Август нашей жизни

Глава первая

Деревянная потертая скамья была жесткой.

Больше часа я ворочался с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее. От великодушно предложенной подушки я благоразумно отказался, выглядела она, честно говоря, не очень, и теперь никак не мог решить, что же делать с легким бомбером, который зачем-то надел, выходя рано утром из дома, – положить его под голову или же набросить на плечи. Несмотря на середину июля, в камере было промозгло. А еще темно и сыро. Окон в ней тоже не было, не считая крошечного, забранного решеткой окошка в двери, через которое на грязный бетонный пол падал тусклый луч света от лампы, горевшей в коридоре. Часы, как и телефон у меня забрали, и вскоре я к своему ужасу заметил, что окончательно потерялся во времени. Ночь наверняка уже наступила. Отцу скоро доложат, что я не появлялся дома с раннего утра.

О том, что будет потом, думать не хотелось.

Наверняка скромный питерский следственный изолятор покажется мне курортом.

Я был в этом уверен. Отец не простит мне допущенной глупости и накажет по всей строгости, присущей нашему роду, и тогда…

Где-то на краю сознания, отвечая моим невеселым мыслям, недовольно заурчал Черный. Я прикрыл глаза и опустил щиты, позволяя своему зверю разделить со мной все неудобства заключения. Черный зафыркал, словно выпустил тонкую струйку дыма, и в носу защипало. Потом рыкнул осуждающе и, обдав меня волной искреннего возмущения, покинул мое сознание, оставив в оглушающем изматывающим одиночестве.

– Чешуйчатый предатель… – пробормотал я недовольно и в очередной раз попытался укрыться от холода короткой курткой.

За последние несколько часов я успел размяться, сделать пару сотен отжиманий, пару десятков попыток вздремнуть и еще примерно столько же попыток не сойти с ума. Вынужденное одиночное заточение странно давило на мою вполне стабильную психику. Я всегда гордился своей выдержкой и до сих пор был уверен, что с легкостью справлюсь с такой мелочью, как несколько часов ареста. Однако невозможность контролировать время и странное чувство, будто я упускаю что-то очень важное, не давали расслабиться и просто уснуть.

В конце концов скамья в изоляторе вряд ли была неудобнее гранитной скалы.

Я закрыл глаза и решил еще раз прокрутить в голове все события прошлого утра в надежде найти хоть какую-то зацепку.

Около четырех часов меня разбудил звук принятого сообщения.

“Аркашка, я влип. Нужно заштопать. Дед будет в ярости”.

Хоть номер и оказался скрыт, я был уверен, что это Петька. Пару дней назад его в очередной раз под нелепым предлогом вызвали в Выборг.

На всякий случай я потянулся к его Изумрудному, но тот ожидаемо молчал. Бергер редко полностью опускал щиты, да и был сейчас далеко. Прислушался к Лизе, его жене. Она, как и ее лунная драконица, беззаботно спала этажом ниже.

И только тогда я написал:

“Ты где?”

Ответ пришел сразу:

“Сенная площадь”.

Эту квартиру я знал. Пешком совсем рядом.

Собрался я быстро. Умылся ледяной водой, гадая во что же опять ввязался неугомонный друг. Оделся, подхватил кофр с хирургическим инструментом и спустился на первый этаж. Отцовский мордоворот, дежуривший в парадной, удивленно приподнял бровь. Я поднес палец к губам, надеясь, что о моем уходе сразу же не доложат дорогому папочке. Охранник понимающе усмехнулся, потом взгляд его скользнул по кофру, и парень снова нахмурился.

– К завтраку буду, – уверенно произнес я, протиснулся мимо него на улицу и направился вдоль Фонтанки в сторону Невского.

Питер крепко спал. Спали пришвартованные вдоль гранитного берега прогулочные яхты, катера и экскурсионные плоскодонки. Спал Инженерный замок. И оставшийся за моей спиной Летний сад тоже спал.

Мальчишку лет пятнадцати, не больше, я заметил у Аничкова моста. Потянул носом, пытаясь понять, случайный попутчик или нет. Черный недовольно ухнул, предупреждая. Я ускорил шаг.

На Гороховой меня ждали уже трое. Один попросил прикурить, второй мимолетом толкнул плечом. Я отрастил коготь, прежде чем понял, откуда ждать атаки. Взревел Черный. Резкий запах ударил в чувствительный драконий нос. А дальше наступила темнота.

– Аркадий Иванович! На выход! – бойко прогудел пожилой полицейский.

Глухо заскрежетала металлическая дверь. Луч света заплясал и лениво переполз на обшарпанную стену.

Я тяжело поднялся, пытаясь сбросить сонную оторопь. Черный по-прежнему молчал. Я пару раз взмахнул руками. Размял пальцы, щелкнув суставами, на всякий случай. Я не ел больше суток, и воду за это время мне предложили только раз. Голова все еще слегка кружилась от той дряни, что брызнули мне в лицо. И я боялся, что не смогу удержать Черного, если вдруг….

Если что?

Комната для допросов была темной, душной и ужасно тесной. Темные грязные стены. Стол с истертой столешницей, пара колченогих стульев. Следователь, еще совсем зеленый парень, смотрел на меня со смесью ужаса и сочувствия. Я криво улыбнулся ему и пропел:

– Мне бы отлить…

Парень дернулся и покраснел. Взгляд его метнулся к полицейскому за моей спиной, потом остановился где-то в районе моего пупка. Я показательно подтянул повыше повисшие без ремня портки.

– П-проводите, – проговорил он и отвернулся.

– Благодарствую, ваше благородие, – ответил я и облизал пересохшие губы. На языке остался металлический привкус крови. Черный заволновался, и мне с трудом удалось его успокоить.

В сортире воняло. Я брезгливо поморщился и с трудом открыл ржавый кран. Распустил небрежный хвост, намочил руки и пальцами разобрал спутавшиеся рыжие кудри, доставшиеся мне от матери. Заплел изящную скандинавскую косу (Бергер бы оценил), умылся затхлой холодной водой, пригладил бороду. Вернул на место очки.

– Ну что, Аркаша, допрыгался, – пробормотал я себе под нос. – Если это проделки Петьки, убью гаденыша! Даже если старый Бергер спалит потом весь Петербург.

В допросную я вернулся свежим, бодрым и готовым к переговорам.

Молодой следователь при моем появлении суетливо поднялся, чуть не опрокинув стул, и дрогнувшим голосом представился:

– Л-лейтенант Юрский. Н-никита Сергеевич.

– Баженов Аркадий Иванович, – ответил я и склонил голову в легком поклоне. – К вашим услугам.

Юрский снова покраснел и сел, жестом предложив мне последовать его примеру. Шаткий стул под моим весом жалобно скрипнул. Черный вдруг недовольно заворочался где-то совсем рядом, проверяя на крепость мои щиты. Я мысленно шикнул на нетерпеливого дракона и сделал еще одну попытку дотянутся до Изумрудного Бергера. В ответ ничего.

– Аркадий Иванович, согласно показаниям потерпевшей, Федосеевой Зинаиды Васильевны, вчера в четыре тридцать утра вы находились по адресу Гороховая, дом пятнадцать, вели себя грубо, распускали руки, позволяли себе оскорбительные высказывания в адрес потерпевший…

Я нахмурился, тщетно пытаясь вспомнить оную Зинаиду Васильевну, и ожидаемо не смог. А потому задал первый интересующий меня вопрос:

– Заранее прошу простить мне мое любопытство, Никита Сергеевич, но сколько лет многоуважаемой гражданке Федосеевой?

– С-семьдесят восемь, – быстро ответил Юрский и позволил себе еле заметную улыбку.

– Я был пьян? – на всякий случай уточнил я, а руки сами по себе потянулись в карман за сигаретами, которых не было.

– Здесь к-курить запрещено, – строго проговорил Никита Сергеевич и положил на стол открытую пачку. Я взял одну. Покрутил в руках. Поднес к лицу, вдыхая сладковатый запах дешевого табака. Юрский молчал.

– Вы не ответили на мой вопрос, – напомнил я.

– А сами-то что думаете?

– Около четырех был трезвым как стеклышко. Вышел на срочный вызов. На Сенную площадь.

– Вызов? – уточнил Никита Сергеевич.

– Я хирург.

– Ах вот оно что…

– Что? Я в глаза не видел вашу Федосееву.

– А она ут-тверждает обратное. Что л-ломились в ней в дверь, угрожали расправой. И не только.

Не удержавшись, я громко фыркнул и рассмеялся. И хохотал до тех пор, пока на глазах не выступили слезы.

Юрский терпеливо ждал, пока я закончу истерику, и только потом протянул мне зажигалку. Я благодарно кивнул. Поднес к губам измятую сигарету и закурил. Выпустил в потолок струйку сизого дыма, невольно сравнивая себя с Черным, и спросил:

– Сколько?

Никита Сергеевич удивленно моргнул. Я недоверчиво вскинул бровь.

– О чем вы, А-аркадий Иванович?

– Многоуважаемая старушка просит денежную компенсацию за предоставленные неудобства? – уточнил я.

– Н-нет, – ответил Юрский.

– А жаль.. – протянул я. – Всем было бы гораздо проще.

– Аркадий Иванович! – очень искренне возмутился парень.

– Я весь внимание, – покорно ответил я. – Только скажу сразу, никаких одиноких старушек я не убивал.

– Она ж-жива и здорова, к счастью, – не оценил моего юмора следователь. – Накатала на вас жалобу, вызвала патруль.

Передо мной на стол лег лист бумаги, исписанный четким, убористым почерком. Я внимательно вчитался в написанное, но все равно ничего не понял.

– Что, реальная старушка? – уточнил я, одновременно решая, куда деть окурок.

Юрский пододвинул мне пыльную пепельницу и ответил:

– Б-более чем, Аркадий Иванович.

– И трезвая? – на всякий случай уточнил я.

– Не пьянее вас…

– Печально…

– У вас есть, что с-сказать?

– Где мой кофр?

– Аркадий Иванович, с-сейчас слишком…

– Где мой кофр с хирургическим инструментом? – повторил я. – Я вышел из дома с ним. Можете уточнить у охранника.

– Когда патруль подъехал по адресу, вы сидели на крыльце парадной дома пятнадцать Гороховой улицы и были, мягко говоря, в невменяемом состоянии. Никакого кофра рядом с вами не было.

Я действительно пришел в себя уже в изоляторе. И первые несколько минут никак не мог понять, что произошло. Голова трещала. Ужасно хотелось пить. Черный молчал, и только по темному цвету мизинцев и острым кончикам отросших клыков, я понимал, что дела мои плохи. Частичная трансформация или умение сдерживать оборот – навык, доступный далеко не каждому молодому хранителю. И я всегда и не без основания гордился собственной выдержкой. Только вот вчера это сыграло со мной злую шутку.

Оборот, даже частичный, на глазах у людей наказуем. Жестко наказуем законами рода. И даже зная, что меня подставили, отец не сможет просто проигнорировать этот факт. Под ложечкой засосало. Я сглотнул вязкую слюну и трусливо потянулся к Черному, ненавидя себя за собственную слабость. Мой зверь откликнулся сразу. Недовольно заворчал, прислушиваясь, а потом мое сознание взорвалось диким ревом. Он все понял, мой дракон. И горевал о предстоящей разлуке.

Я вцепился руками в столешницу, пытаясь сдержать бушующую внутри моего сознания ярость. Сидящий напротив Юрский вздрогнул и побелел как полотно. Полицейский, дежуривший у двери, отклеился от стены и сделал пару неуверенных шагов в мою сторону. Я прикрыл веки в надежде, что в полутьме допросной никто не заметит ставшие вертикальными зрачки. Черный продолжал бесноваться, и впервые в жизни я не имел ни малейшего представления, как остановить оборот.

Дверь открылась слишком громко. От чистой силы, разлившейся в воздухе, я задрожал и впился в край стола отросшими когтями. Черный покорно затих. Отец, безмерно уставший и предельно собранный, вошел в допросную и, не тратя слов на приветствие, швырнул Юрскому темно-синюю пластиковую папку. Проговорил почти лениво:

– Мой адвокат свяжется в вами сегодня. Надеюсь, нам удастся разрешить этот нелепый конфликт примирением сторон. Уверяю вас, в ближайшее время мой сын не сможет покинуть город.

Я с трудом поднялся на ноги и тут же пошатнулся. Детина из охраны отца бережно подхватил меня под локоть и заботливо вывел в темный коридор. В нос ударил резкий запах плесени, растворимого кофе, мочи и крови.

У ступеней парадной нас ждал знакомый тонированный минивен. Удар в солнечное сплетение отбросил меня на капот автомобиля. Я замотал головой, пытаясь очистить сознание от покорного поскуливания Черного, подчинившегося воле старшего. Следующий удар пришелся на скулу. Очки в тонкой оправе полетели на асфальт, и отец тщательно растоптал их каблуком. Горячая кровь хлынула носом, заливая глотку, не позволяя сделать вдох. Я запрокинул голову и уставился на затянутое свинцовыми тучами питерское небо.

– Бергер пропал, – произнес отец, когда я смог, наконец, дышать. – Елисавета ничего не знает и Изумрудного не чувствует. Во что вы опять ввязались, сын?

Глава вторая

К моему ужасу за ужином в нашем доме на набережной реки Фонтанки собралась вся семья. Папенька Иван Львович Баженов, меценат и просто очень уважаемый гражданин Петербурга, его молодая супруга Аглая – человечка, взирающая на меня с неподдельным страхом (не зря, кстати, она мне сразу не понравилась), уставшая и осунувшаяся Елисавета Александровна Аракчеева-Головина – жена моего доброго друга Бергера, дядья разной степени родства в количестве пяти штук и горячо любимая мною тетушка Светлана Аркадьевна Головина, старшая сестра моей матери. Вот она улыбнулась мне нежно и немного грустно. Светлана была совершенно точно старше отца, и с тех пор, как моя мать решила уединиться в скиту, она всегда была рядом. Отец никогда не препятствовал нашему общению, позволял моей тетке многое, она в ответ закрывала глаза на его дела. Со своей сестрой, моей матерью, она виделась регулярно. В отличие от меня, которому вход в обитель был закрыт.

Я застыл в дверях большой столовой, позволяя собравшимся рассмотреть меня во всех деталях. Что скрывать! Я был хорош! Дерзкий взгляд, на щеке багровый след от удара, очки в тонкой золотой оправе, рыжие волосы, собранные в аккуратный узел на макушке, черная вязь татуировок, начинающаяся у выбритых висков и покрывающая каждый миллиметр моей шеи, белая рубашка с накрахмаленным воротником и небрежно закатанными рукавами, жилет, отутюженные брюки. Петька бы оценил. И Гошка тоже.

Разговоры при моем появлении резко стихли. Я дождался, пока все взгляды стали направлены на меня, и склонил голову в приветствии.

– Аркадий, – проговорил папенька раздраженно. – Ты опоздал.

– Прошу прощения, отец, дела, не требующие отлагательств.

Один из дядьев насмешливо фыркнул, но тетушка бросила на него рассерженный взгляд, и мужчина, разменявший уже шестой десяток, пристыженно затих.

– Мальчик мой! Я так рада тебя видеть! – воскликнула Светлана и поднялась.

Мужчины немедленно поднялись следом. Я быстрым шагом преодолел разделяющее нас расстояние и мягко коснулся губами ее щеки. В ответ она сжала мою ладонь в своей.

– Спасибо, что пришли, – прошептал я.

– Я не могла оставить тебя с Иваном один на один. Аркаша, он в ярости.

– Я знаю, тетя.

– Неужели уже ничего нельзя сделать?

– Вы отлично знаете, что ничего, Светлана Аркадьевна, – устало проговорил отец. – И не нужно разыгрывать наивную дурочку. Вам все равно никто не поверит.

Тетушка охнула и распахнула веер. С трудом сдерживая улыбку, я произнес:

– Не переживайте так, тетя. Я уже большой мальчик.

– Даже и не думала, Аркадий, – сказала она просто. – Жалость – это унизительно.

Жалость – это унизительно…

Я старался не думать об этом, когда на следующий день на рассвете входил в тренировочный зал загородного дома Баженовых в Стрельне. Сегодня здесь собрались все мужчины нашего рода и даже немного больше. Отец не гнушался брать в заложники отпрысков других семей (именно так в нашем доме появился Питер Бергер). Три пацаненка лет десяти и один юноша постарше застыли у стены напротив и с нескрываемым ужасом наблюдали за главой рода Баженовых.

Папенька уже успел размяться. Сейчас он стоял на ринге в одних только видавших виды потертых джинсах, низко сидящих на мускулистых бедрах. Коренастый и поджарый, он неторопливо бинтовал покрытые татуировками руки. На его крепкой прокаченной спине сиял контур огромного, похожего на бушующее море, мечехвостого дракона, готового в любой момент расправить крылья.

Отец вполне мог просто отдать приказ и даже не приезжать. Но Иван Баженов все держал под контролем. Да и оставить единственного сына на растерзание младшим ветвям рода он не мог. А потому я приготовился к худшему. Папенька умел быть беспощадным.

И справедливым тоже. Где-то в глубине души эта трусливая мысль не давала покоя. Отец знал, что меня подставили. И верил мне.

Кажется, верил.

Накануне разговаривать со мной он отказался. Еще по дороге домой в машине я кратко пересказал ему свою версию произошедшего. В ответ отец сдержанно кивнул и со скучающим видом отвернулся.

И вот теперь он ждал меня на ринге. Обыкновенном тренировочном боксерском ринге, на который я выходил с самого детства.

Его цель была проста.

Я стянул футболку, оставшись только в легких тренировочных портках, и под внимательными взглядами всех собравшихся пролез под ограждением. Встал напротив отца, опустил щиты, позволяя Черному принять наказание вместе со мной. Контур дракона на моей спине ожил, черные чешуйки, тонким узором покрывающие руки, потеплели. По залу пронесся одобрительный гул.

Отец поднял руку, призывая свой род к тишине, и произнес:

– Вчера в присутствии людей мой сын нарушил наш главный закон. Так ли это?

– Так, – ответил я.

– Так! – подхватил хор голосов.

– Любой в нашем роду за такой проступок заслуживает наказания. Так ли это?

– Так, – проговорил я, уговаривая Черного не волноваться.

– Так! – взревел зал.

– Принимаешь ли ты волю рода, сын мой?

– Принимаю, – выдохнул я и опустился на колени.

В ту же секунду Черный взревел, когда на него обрушился жесткий ментальный удар. Я пошатнулся и только чудом не рухнул на ковер. Контур на спине горел огнем.

– Убери своего дракона, сын, – произнес отец, и я покорно выставил щит. А следом на меня обрушился первый удар…

В этот раз в себя я пришел в собственной спальне в Стрельне. С трудом разлепив глаза, я попытался приподняться, но правое плечо немедленно пронзило острой болью, которая горячей лавой растеклась до кончиков пальцев.

– Лежи тихо, – проговорила тетушка где-то рядом, но вместо того, чтобы послушаться, я сделал новую попытку подняться. – Аркаша, лежи смирно!

– Пить, – попросил я каким-то совершенно незнакомым голосом.

Тетушка засуетилась. Помогла мне устроиться повыше на подушках и только потом поднесла стакан с водой к моим губам. Я сделал несколько торопливых глотков и от усталости закрыл глаза. Осторожно опустил щит, и меня тут же накрыло волной чужой тревоги. Я чувствовал не только Черного, но и Лунную Лизы, и старую драконицу тетушки. И даже, ну надо же, осторожное любопытство Азурита папеньки. Только Изумрудного Петьки по-прежнему не было.

– Сколько времени прошло? – спросил я главное.

– Всего несколько часов, – ответила Светлана Аркадьевна. – Иван отобедал и уехал. Сказал, его в ближайшие дни не ждать. А мы с тобой пока побудем тут, мой мальчик.

– И Лиза?

– На совете решили, что до приезда Демидова, девочку лучше спрятать.

– Петьку не нашли?

– Пока нет. Твой отец отправил кого-то к старику Бергеру. Говорит, если это глупая шутка, то она затянулась.

– А вы как считаете? – спросил я.

– Николай Петрович – старый плут, это всем известно, – усмехнулась Светлана Аркадьевна. – Но я не думаю, что он поставит под удар ребенка своего наследника.

– Так Лизавета…

– Все верно, мой мальчик. Только это страшная тайна. Слишком многие не хотят видеть Петра Бергера во главе рода.

Так во вот в чем дело… Наследник Аракчеевых-Головиных вот-вот появится на свет, а совет родов никак не решит, кому из них принадлежит их мать. Эх, добрый друг Петька! Все-таки как неудачно ты женился!

– Я смогла уговорить Ивана не отправлять тебя в карцер. Но в твоих же интересах, Аркадий, как можно скорее встать на ноги и убраться подальше от Петербурга. Не думаю, что ты в ближайшее время сможешь вернуться к делам.

– У вас есть коварный план, Светлана Аркадьевна? – усмехнулся я и тут же поморщился от боли в грудине.

– Потоцкие давно прислали мне приглашение, мой дорогой. Но Иван слишком занятой человек, чтобы хотя бы на пару дней покинуть город. Зато ты вполне можешь сопроводить старушку на море.

– Старушку? – засмеялся я уже в голос и тут же закашлялся. – Постойте, Потоцкие…

– Это род моего мужа, Аркадий. Стыдно не знать таких вещей! – произнесла тетушка назидательно.

– Вы думаете, после всего, что произошло, отец меня отпустит? – спросил я и с сомнением посмотрел на ортез на правой руке.

– Думаешь, у него есть выбор? – улыбнулась тетушка. Недобро так улыбнулась.

Глава третья

В предрассветных сумерках мы миновали Крымский мост и вышли на трассу “Таврида”. Тетушка уверенно гнала машину вперед, словно не провела последние пять часов за рулем. В пассажирском кресле рядом с ней дремал очередной мордоворот, приставленный к нам дражайшим папенькой. Справедливости ради, надо сказать, что Артем, хоть и был едва ли старше меня, несмотря на свою человеческую природу, оказался вполне разумным малым. На рожон не лез, Светлану Аркадьевну слушался беспрекословно. Машину вел плавно, разговаривал мало. К тому же он был обучен таскать огромные чемоданы, приносить тапочки, открывать вино и решать прочие неудобные бытовые вопросы. Идеальный компаньон для старой хранительницы драконьего рода и ее болезного племянника. Моя закованная в жесткий ортез правая рука безбожно ныла. Отец продумал все до мелочей. За неделю, прошедшую после показательной казни, трещины на ребрах срослись, гематомы, сплошь покрывающие спину и живот, успели пожелтеть и выглядели уже не столь впечатляюще, след от оплеухи и вовсе побледнел. И только сломанная в трех местах конечность продолжала болеть и днем, и ночью. Всю дорогу, тайком от тетушки и сопровождающего нас охранника, я колол себе драконьи дозы обезболивающих и мечтал только об одном – оказаться, наконец, в кровати. Я был абсолютно уверен, что все три перелома срастутся правильно, и уже осенью я смогу вернуться в небо. Но пока Черный отчаянно страдал вместе со мной, не в силах расправить правое крыло.

– Аркадий, ты спишь? – спросила Светлана громким шепотом и тут же, не дожидаясь моего ответа, продолжила: – Через пару часов будем на месте.

– Рад слышать, тетушка, – вежливо ответил я. – Дорога меня утомила.

– Да будет тебе, мой мальчик! Понимаю, что ты устал, но не настолько же, чтобы с порога отказать хозяевам в своем внимании!

– Давайте ближе к делу, Светлана Аркадьевна, – проговорил я и потер переносицу. – Я действительно устал, а от обезболивающих шумит в голове. Так зачем мы здесь?

Тетушка весело фыркнула и подмигнула мне в зеркало заднего вида. Я показательно закатил глаза.

– Господа Потоцкие – мои родственники, точнее родственники моего мужа, – начала она. – Род древний, последние пару веков живут закрыто. Выращивают виноград, делают на продажу неплохое вино и только изредка, раз в четверть века, появляются в столице и на совете родов, чтобы представить нового главу или наследника. Последний раз они были в Выборге сразу после гибели Аракчеевых-Головиных.