Фронтовые поэмы и лирические этюды

В полном снаряжении

В боевом походном марше шёл на Перекоп.

Чтобы там, за Крым российский,

Выиграть сражение,

Взять придётся вал турецкий, атакуя в лоб.

Кавалькадой вдоль лимана

Двигалась конармия.

Ухудшения погоды день не предвещал.

Осень южная жеманна,

Иногда коварная —

Миг и грозный гул копытный суховей примчал.

У судьбы иные планы,

Чаще поперёшные.

Так и вышло – враг лавиной шёл наперерез.

Взмыв, извергнул конь буланый

Ржания истошные

И понёсся с есаулом в бой наперевес.

На клинках эфес закруглен,

Лезвия без рубчика.

Друг на друга эскадроны понеслись стремглав.

Есаулом был зарублен

Старший брат поручика.

Кто ударил саблей первым, тот, выходит, прав.

Вот так матушка Расея,

Армия мужицкая!

Враг был начисто разбит и обратился в бег,

По степной стерне рассеян

Силой большевистскою.

Сам народ в ней полководец, воин и стратег.

Так и двигалась с боями

Конная Будённого,

Есаул-комэск возглавил сводный эскадрон.

Под седыми ковылями

В качестве бездомного

Схоронил поручик брата, спрятав от ворон.

В Крым должны ворваться с ходу,

Одолев позиции

Перекопских укреплений и турецкий вал.

Путь отрезать к пароходам

Белой коалиции.

Но никто редуты раньше не одолевал.

Сколько раз предпринимали

Захватить их приступом.

Утонувших и убитых не пересчитать.

Земляной рубеж взломали,

А за скальным выступом

Пулемёты продолжали злобно стрекотать.

Есаул врубался в гущу

Врангелевской гвардии,

Бил налево и направо, вдоль и поперёк.

Конь его топтал бегущий

Взвод кавалергардии

И как мог отвагой конской седока берёг.

Дня и силы не хватило

Выбить артиллерию.

Враг готовился к атаке, чтобы взять реванш.

Но резерв ударил с тыла

В помощь кавалерии,

Одолев студёным бродом илистый Сиваш.

В сапогах с солёной жижей

Мокрые солдатики

Незаметно, по-пластунски и по грудь в воде,

Шли, ползли, но месяц рыжий

Выдал их предательски,

Осветивший на подходе к каменной гряде.

Там по ним прямой наводкой

Залпы орудийные —

То шрапнельный, то фугасный прилетал снаряд.

Спас бойцов рывок короткий:

Через плавни минные

Напролом повёл поручик штурмовой отряд.

Храбрость, мужество, отвага —

В них основа подвига.

Не во имя чьей-то славы, а с надеждой жить.

Сделать три геройских шага,

Вырвавшись из полога

Страха смерти, и Отчизне верно послужить.

Захватив плацдарм прибрежный,

Ждали подкрепления

Основных частей ударной группы храбрецов.

Злой Сиваш плескался бездной

И без сожаления

Поглощал в студёной топи тысячи бойцов.

Люди к Господу взывали

Ниспослать им ангела.

Их тела от пуль и стужи стали коченеть.

Но дошли и разорвали

Оборону Врангеля.

Командиром конной части бывший был корнет.

Бой за Керчь и Севастополь.

Здесь потери редкие.

Корабли с частями белых покидали порт.

Курс их был в Константинополь.

Берега турецкие

Приютят солдат, гражданских, барышень, господ.

Есаул, корнет, поручик —

Командиры красные.

В орденах краснознамённых синева петлиц.

Их развёл Сиваш-разлучник

Порознь в дни ненастные,

И тем радостней улыбки утомлённых лиц.

Нет войны. Они в России

Шли по Графской пристани.

Корабли гудками будто обращались к ним.

Не прощались, а просили

Лишь вглядеться пристально

И увидеть тех, с кем были под огнём одним.

С кем хлебнули много лиха

На войне с германцами,

Воевали за Россию, веру и царя.

Как близки в биноклях лица

С бледными румянцами.

Неужели все их муки оказались зря?

Под разрывы мин, бывало,

С канонадой пушечной

Воедино шли в атаку супостата бить.

Вдаль эскадра уплывала,

Стяг морской приспущенный.

Есаул, корнет, поручик там могли бы быть.

Не смогли, не удержали,

Не спасли отечество.

Белой гвардии российской наступил конец.

На причале кони ржали

Криком человечества,

Бередя людские души хуже, чем свинец.

Быть беде средь бела света

По закону подлости.

Всё бы ладно, да навстречу направлялся к ним

Тот, из реввоенсовета,

Что с мандатом в поезде

Подписал вердикт расстрельный росчерком одним.

Он узнал. Во взгляде злоба

Типа беспардонного.

Этот, властью облечённый, форменный чекист,

Возглавлял отдел особый

В армии Будённого.

Зачищал ряды от контры и от тех, кто чист.

Подходил неумолимо,

С ним его охранники.

Бывших царских офицеров просто так не взять.

Шаг, другой… И всё же мимо.

Нет на лицах паники,

Видно, их придётся позже силой повязать.

Разошлись, как в бурном море

Сейнеры рыбацкие.

Есаул, корнет, поручик миновали сеть.

Счастье хлипко. Когда в горе —

Вина пьёт кабацкие.

Ей испить глоток свободы надо бы успеть.

Три товарища спешили —

Слишком мало времени.

Рядом с ними шла удача, повезёт ли впредь?

Видит бог, они решили

Быть отчизне верными.

Если жить, то жить в России или умереть.

Старый дом. В нём на постое

Трое, да их лошади

Нерассёдланные нынче во дворе стоят.

Может, завтра ждать не стоит,

Если их на площади

Расстреляют или – хуже – в карцере сгноят.

Дух сивушный, смог табачный

Вперемешку с сумраком,

Мысли вслух – те, что у трезвых были на уме:

Царь бездарный, вождь невзрачный,

Стал народ отступником.

Гибнет, гибнет Русь святая в беспросветной тьме.

Оказалась безответной

Преданность их Родине —

Всякой: сильной, слабой, смутной, гибнущей в огне.

А за гранью предрассветной

Брезжил путь непройденный,

И, подкрадываясь, кто-то промелькнул в окне.

Знать, отрезан путь отхода,

Пропадать так с музыкой.

Есаул, корнет, поручик пели русский марш.

Взять в кольцо могли полвзвода,

Но за щелью узенькой

Виден был боец и накрест свисший патронташ.

Куртка-кожанка потёрта,

Со следами памяти

Пуль, и, судя по обличью, он был явно свой.

«Эй, вы там, какого чёрта

С ночи горлопаните?!

Открывайте, я из штаба. Срочно. Вестовой».

Дверь открыл корнет с наганом,

Глядя с недоверием.

Есаул с поручиком со связками гранат.

К ним могли войти с обманом,

Взять их лицемерием,

К счастью, в дом ворвался только свежий аромат.

Стыл рассвет пастельно-синий

На ветвях акации.

Горизонт морской упёрся прямо в небеса.

«Всем прибыть, – сказал посыльный, —

К месту дислокации.

Торопитесь, полк уходит через два часа».

А затем запрыгнул лихо

На коня горячего.

В серебре туманной дали след его простыл.

Никого. Всё было тихо

Вокруг дома спящего,

И, как ангелы, парили на церквях кресты.

Первый луч от солнца встретил

Купол позолоченный,

Знаменуя силу духа, торжество добра.

Бог в душе, хоть храм в запрете,

Вера с червоточиной,

Повезло друзьям, дожили нынче до утра.

Им собраться надо быстро,

Воду пить рассольную.

Конармейцам для сражений нужен трезвый ум.

Вот бы взять и позабыться,

Ночь забыть бессонную.

Побеждать – так головою, а не наобум.

Поутру они скакали

В штаб по приказанию,

Их бригаду отправляли добивать Махно.

Резвый зюйд крушил о скалы

Судно мироздания.

Тем, кто выплыл из пучины, было всё равно.

Кипарисы вдоль дороги

Как телохранители.

Заслонить собою могут, спрятать и спасти.

Ощущение тревоги —

Мира нет в обители.

Враг не дремлет, затаился снова на пути.

От знакомого штабиста

По германской – взводного —

Есаул, корнет, поручик получили весть:

Застрелили особиста,

Зверя подколодного.

Значит, Бог и справедливость в жизни всё же есть.

Он считался рангом старше

Политуправления

И в ту ночь, напившись пьяным, к бабам приставал.

Домогался к комиссарше,

Целовал колени ей.

Женский маузер отбросил гада наповал.

Вот ведь как всё обернулось:

Будто бы по лезвию

Между будущим и прошлым им пришлось идти.

Зло шло к ним, но разминулось

И пришло к возмездию.

Видит бог, за ними правда в выборе пути.

Им потом ещё придётся

Пережить репрессии,

Халкин-Гол, Хасан, на финской тяготы невзгод.

Когда враг к Москве прорвётся —

Отражать агрессию

В сорок первом, чтобы встретить сорок пятый год.

На германской, на Гражданской

Воевали соколы.

Под огнём себя сжигали, думали, не зря.

Их сердца, как сердце Данко,

В пламенности сотканы.

Кровь людская не водица – алая заря.

Есаул, корнет, поручик —

Господа вашбродия,

Командиры красные, махновские чины.

Им судьба в награду вручит

Крест и вязь надгробия:

«Здесь покоятся солдаты, русские сыны».

Друг

Это слово «война»

Режет слух, ранит грудь:

В ней страдания, тяготы, беды.

Друг хлебнул их сполна,

Положив ратный труд

На алтарь жертв во имя Победы.

Друг горяч был и смел,

По-мальчишески прост:

Если прав – не уступит ни шагу.

Он в атаке умел

Первым встать в полный рост,

Вскинув свой ППШ словно шпагу.

И откуда же в нём

Риск и храбрость брались?

С виду паинька, парень-рубаха,

Но под шквальным огнём

Друг был как фаталист —

Рядовой без упрёка и страха.

Был готов ко всему

Перед властью свинца,

Даже гибель – и та не преграда.

Так хотелось ему

Отомстить за отца,

Что погиб у руин Сталинграда.

Той весной другу шёл

Девятнадцатый год,

В снах он видел ребячью ватагу.

Был безусым ещё,

Но за взорванный дот

Заработал медаль «За отвагу».

Ранним утром наш взвод

Стерегла тишина,

Распорядок привычный ломая.

И казалось, что вот

Завершилась война

С наступлением первого мая.

Но обманчива тишь

Фронтовая у сна

С необычной зарёй голубою.

Солнце сбросила с крыш

Разрывная волна,

Когда взводный скомандовал: «К бою!»

Выбивали с трудом

Группы «Ваффен-СС»

С чердаков, из подвалов и схронов.

Дзотом был каждый дом,

Немцы шли на эксцесс —

В упор били из фаустпатронов.

Взвод весь день очищал

От фашистов квартал

С домом Гиммлера в центре Берлина.

Голос друга звучал,

Но потом перестал.

Было слышно, как ухнула мина…

На него налетел

Фриц, стал горло сжимать,

Оба в схватке сошлись рукопашной.

Друг всего лишь хотел

Посчитаться за мать,

Искалеченную бомбой фугасной.

Смерть следила со стен,

Кто кого пережмёт.

Но фашист тяжелей был, зверюга.

Где-то рядом совсем

Хлестанул миномёт,

И эсэсовца сбросило с друга.

Взвод за другом шёл вслед;

Впереди за углом

Уже виден был купол рейхстага:

Обгоревший скелет,

Превратившийся в лом,

Но ещё без победного стяга.

Пятьсот метров всего —

Площадь с боем пройти;

Пядь земли от разрывов дрожала.

Из живых никого,

И лишь в центре почти

Немка с дочкой трёхлетней бежала.

Взрыв не дал добежать

До укрытия им,

Обе рядом с воронкой упали.

Друг не смог больше ждать,

В мыслях мигом одним

К ним рванулся в бесстрашном запале.

Изрыгали огонь

Жерла тёмных бойниц,

Раскалённые пули свистели.

Что есть силы бегом

И не кланяясь ниц,

Друг стремился к назначенной цели.

Жизнь у немки прервал

Крик, застывший в устах.

Взор в мольбе устремился к кому-то.

Друг их двух прикрывал

Телом, слыша в ушах

Одно слово немецкое: «Муттер».

Почти не было сил,

Как и не было слёз.

Снайпер в голову друга поранил.

Он девчушку схватил,

С поля боя понёс,

Находясь в шаге к гибельной грани.

Кровь во впадинах щёк

Запеклась на ветру,

Боль утрат – друг войной обездолен.

Ему надо ещё

Отомстить за сестру,

Со Смоленщины угнанной в Дойчланд.

Взвод товарища нёс,

Как в парадном строю.

Он лежал на полотнище флага.

Чуть дыша, произнёс:

«За победу свою

Распишусь на колоннах рейхстага».

Это было под Ржевом

Нынче снежно под Ржевом,

А тогда, в сорок первом,

Липла к пушечным жерлам

Глина с кровью и пеплом.

Танки лязгали в топи

На дорогах разбитых,

А в соседнем окопе

Было много убитых.

Среди душ их нетленных

Из живых было двое:

У отца на коленях

Сын лежал, юный воин.

Он, от крови до плоти

Долгожданный поскрёбыш,

Зло подстрелен на взлёте;

Был бы рядом – сберёг бы.

Заслонил бы всем телом,

За него бы сражался.

Так победы хотел он,

Только вот не дождался.

Изнывая от боли,

Иссечённый шрапнелью,

Угасал сын всё больше

Под отцовской шинелью.

С голубыми глазами,

Распахнувшихся к небу.

Светлый взгляд его замер,

По-сыновнему нежный.

Отступая к востоку,

Всех бойцов схоронили

На холме невысоком

В безымянной могиле.

Летом сорок второго

Здесь, на этом же месте,

Сын отца, но другого,

Воевал третий месяц.

Отбивали атаки

Ценой жизни – не даром,

Был приказ дан из ставки

Владеть ржевским плацдармом.

От разрывов вскипала

Мать – земная утроба.

Сколько жертв в неё пало,

Ни могилки, ни гроба.

Ни крестов, ни пометок,

Ни таблиц с именами.

Полквадрата, полметра

Чрева с вечными снами.

Может, здесь, на высотке,

Или там, среди пашен,

На прорыв взвод отцовский

В бой пошёл рукопашный.

Сын отца тоже дважды

Из «котла» выбирался.

Уцелел, но однажды

На засаду нарвался.

Уходил от погони

В ночь с плечом перебитым,

А его в батальоне

Посчитали убитым.

По бурлящей стремнине,

Слитым вместе с потоком,

Бойца вынесло к мине

И к прибрежным осокам.

В этот раз пожалела,

Пропустила «косая».

Он рукой одной левой

Грёб, проплыл, не касаясь.

Истекающий кровью

Среди лилий соцветий,

Был спасён медсестрою

У реки на рассвете.

Её женские плечи

Выносили подранков

Из-под бомб и картечи,

Из-под пуль, из-под танков.

Рисковали, спасали,

Гибли и выживали.

Крепче женственной стали

Никогда не ковали.

Ржев – вулкан извержений

Переплавленной стали.

Даже боги сражений

От разрывов устали.

В этом смерче спирали,

Опалённом, свинцовом,

Помнил сын о морали

И наказе отцовом.

От начала до тризны

Верой, правдой служить,

Защищать честь отчизны,

До победы дожить.

Не забыв о завете,

Сын страдал об утрате:

Нет ни слуху, ни вести

Об отце и о брате.

Знал из маминых писем,

Что отец вместе с братом

Был к потерям приписан

Боевым безвозвратным.

А на фронте под Ржевом

Наступал сорок третий.

На снегу порыжелом

Тот же след лихолетий.

И всё та же примета —

Битых танков армады,

Стаи воронов вместо

Похоронной команды.

День за днём, год за годом

Поле брани под Ржевом

Тосковало по всходам

И молилось по жертвам.

Бесконечным, несчётным,

Безвозвратным, безвестным,

Стойким и обречённым,

Сильным духом, бессмертным.

Безымянным, безродным,

Вольным, непокорённым,

Неизвестным, народным

Да войной опалённым.

Сёстры, матери, братья,

Сыновья, отцы, деды —

Приняла всех в объятья

Смерть во имя Победы.

Ну а те же, кто выжил,

Уже рвались на запад.

Всё сильнее и ближе

Подступал майский запах.

Ещё рощи горели,

Но уже разливались

Птиц весенние трели.

Хватит – навоевались.

Вместе с птицами пели

Колокольни с церквями.

Души павших летели

На восток с журавлями.

Косяком, стаей, клином

В край родимый спешили.

На пути своём длинном

Весть с войны сообщили.

О погибших геройски,

В медсанбатах угасших,

О растерзанном войске

С миллионами павших.

О замученных пленных,

Новобранцах умерших.

Их, совсем не военных,

Воевать не умевших.

Не укроют, не спрячут,

Не прильнут к изголовью.

Скорбно матери плачут —

Жить им с вечною болью.

Нынче мирно под Ржевом,

Но война – она близко:

В поле, сплошь проржавелом,

И в свечах обелисков.

В прахе, в найденных списках,

В полупрелых землянках,

В медальонных записках

И в солдатских останках.

В ветеранских наградах

И в состаренных фото,

В первомайских парадах,

В треугольниках с фронта.

И в местечке незнатном

У речного обрыва,

Там, где жизни внезапно

Обрывались от взрыва.

Здесь, где волжская лента,

Свою принял обитель

В шаге от монумента

Воин-освободитель.

Каждый почесть воздаст

Под хорал соловьиный.

Пусть не будит солдат

Грустный крик журавлиный.

От бессмертных полков

К неприступной твердыни —

Мир во веки веков

От войны и поныне.

Всё, что было под Ржевом,

Не расскажешь словами.

Битву маршальских жезлов

Назовут жерновами.

Благовест Победы

Завтра утром победной проснётся весна,

В первый раз с тишиной обнимаясь.

Только мне до рассвета придётся без сна

Не сомкнуть глаз, страдая и маясь.

Не уснуть потому, что погибли друзья,

Их тела под полотнищем стяга.

Это знамя за них те, кто жив, водрузят

На поверженный купол рейхстага.

Из солдатских кровей ярко-красный кумач

Будет реять во славу героев.

Гладит дома рукой фотокарточку мать,

У неё их, потерянных, трое.

В путь последний проводит салютов заря,

Их приют в покорённом Берлине.

Свои жизни солдаты отдали не зря,

Мир во веки веков и поныне!

Днём опустят бойцов в лоно братских могил,

Преклонив боевые знамёна.

Мир спасённый, зачислить солдат помоги

В полк бессмертный их всех поимённо.

Им покоиться лучше в родимой земле,

Но до Родины славной не близко.

В опалённой войной, на ковыльной золе

Будет только звезда обелиска.

Они миг до триумфа войны не дошли,

До него оставалось полшага.

Пусть со светлой тоской прах несут журавли

Тех, кто пал у развалин рейхстага.

Им лежать в гимнастёрках, к погону погон,

Рядом с ними отцы их и деды.

А в России по ним горит Вечный огонь,

Как бессмертное Знамя Победы.

У них не было жён, также как и невест,

Им всего лет по двадцать на брата.

В честь прихода Победы звучит благовест,

Мне стучит сердце звоном набата.

Как хотелось забыться, да так, чтобы сны

Приказали: «С фашистами к бою!»

Чтобы снова вернуться в горнило войны

И закрыть их от смерти собою.

Нынче май сорок пятого, радость в глазах,

Отшумели военные грозы.

У победной весны навернулась слеза,

Это плачут по павшим берёзы.

На бруствере войны

В сорок пятом году отгремела война,

Отшумели военные грозы.

Всем обязан тебе, фронтовая жена.

Помнишь бой у сгоревшей берёзы?

Предрассветный туман разливался окрест,

В тишине спали маки и розы.

Но уже полыхал атакованный Брест,

И, как свечи, горели берёзы.

В трёх верстах от войны окопался наш взвод,

Там, где нет даже места на карте.

Перед бруствером смерть, за спиной небосвод,

И восход как заря на закате.

Кто же знал, что во всём превосходит нас враг —

По три танка с крестами на брата.

Где был вырыт окоп, появился овраг;

И утрата, утрата, утрата…

Сколько было в то утро фашистских атак,

Знать не знали кукушкины слёзы.

Где застава была, там теперь пустота,

Ни одной уцелевшей берёзы.

От снарядов растерзанной гибла земля,

У бойцов к ней, как к матери, жалость.

И сжималась бронёй окружений петля,

И страна всё сужалась, сужалась…

Небо падало вниз, нечем было дышать

Из-за копоти, дыма и смрада.

У безжизненных тел билась в муках душа —

Это было исчадие ада.

Мы держали плацдарм, выбиваясь из сил,

За пределом немыслимой грани.

Раскалённый свинец ноги мне подкосил,

Я шрапнелью был в голову ранен.

Пал, уткнувшись лицом в молодой березняк,

Я забредил мольбой о высоком.

И, хватая губами прохладный сквозняк,

Упивался берёзовым соком.

Не надеясь, что ангелы могут спасти,

Крикнул роте: «Прощайте, ребята!»

Кто-то всё-таки смог до меня доползти;

Всё кругом было кровью объято.

Рядом бил пулемёт, надрываясь взахлёб,

Пушки «ухали» стоном набата.

Тот, кто ласково мне перевязывал лоб,

Прошептал: «Я сестра медсанбата.

Милый мой, потерпи, я сейчас помогу,

Отползём вместе из-под обстрела».

Как хотелось нарвать ей цветов на лугу,

Но кругом всё горело, горело…

Мы ползли… Нет, сестричка тащила меня

По траве, сапогами измятой,

Почерневшей от пепла, сухой от огня,

Всё же пахнущей чайною мятой.

Где-то рядом должны быть медпункт и санчасть,

Знали, что не отступят ни пяди.

Я был счастлив, что жив и что смог повстречать

Её русо-кудрявые пряди.

Много дней мы вдвоём пробивались к своим,

Силы были уже на исходе.

Ведь, казалось, границу страны отстоим,

Но войска всё отходят, отходят…

Так случилось, войною любовь рождена

В урагане смертельного круга.

Ты и нынче моя фронтовая жена,

Боевого солдата подруга.

Обелиск. Две берёзы. Вот наша скамья.

Как прекрасна под Брестом погода!

Мы из двадцать второго июня семья,

Из боёв сорок первого года.

Гитар гитара, расскажи про мои сны

1

Я слышу музыку… Нет, нет, её я вижу,

Она с оркестром приближается ко мне.

Вдруг тишина. О, как её я ненавижу!

Я видел ночь, один проснувшийся во сне.

Темным-темно. Хоть глаз коли. Ни звука.

Квадрат Малевича врос в кубатуру стен.

Превозмогая мрак, вглядевшись близоруко,

Глаза заметили измученную тень.

Она метнулась в странном облике лучины,

Задев нечаянно излучину струны.

Сначала ойкнула, рванувшись без причины,

И попросила снять гитару со стены.

Привычно руки сами к грифу потянулись,

Но тяжелеющие пологи ресниц

Не от бессонницы – от времени сомкнулись,

Явив сны муз как иллюстрации страниц.

2

Всплыла мелодия, звеня над куполами,

Сияя златом, своды неба голубели.

Младенца сон был пробуждён колоколами,

И мамин голос лился мне у колыбели.

Он зримым был и осязаемым до вкуса

Животворящего грудного молочка.

С божнички лик смотрелся матерью Иисуса,

Светло внимая стрекотанию сверчка.

О, этот миг, не повторяющийся боле,

Мотив баюкающий – детства оберег.

Он будет так щемить нутро усладой боли,

Пока душа не превратится в имярек.

3

Сюжет событий в сновидениях листая,

Глазам привиделся предутренний распев.

Пернатый хор, из гнёзд стремительно взлетая,

Запел, о судном дне подумать не успев.

На проводах, как ноты шустрые, синицы

Шедевры клювиками страстно создавали.

Их не пугали даже всполохи зарницы,