить брюхо – то я за!
Светлова рассмеялась:
– Кормят! Обещали кофе утром и фуршет. Гера, я всегда удивлялась: почему вы стараетесь сделать из себя гораздо большего мужлана и варвара, чем есть на самом деле? Зачем вам это?
– Татьяна Ивановна, я однажды прочитал такую великую мудрость: если ваши брюки будут заправлены в носки разного цвета, от вас не будут ожидать слишком многого. Я предпочитаю приятно удивлять, а не разочаровывать при дальнейшем общении.
– Но мы с вами ведь достаточно давно знакомы!
– Ну, значит, ваше впечатление обо мне уже ничем не испортить.
Светлова снова рассмеялась:
– Ладно, занимайтесь дохлой рыбой и крякающими индюками, если вам так нравится. Но литературку приведите к общему знаменателю, вам Езерская на стол материалы положит.
– Да пребудет со мной Сила! – сказал я, кажется, вслух.
– Что-что?
– Ничего-ничего.
«Звездные войны» вышли в американский прокат три года назад, до СССР они еще не дошли, и потому я мог здорово спалиться, но фраза была довольно общая. Сила – она сила и есть. Понятие универсальное.
– Так я записываю вас в Мозырь?
– Записывайте!
– И вас не интересует, что там за семинар?
– Не-а! – честно сказал я.
Потому что Мозырь – это чудесно в любом случае!
* * *На улице Революционной оказалось все не так однозначно. Захожая шагами померяла расстояние от двухэтажного дома до забора того самого «поместья» с развязными птицами и злым хозяином, и сказала:
– Тут явно больше шестидесяти метров. Это – не придомовая территория, так что претензия в целом силы не имеет. А вот кучи эти им нужно будет убрать, действительно… Сейчас оформим предписание, – и смело постучалась в калитку.
Навстречу нам вышел сам Лисов – плотный мужичок лет пятидесяти, в ватнике и шапочке – «петушке». Выслушав суть вопроса, он засуетился и пригласил нас в домик – точно такой же пенальчик, как и у всех вокруг, квадратов двенадцать, не больше. Птиц у него, по всей видимости, было много – квохтанье и кряканье слышались откуда-то из-за дома. По ходу беседы с Лисовым выяснилось – заселился недавно, буквально летом. Хатка перешла ему в наследство, по завещанию, от проживавшего здесь его вроде как друга и товарища – некоего Федора Архиповича Нестерчука.
– Доглядал я его, присматривал за ним. Вот он на меня и отписал, в мае месяце. Своих никого у него не было. Чтоб дом не пропал – меня прописал, а потом завещание составил, честь по чести. И помер.
И стал совать какие-то бумаги Захожей. Та бумаги просмотрела и сказала:
– Солому и навоз – убрать на территорию вашего участка. Птиц – содержать как положено, чтобы они жильцам не мешали. Всё понятно?
– Так я у жильцов разрешения спрашивал, вот даже подписи собрал, мол, не против они, чтоб я курей и утей содержал. Они у меня яйца покупают и птицу саму иногда!
Какой, однако, ушлый дядечка! Однако, как выяснилось, подписи были собраны не у всех. Одна бабуля со второго этажа, из шестой квартиры, подписывать бумагу категорически отказывалась. Вот тебе и анонимность, чтоб ее… Мы с Ольгой Николаевной переглянулись: ситуация вроде как классическая. Имеется вечно недовольная бабуся, которая решила высоко поднять знамя борьбы с соседями, пишет анонимки, всем портит жизнь.
Но что-то меня в этой истории смущало. Вот так просто? Досматривал товарища, тот отписал ему дом и вскорости помер? Это дурно пахнет. Я размышлял обо всём этом, шагая вслед за Захожей к калитке, как вдруг почувствовал острую боль в лодыжке.
– Холера! – заорал я.
Огромный индюк с длиннющей кишкой, свисающей с клюва, подкрался незаметно и долбанул меня в ногу! С испугу я изо всех сил вмазал агрессору ногой с разворота. Получилось так себе, если честно. Злодей с возмущенным клекотом хряснулся в подтаявший сугроб, но быстро вылез оттуда и принялся готовиться к новой атаке. Ольга Николаевна пискнула и помчалась к калитке, Лисов выбежал на крыльцо и заорал:
– Не тронь птичку!
Птичка ринулась на меня, топорща перья и превратившись в полный агрессии шар с торчащей голой башкой и кишкой наперевес. Но на сей раз я был готов! Пинок получился куда более увесистым – индюк по пологой траектории отлетел в сторону своего хозяина.
– Низко пошел, – сказал я, поминая про себя поручика Ржевского. – Видать, к дождю.
* * *Глава 3, в которой кое-кого едва не берут за жабры
– Слушай, так это ж не водка! – Анатольич выдохнул сивушные миазмы и закашлялся. – Уф-ф-ф! То-то я смотрю – бутылка непохожая, и крышечка у настоящей «Выборовой» закручивалась, а тут – кронен-пробка. Гадость-то какая.
Посмотрев на реакцию доморощенного полесского сомелье, я отставил свою стопку в сторону. И так после приезда из Мурманска я алкоголя в рот не брал – берег сие тело, а сейчас вот решил развязаться для дела, но поглядев на страдания Анатольича – передумал.
– Отрава, – сказал Сивоконь. – Называя вещи своими именами – галимая паль. Такое пить нельзя.
– Погоди, а как же… То есть это никакая не контрабанда?
Анатольич щелкнул пальцем по этикетке:
– Вот что тут единственная контрабанда. Бумажки эти. А так – гонят из какой-то бодяги. Судя по ощущениям – добавляют всякую дрянь! Фу, Гера, тошно, пойду проветрюсь и желудок прочищу.
Мы для экспертизы избрали в качестве лаборатории гараж Анатольича. Хотели посидеть культурно. На газетке, в полном соответствии с неизвестным здесь фэн-шуем, расположились колбаса, соленые огурчики, хлеб и всё прочее, что приличествовало моменту. Но нас постигло горькое разочарование.
Я теперь не знал, что и думать. Казалось – история с магазином имеет таинственную подоплеку: контрабандой из Польской Народной Республики везут водку, и потянув за ниточки можно выйти на злоумышленников – но нет! Вместо контрабандной водки – палёнка. Разливают самогон в бутылки с пункта сдачи стеклотары, приклеивают этикетку с лаконичной надписью на латинице, закрывают пробкой… И продают алкашам. А деньги – в карман. Правонарушение? Безусловно. Что-то интересное и уникальное? Вроде как нет.
Сивоконь вернулся и сказал:
– Давай-ка лучше чайку заварим.
И мы заварили чайку.
– Так и пить бросить недолго. Тьфу-тьфу-тьфу, – постучал по столешнице Анатольич. – Не дай Бог.
* * *Домой я шел окрыленный, потому что заглянул на переговорник и позвонил в Мурманск.
Тася сказала, что собирается приехать после майских праздников в Минск, порешать какие-то бумажные вопросы в Раубичах по поводу перевода. Ей обещали выделить ведомственную квартиру. Да и мне тоже кое-чего обещал Старовойтов, директор корпункта «Комсомолки». И эти обещания хорошо было бы как-то совместить, но для этого нужно было подать заявление в ЗАГС и вообще – пожениться, а эта тема казалась мне довольно волнительной.
Не то, чтобы я не хотел жениться на Тасе. Нет! Тут я всё для себя решил, другой такой замечательной подруги, потрясающе красивой женщины и подходящей спутницы жизни мне не найти… Но вот сама женитьба! Регистрация, свадьба, которая пела и плясала, и Мендельсон, и «горько», и вот это вот всё меня откровенно пугали. С другой стороны – Герман Викторович Белозор как-никак был круглым сиротой на данный момент – то есть желание пофорсить перед родственниками можно было исключить. А Таисия Морозова уже один раз свадьбу на себе испытала, и, возможно, второй раз согласится как-нибудь без этого обойтись…
В любом случае – всё это предстояло нам в августе, после того, как отгремит Олимпиада–80. А сейчас я просто радовался, что скоро ее увижу и обниму, и вообще… Жалко было только, что девочек она с собой не возьмет. Хотя в этом имелись, конечно, свои приятные моменты, но… В моей жизни не так много людей, которые, едва меня завидев, пищат от радости и кидаются обнимать с криками «Ура! Это Гера Белозор пришел!» Обычно у людей на меня реакция, мягко говоря, гораздо более сдержанная.
Я не знаю, чем таким заслужил искреннюю симпатию и доверие двух этих чистых душ, но не оправдать его было бы смертным грехом. А потому я уже в голове прокручивал варианты – чего бы такого им передать в качестве гостинца.
В общем – несмотря на провальный эксперимент с водкой, настроение у меня было отличное.
* * *А ночью мне приснился Каневский. Он ходил по комнате, переставлял вещи с места на место, пока не добрался до резиновых сапог.
– Вот точно такую же резину от сапог, только не такую и жженую, а еще – димедрол и ацетон – добавляли в самогон черные бутлегеры из белорусской глубинки. Что двигало жрецами зеленого змия? Простая жажда наживы? Или их замысел был гораздо более коварным?
– Леонид Семенович! – взмолился я. – Дайте поспать по-человечески! Разберусь я с этим самогоном, ну, честное слово!
– Вот на такой же точно кровати весной одна тысяча девятьсот восьмидесятого года звезду провинциальной журналистики Германа Викторовича Белозора постигла…
– А-а-а-а-а!!! – я вскочил с постели в холодном поту и подошел к окну – осмотреться.
Черт его знает, что он там скажет? Что там с этим Белозором сделали – по его версии? Зарезали? Задушили подушкой? Облили кислотой? Ну его к черту, этого Каневского! С самой осени не появлялся, а тут – вот вам пожалуйста. Как это у него получается – самый обычный предмет сделать реквизитом для фильма ужасов?
Часы показывали одиннадцать вечера – оказывается, поспать мне удалось всего минут десять! Тяжело дыша, я подошел к подоконнику и открыл форточку. Сердце стучало, пытаясь вырваться из груди, капли противного пота стекали по лбу. За окном моросил обожаемый апрельский снегодождь. И среди его шелеста я вдруг отчетливо услышал металлический звук – как будто кто-то осторожно открывал калитку. Вот тебе и Каневский!
Я сломя голову ринулся на второй этаж – за ружьем. Вопреки всем юридическим нормам двустволка хранилась у меня хоть и переломленная, но – с патронами в стволах, поэтому привести ее в готовое к стрельбе состояние было делом секунды. Еще одно мгновение потребовалось мне, чтобы повесить на шею пояс с патронташем. Простучав босыми ногами по ступенькам лестницы, как можно тише я привел кухонный стол в боевую готовность, поставив столешницу на ребро перпендикулярно полу.
Этот стол был как раз одной из фишек проекта превращения родового гнезда Белозоров в крепость. Кажется – обычная мебель, но между двумя листами фанеры имелась стальная четырехмиллиметровая пластина. Не Бог весть что, но от пистолетной пули вроде как прикрыть должна была, и потому, заняв позицию за таким укрытием, я чувствовал себя довольно уверенно. Если вообще можно чувствовать себя уверенно в семейных трусах и майке – алкашке.
Вокруг дома совершенно точно кто-то ходил. Одного Вагобушева мне было мало! Повадились, сволочи… Но к моему удивлению шаги остановились у входной двери и раздался громкий стук.
– Белозор! Вы дома? Герман Викторович!
Голос был смутно знакомым, но я никак не мог его вспомнить. Прочистив горло, я крикнул:
– Дома! Кого нелегкая принесла среди ночи?
– Это Сазонкин, открывайте!
– Какой, к бесу, Сазо… Валентин Васильевич? Это вы, что ли? – дошло до меня.
Черт побери, если он явился ко мне в такое время, это могло значить только одно – до него дошли новости из Плесецка. Почти месяц прошел… Круто у них тут с государственными тайнами!
Я защелкал замком, открыл задвижку и впустил начальника охраны Машерова.
– Да вы тут в одиночку решили круговую оборону занять! Ещё и вооружились до зубов! Что – береженого Бог бережет? – его кожаный плащ был совсем мокрый, со шляпы тоже капала вода, но держался он бодро.
– Береженого Бог бережет, а казака сабля стережет, – я снова переломил стволы «Ижа». – Там больше никого с вами нет? А то перепугаются за вашу жизнь и решат меня за жабры взять…
– Никого. Я один. Если что – за жабры буду брать вас в одиночку.
– Ну-ну… – мужик Сазонкин был, конечно, матёрый, но на моей территории у него вряд ли бы что-то получилось. – Тогда проходите, будем полуночничать. Я так понимаю, раз вы пришли – разговор будет долгий. Ставлю кофе?
– Ставьте… Куда тут можно одежду повесить?
– Да вон, на дверь в комнату накиньте. А шляпу – на трубу, вот сюда, над котлом. Пускай сохнет.
Я вернул стол на место, приставил к нему табуретки и принялся заниматься кофейной алхимией. А потом очнулся:
– Твою мать! – сказал я.
– Что такое? – удивился Сазонкин.
– Я забыл надеть штаны.
* * *Конечно, он говорил про Плесецк. Сначала попросил изложить известную мне версию произошедшего, и я рассказал ему про свинец в припое на фильтрах, который может привести к аналогичным катастрофам. И вариант про обматывание шлангов тряпками, и возникшую искру.
– Как вы это узнали? Только не говорите мне про весь этот сверхъестественный бред в стиле Мессинга и Горного… Кто ваш информатор? Откуда вам стало известно о происшествии полгода назад?
– Валентин Васильевич, ну как вы себе это представляете? Как я мог об этом узнать? Какой информатор мог мне об этом сказать заранее? Я что – глава ЦРУ и провернул сложнейшую операцию по саботажу на военном космодроме прямо из Дубровицы? Вам не кажется это гораздо большим абсурдом, чем вариант, что я всё-таки иногда знаю, что произойдет в будущем?
Он побарабанил пальцами по столу.
– Не кажется. И то абсурд, и это. Ладно, как это с вами происходит? Как вы предсказываете события? – Сазонкин впился в мое лицо взглядом.
Тут нужно было говорить правду и только правду. Такой опытный товарищ наверняка мигом бы почувствовал фальшь. Так я и поступил:
– Я натыкаюсь на что-то, что меня зацепит. Например, на заметку в газете про какое-то место или человека. Или лично встречаю кого-то, беседую – и как будто вспоминаю. Ну, вот представьте себе, что есть шкаф с книгами, который вы давно читали. Смотрите на корешок, обложку, читаете название – и постепенно в голове начинают всплывать сначала обрывки сюжета, потом имена персонажей, основные события… Какие-то книги помнишь лучше, какие-то хуже. Так и у меня. Я не могу этим управлять. Напрячься и прочесть будущее случайного человека у меня вряд ли получится – за редким исключением.
– А откуда вы знаете, что это не бред сумасшедшего? – вопрос, кажется, был идиотский. Ему не хватило Плесецка?
Поэтому я пожал плечами:
– Такие мои воспоминания сбываются – с разной степенью точности, но процентов на 80–90 наверняка.
– И давно это началось?
– Как из Москвы вернулся. Я там в архивах сидел, много времени проводил в одиночестве… Не знаю, что повлияло.
– И что, вы – такой сознательный Гера Белозор, который хочет послужить на благо социалистической Родины? Маловато в наши времена осталось идеалистов-бессребреников. Какая ваша выгода, Белозор?
– С чего начинается Родина, полковник?
– И с чего же?
Я помолчал немного, а потом повертел указательным пальцем над головой:
– Да вот с этого всего, что вокруг. Дом этот, улица, деревья. Соседка Пантелевна, корявщик Хаимка, водитель Анатольич. Беседки во дворах, детишки на качелях в парке Победы… Закат над Днепром, ёлки-палки! Я, может, и надумал переезжать в Минск, но сюда точно вернусь. И мне хочется, чтобы здесь, в Дубровице, у моих земляков, свояков, родни и у меня лично была тишь да гладь, да Божья благодать. И для этого я очень на многое готов.
– Ну, положим, коммунистам Божья благодать не полагается, но суть я уловил, – Сазонкин отпил немного кофе. – Умеете вы его варить, однако! Рецептом не поделитесь?
– Рецепт простой – медная турка, не жалеть кофе и раздавить в ступке стручок кардамона. Можно молотый – на кончике ножа. А еще я люблю варить с шоколадом…
Он некоторое время слушал меня а потом сказал:
– А эти свои воспоминания о будущем вы как-то фиксируете?
– Конечно, фиксирую. Но даже не просите – только Петру Мироновичу лично в руки. И нет, они хранятся не в доме, и у меня не один экземпляр.
Понятное дело, заметки о будущем хранились в доме, в ящике стола, ну, и в гараже Анатольича тоже. Я набирал историю будущего вечерами, печатая на портативной машинке сразу на двух листах писчей бумаги через копирку. Машинка была та самая, еще из моего вояжа в Минск. Пятикилограммовая «Москва», из чемоданчика. Работать над этим в редакции? Увольте! А ну, как кто-то из наших трех граций – Ариночка там, Аленушка или Фаечка – сунет свой прехорошенький носик в мои бумаги, ужаснется и сдаст либо в психиатрическую клинику в связи с шизофренией, либо – в КГБ, по поводу антисоветчины?
Я думал в случае чего прикрыться тем, что это фантастический роман. Но от психушки это меня вряд ли бы спасло. «Инструкция по неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность» увидела свет в 1961 году, и с тех пор такие чудилы типа Геры Белозора имели все шансы загреметь на курорт с экскульпацией в качестве бонуса на сколь угодно долгий период. Кому угодно? Власть предержащим, конечно.
– Так что, – проговорил охранник одного из этих самых власть предержащих. – Петру Мироновичу, стало быть, отдадите? А почему именно ему?
– Насколько я могу судить, только у Машерова и, может быть, еще у Романова есть шансы.
– Шансы на что?
– На более-менее светлое будущее для нас всех. По крайней мере – не такое темное, как мне представляется.
– Всё, всё, мы тут наговорили с вами уже на несколько статей.
– Или на психушку, м?
– Мгм, или на психушку, – согласился Сазонкин. – Дайте мне хоть что-то, что я мог бы отвезти Петру Мироновичу в качестве доказательства. Тогда мы сможем организовать вам встречу.
Я задумался. Это должно быть что-то близкое хронологически, но при этом – довольно значимое, чтобы Сазонкин мог получить информацию. Ничего из экономической жизни или политической обстановки в СССР в голову не приходило. Что вообще происходило в СССР весной 1980 года? А если – не в СССР?
В голову стукнулось воспоминание о прочитанной когда-то статье, и я вздрогнул. Это было довольно цинично, можно сказать даже – аморально. Но ничего с этим я поделать не мог, никак повлиять – уж точно… Сходив за листком и ручкой, я написал наискосок: «1 рота Выборгской мотострелковой бригады попадет в засаду в провинции Кунар, недалеко от Асадабада, в ущелье Печдара». Я не помнил ни номер бригады, ни командиров, но дебильная суперспособность запоминать диковинные названия выручила меня и сейчас. «1 рота Выборгской мотострелковой бригады попадет в засаду в провинции Кунар, недалеко от Асадабада, в ущелье Печдара». В голову стукнулось воспоминание о прочитанной когда-то статье, и я вздрогнул. Это было довольно цинично, можно сказать даже – аморально. Но ничего с этим я поделать не мог, никак повлиять – уж точно… Сходив за листком и ручкой, я написал наискосок: «1 рота Выборгской мотострелковой бригады попадет в засаду в провинции Кунар, недалеко от Асадабада, в ущелье Печдара». Я не помнил ни номер бригады, ни командиров, но дебильная суперспособность запоминать диковинные названия выручила меня и сейчас.
– Вот, возьмите. Это кое-что, связанное с Афганистаном. Там уже развернулись боевые действия, насколько я знаю… Противники Революционного совета начали атаковать наших военных, – я сложил листок треугольником и подписал его. – Откроете 11 мая или на пару дней позже. Я не знаю, у кого вы уточните эту информацию – может, у Громова, он вроде сейчас там, какой-то дивизией командует…
Борис Громов возглавлял 40-ю армию как раз во время вывода войск из Афганистана, я поэтому его помнил. О нем с уважением отзывались те воины-интернационалисты, с которыми мне доводилось общаться в будущем.
– Мистификация какая-то, – Сазонкин взял бумажный треугольник и сунул себе в нагрудный карман. – До 11 мая не так и долго ждать осталось. Разберемся.
А потом выглянул в окно и громко сказал:
– Отбой, хлопцы.
Один он был, как же…
* * *«Козлик» я оставил около редакции. Я, конечно, идеалист и бессребреник, но палить личное горючее, когда можно ангажировать Анатольича на «каблуке» – это надо быть идиотом. Мы забрали Эллочку Громову (чертовы совпадения) от птицефабрики и двинули в сторону рыбхоза.
Девочка была полненькая, очень серьезная, аккуратная. В штанах горчичного цвета, с карманами и широкими резинками на лодыжках. Наш человек! А вот кроссовки по нынешней погоде – это полная дурь!
– «Ботасы», настоящие? – Сивоконь тоже обратил внимание на обувь девушки.
– Папа привез, из Чехословакии!
Ну, раз из Чехословакии, то, конечно, нужно носить не снимая, и плевать на погоду. А то мало ли – подружки не увидят! Но в легкомыслии ее обвинить было сложно – по приезду в рыбхоз она взялась за дело круто. На проходной Эллочка заявила, что из ветстанции, и вот с ней пресса приехала – освещать работу ветеринаров. Поэтому – обеспечьте, будьте добры, доступ к прудам с рыбой. Ее напор и мое удостоверение журналиста сыграли в нашу пользу.