Хмельнитчина

КАК ЗРЕЛ НАРЫВ…

Вопрос о том «почему в середине XVII века Польское государство стало рассыпаться, словно карточный домик?» неразрывно связан с проблемой интеграции русских земель в Речь Посполитую. Получив южнорусские уделы государства Рюриковичей в результате династической унии с Великим Княжеством Литовским, поляки не особенно церемонились с православием.

Флорентийская уния, заключенная умирающей Византией на Ферраро-Флорентийском соборе (1438—1439 гг.), определила второстепенное место Вселенского патриарха перед Папой Римским. Этот факт трактовался, как духовная победа католиков над еретиками-ортодоксами. Латиняне, воспитанные на примерах Древнего Рима, действовали в отношении православных, следуя правилу «горе побеждённым». Им было мало формального признания главенства Рима над Константинополем, которому подчинялись малорусские епархии. Король и католические епископы настойчиво предлагали православным сменить главного пастыря, намекая, что в этом случае у них появятся равные со всеми права: и мещан больше никто не обидит в их городах, и дворян не обойдут выгодными местами по службе. Заманчивые предложения не сбили с толку простых людей, зато магнаты и епископы заволновались. Уж больно им хотелось привилегий и свобод наравне с польской знатью.

В 1596 году в Бресте состоялся собор, который провозгласил переход русских епархий Польского королевства под длань папы Римского. Практически все епископы православной церкви перешли на сторону униатов, а те, кто упорствовал, были подвергнуты преследованию со стороны властей. Экзарх Никифор был заточен в одну из самых надежных тюрем Польши – бывший замок Тевтонского Ордена в Мариенбурге (ныне – Мальборк), где его безжалостно уморили голодом. Свободные кафедры остались без иерархов, поскольку некому было проводить хиротонию (обряд рукоположения). Католическое большинство рассчитывало на то, что обезглавленная церковь рано или поздно прекратит существование.

Однако, всё вышло по-другому. Униатскую реформу не поддержало большинство верующих на землях Малой и Белой Руси. От вероотступников шляхтичей и архиереев отвернулась когда-то послушная им паства. У народа, оставленного сбежавшей элитой, стали появляться новые герои, которые пробуждали в плебсе антикатолические и антипольские настроения.

Дров в этот костер добавила политика колонизации окраинных земель. Она была связана с потребностью шляхты в увеличении земельных владений, дабы поправить своё материальное положение. Однако, помещикам были нужны не только плодородные земли, но и крестьяне, работающие на них. Шляхтичи получили от короля согласие на прикрепление местных землепашцев к выданным наделам. Прежние, во многом символические, нормы крепостного права стали обретать характер деспотического закона, принуждавшего крестьян к рабскому труду.

Большинство малороссов покорились новым обстоятельствам, но всех к сохе не привяжешь. Те, кому неволя была невмоготу, бежали в бескрайние степи Дикого Поля, предпочитая панскому ярму неспокойную жизнь на границе. В течение XVI века, вдоль притоков Днепра, селились вольные люди, прозванные козаками, живущие не только с земли, но и промышлявшие войной. Такой уклад жизни был обусловлен двумя факторами: 1. татарскими набегами из Крыма; 2. продвижением польской колонизации на территории Левобережья и Днепровских порогов. Жизнь между двух огней превращала козаков в крестьян-воинов, которые поначалу оборонялись, а потом, почувствовав силу, стали играть важную роль в политике всего региона.

По какой причине козаки стали хозяевами степей? Прежде всего из-за слабости тогдашних государств, которые не могли взять под контроль далёкое пограничье. И Речь Посполита, и Блистательная Порта, и Русское царство претендовали на эти земли, но ресурсов для их освоения не имели. Схожую картину можно было наблюдать в акватории Карибского моря, которую европейцы захватить-то захватили, только плохо понимали, как ею распорядиться. Зато, поселенцы, волей судеб оказавшиеся там, быстро просекли выгоду от морского разбоя и стали формировать пиратские сообщества. В дальнейшем их пример подвигнет Англию на создание инфраструктуры для контроля за морской торговлей Европы с Новым Светом. Правда, для этого понадобится более ста лет беспрерывных войн и противоречивого созидания.

В Северном Причерноморье сотни лет процветала работорговля. Источником для пополнения невольничьих рынков в Крыму и на Тамани были славянские земли. Это был очень выгодный промысел, поскольку спрос, почти всегда, превышал предложение, а цены на рабов устанавливались в золоте. Главными поставщиками живого товара были крымские татары, которые регулярно вторгались в пределы русских и польских земель.

Хорошо налаженное дело не могло ни привлечь вольных козаков. С одной стороны, они испытывали потребность в защите единоверцев, а с другой, не прочь были поучаствовать в перераспределении доходов. Обе цели требовали от козачества хорошей организации. Так было положено начало Запорожской Сечи, которую современные историки настойчиво сравнивают с рыцарскими монашескими орденами.

Издавна, военно-религиозные организации были популярны не только в Западной Европе, но и на Востоке. В эпоху крестовых походов наряду с тамплиерами и госпитальерами существовали ассасины и мамелюки. Их отличала фанатичная религиозность и закрытость (отрешённость) от остального мира. Вдобавок, члены военных каст были наделены чувством особого духовного превосходства, которое в эпоху «копья и меча», зачастую, обеспечивало победу в сражениях «стенка на стенку». Этот фактор учёл османский султан Мурад I и создал корпус янычар-пехотинцев из мальчиков-христиан, обращённых в ислам и воспитанных в духе религиозной нетерпимости. Эксперимент оказался весьма удачным – янычары стали главной ударной силой в завоевательных походах Блистательной Порты.

Для запорожских сечевиков, скорее всего, более заразительным был пример «турецких киборгов». Ведь быть похожими на них означало: вселять ужас во врагов (и в мусульман, и в католиков). Однако в дальнейшем, в обострившемся противостоянии Запада и Востока, запорожцы предпочли встать под знамёна православного христианства и оформить своё «братство» в виде «лыцарского ордена». И этот выбор случайным не назовёшь, поскольку он был продиктован бескомпромиссной политикой османов и поляков, пытавшихся их ассимилировать.

Работорговля поощряла «набеговую экономику». Добыть ясырь (пленников) и дуван (награбленные материальные ценности) считалось делом прибыльным и, даже, доблестным. Не удивительно, что сообщество козаков не отсиживалось в днепровских плавнях, а искало счастья у чужих границ.

Турецкие крепости запорожцы обходили стороной, зато их предместья грабили под чистую. Пленных магометан могли поменять на бедолаг-христиан, но всё же предпочитали продать за звонкую монету.

Степное пиратство кормило Сечь и укрепляло её потенциал. Однако практически весь XVI век малорусские козаки не представляли серьёзной военной силы. В тактике того времени лёгкая пехота и кавалерия играли вспомогательную роль. Козацкие ватаги были немногочисленны и малопригодны для большой войны. Чтобы как-то контролировать степную вольницу король Сигизмунд II Август зачислил на службу (внёс в реестр) 300 козаков и поставил перед ними задачу: пресекать своеволие на рубежах королевства. [Яворницкий Д. И. История запорожских казаков. – К.: Наук. думка, 1990. – Т.1.: Указания малороссийских летописцев на границы вольностей при королях Сигизмунде I, Стефане Батории и гетмане Богдане Хмельницком 1655 года]

Ситуацию поменяла Смута в Русском царстве, спровоцированная польским вмешательством. Внезапный успех Самозванца породил в головах поляков мечту об империи. Втягиваясь в русский конфликт, Сигизмунд Ваза опасался, что немецкие князья и шведский король ударят в спину, а потому сделал ставку на частную инициативу своих магнатов. Те в свою очередь искали способ снизить расходы на войну и охотно формировали армии из обнищавших шляхтичей и самочинных козаков. Время потрясений было желанно для казацкого сословия, «искавшего везде добычи и военной славы» [Яворницкий Д. И. История запорожских казаков. – К.: Наук. думка, 1990. Т.2, С. 179].

В боевых столкновениях такое воинство не отличалось особой стойкостью и надёжностью, зато для внезапных набегов и разграблений окраинных поселений вполне годилось. Вот как описаны «подвиги» запорожцев при «тушинском воре» в труде русского историка Сергея Пушкарёва: «Шайки „воровских людей“ рыскали по всей земле и мучили и убивали людей „всякого возраста и всякого чина“; малых детей, отняв у родителей, поджаривали на огне или разбивали о камни» [Пушкарев С. Г. Обзор русской истории. Изд.: Лань [СПб], 1999 г.].

Постепенно вольные козаки обретали умение действовать не нахрапом, а по плану польских командиров. На заключительных этапах «московской кампании» окраинное козачество играло ведущую роль. Подтверждением этому служит эпизод, связанный с походом королевича Владислава за царским венцом в 1618 году. Основную ставку, тогда, поляки сделали на запорожцев гетмана Сагайдачного и не ошиблись. Малороссы воевали достойно и только недостаток сил не позволил посполитому воинству захватить Белокаменную.

В награду за поддержку имперских амбиций Сигизмунд III пожаловал козакам 20000 золотых и 7000 штук сукна, но их надежды на расширение реестра и религиозную свободу для православных оставил без внимания. В ответ Сагайдачный и сотоварищи создали духовно-политическую организацию Киевское братство в статусе ставропигии (т.е. подчинённую напрямую православному патриарху). Опираясь на помощь козачества, Киевское братство развернуло активную деятельность, став значительным препятствием для распространения Унии в южной Руси. В 1621 году козакам удалось заманить в Киев иерусалимского патриарха Феофана и вынудить его восстановить церковную православную иерархию, рукоположив игуменов в сан епископов. Польский король не заметил данное самоуправство, поскольку опять обострились отношения с османами и корона нуждалась в запорожских рубаках.

Малоросское религиозное движение, всё же, заставило Сигизмунда III вмешаться. Нужен был авторитетный лидер, к которому бы прислушалась неспокойная «голота». Сразу обнаружилось, что таковых среди русских нет. Уния ополячила здешнюю элиту, и та стала «страшно далека от народа». Пришлось делегировать молдаванина Петра Могилу на должность Печерского архимандрита. Новый лидер Киевской лавры оказался убеждённым западником и во вкусах, и в привычках. Крепкие родовые связи с польскими аристократами гарантировали ему сочувствие и содействие со стороны властей.

Будучи человеком просвещённым, Пётр Могила справедливо считал, что наведению мостов между православными и католиками мешает отсутствие единой религиозной культуры. Он создал Латино-Польскую школу рядом с уже существующим Братскими и Славяно-Греческим училищем. Новое учебное заведение, построенное по образцу иезуитских коллегиумов, устроило настоящую идеологическую войну против соседей. Непривыкшие к диспутам православные учителя сникали на фоне воинствующих коллег. Школяры, чувствуя превосходство латинян, всё меньше упорствовали в вопросах ортодоксального целомудрия.

Ползучая реформация в Киеве вызвала протест не только среди рядового духовенства, но и в миру. Неоднократно Лавру атаковали мещане, козаки и паломники, требуя от настоятеля-реформатора изгнать ересь из обители.

Петр Могила выстоял и даже стал митрополитом Киевским (интересно, что в сан его возвели в униатском Львове). Однако, все его деяния, вместо успокоения, привносили в церковную и светскую жизнь раздражение и сумятицу. Согласившись заменить на митрополичьей кафедре неугодного властям владыку Исайю Копинского, он пренебрёг церковным единством. Смещённый иерарх занял откровенно антипольскую позицию и в речах своих к пастве не боялся выражать вот такие радикальные мысли: «… король польский и паны радные и ляцкие арцыбискупы приговорили на сойме, что в их Польской и Литовской земли православной хрестьянской вере не быть, и хрестьянские церкви поломать, и книги русские вывесть» [История Русской церкви / Макарий (Булгаков), митрополит Московский и Коломенский. – Москва: Изд-во Спасо-Преображен. Валаам. монастыря, 1994. Часть V. Глава IV]. В итоге, Исайя Копинский, что называется, своевременно и удачно подогрел прорусские настроения среди православных. Это была фактически предтеча Хмельнитчины.

Внутри-церковный конфликт в Киевской митрополии способствовал снижению авторитета Константинопольского патриарха и усилению влияния Москвы. Греческая церковь боязливо дистанцировалась от скандалов в экзархате и козаки, борясь за правду, стали искать защиту в Белокаменной. Мысли о воссоединении Большой и Малой Руси набирали силу под сводами храмов. Пётр Могила эти разговоры пресекал строгим выговором своему окружению: «За одну такую мысль нужно на кол сажать!» [Флоря Б. Н. Киевский митрополит Петр (Могила) и русская власть. Журнал «Вестник церковной истории» 2013].

Накал протеста в Малой Руси поддержали неуклюжие попытки польского короля «посадить на кормление» в Киевское и Брацлавское воеводства наёмных солдат, с которыми он никак не мог расплатиться. Решение наградить жолнеров за счёт козаков спровоцировало перманентный конфликт между ними. «Верные лыцари» затаили обиду и были готовы к бунту в любой момент.

Безусловно, козаки были главной движущей силой протестов, но в одиночку, без поддержки мещан и крестьян, они навряд ли отважились на вооружённую борьбу с одним из крупнейших государств Европы. Общему возмущению среди православных способствовал магнатский беспредел. Попытки освоить большие территории восточных окраин королевства за счёт вялотекущей шляхетской колонизации особых успехов не принесли. У центральной власти не хватало сил и средств для обустройства новосёлов. Чтобы поправить дела, на пустоши завлекли крупных магнатов. За короткий период им удалось вдохнуть новую жизнь в забытый Богом край.

Вишневецкие, Конецпольские, Потоцкие, Калиновские, Замойские и другие родовые кланы отхватили огромные земельные владения. Их вотчины иногда напоминали королевства. Там были чиновники, наёмные армии, а также верные вассалы.

Например, Вишневеччина представляла собой традиционное для тех времён магнатское владение, слабо зависимое от короля и включавшее в себя обширные земли с городами Полтава, Ромны, Глинск, Золотоноша (всего 53 города) и столицей в Лубнах. Образованные и деятельные представители рода Вишневецких всю жизнь проводили на границах Ойкумены, постоянно расширяя своё влияние и заселяя прежде пустовавшие земли крестьянами из других воеводств, а то и просто пришлыми людьми.

Основой для этого растущего благополучия стало жёсткое крепостное право. Крестьян-переселенцев обдирали словно липку. Барщина и оброк достигли максимума. Стараясь сгладить растущие противоречия, магнаты стали внедрять систему откупов (передачи в аренду), при которой они уступали евреям право на доходы от вотчин за предварительный платёж. В погоне за прибылью откупщики-арендаторы превращались в безжалостных рабовладельцев, ненависть к которым застилала глаза на истинных виновников беспредела.

Вот как выглядела «аренда» на бумаге (выдержка из типового договора): «Дали мы, князь Коширский, лист жиду Абрамку Шмойловичу. По этому арендному листу имеет он, жид, право владеть нашими имениями, брать себе всякие доходы и пользоваться ими, судить и рядить бояр путных, даже всех крестьян виновных и непослушных наказывать денежными пенями и смертию» [Яворницкий Д. И. История запорожских казаков. Киев, 1990. Т. 1. С. 371.].

Тридцатилетняя война согнала в Польшу большое количество еврейских общин. Новым, предприимчивым подданным короля удалось довольно быстро встроиться в существующую хозяйственную систему и предложить более выгодные виды деятельности. В частности, повсюду распространилось шинкарство – торговля «кордиялями» (водочной настойкой), которая освободила винокурни от простоев и вовлекла крестьян в долги. Ростовщичество было мало известно на Руси, и когда заботливый сосед-еврей выручал деньгами людям казалось, что им помогают. Только, увязнув в щедром кредите, пересичные (обычные, средние) жители местечек и хуторков осознали беспросветность своего зависимого положения.

«Пришлый жид» стал для малороссов главным виновником несчастий. Психологически им было легче пенять на понурых, мирных евреев, чем на благородных, вооруженных до зубов шляхтичей.

Магнатские вотчины преображали жизнь возле Дикого Поля: больше стало городков и сёл; вместо простых и понятных козацких обычаев утвердился строгий закон; на козаков переставали смотреть как на форпост христианского мира – их достаточно успешно дублировали регулярные войска.

«Лыцарей» стали вытеснять с насиженных мест и лишать их козацких вольностей. Магнаты настойчиво требовали от короля согласия на сокращение реестра. Один из сенаторов на Сейме заявил Владиславу IV буквально следующее: «Когда волосы или ногти слишком вырастут, то их стригут. Так поступают и с козаками: когда их немного, то они могут служить защитой Речи Посполитой, а когда они размножатся, то становятся вредными для Польши». [Гордеев А. А. История казаков. Со времени царствования Иоанна Грозного до царствования Петра I.– МГП «Страстной бульвар», 1991. – С.176.]

Проблема сокращения реестра проходила красной нитью через все козацкие восстания первой половины XVII века. Она затрагивала гораздо большее количество людей, чем могло показаться на первый взгляд. Реестровые козаки опасались того, что при увольнении из реестра понизится их социальный статус. Их нереестровые товарищи, мечтающие о переходе на королевскую службу, негодовали из-за эфемерности шансов попасть в число избранных. Крестьяне, наблюдая, как козачество скукоживается, чувствовали разочарование. Хлебопашцы верили, что у каждого из них есть маленький шанс стать свободным, если вырваться в Сечевой табор. А тут выясняется, что бежать-то скоро будет некуда.

Безысходность и отчаянье будили в малороссах ненависть ко всей польской действительности. Они уже не надеялись на договор, а брались за сабли и вилы. Хроника 20-30-х годов XVII века наполнена сообщениями о непрерывной борьбе козаков и их единоверцев за равноправие:

Восстание Жмайло 1625 года

Восстание Федоровича 1630 года

Восстание Сулимы 1635 года

Восстание Павлюка 1637 года

Восстания Остряницы и Гуни 1638 года.

Однако, эти разрозненные бунты всегда заканчивались победой властей. Польша сумела не увязнуть в 30-летней войне и сохраняла достаточно сил для поддержания внутреннего порядка. Шляхта могла собачиться между собой из-за любой ерунды, но неизменно объединяла усилия для успокоения черни. В конце концов, после разгрома восстания Остряницы и Гуни в 1638 году, Сейм решительно урезал права козаков.

В козацком звании остались записанными всего 6000 человек, но из старых прав и вольностей у этих 6000 не оставалось почти уже ничего. Их превратили в пограничную стражу против татар и отдали в полное распоряжение польского коронного гетмана, разделив на шесть полков. За козаками признавалась земельная собственность, на «вечном и наследственном», то есть на шляхетском праве, а все остальная, не вошедшая в реестры масса, теперь уже неминуемо должна была обратиться в «поспольство», в народ, в мещан королевских городов или панских подданных (читай: «крепостных»).

По этой причине русские воеводства были полны людьми, недовольными этими порядками, а весь край напоминал бочку с порохом, которой достаточно было малейшей искры, чтобы оглушительно взорваться.