Мама отдала четырехлетнюю девочку в недельный детский сад-интернат. И, как ни странно, это было роскошное время, потому что мама там не командовала. Девочка приобрела много полезных навыков. В детском саду девочка просыпалась счастливой, потому что она понимала, что она не дома и не услышит маминого командно-приказного тона. (Впоследствии девочка была очень благодарна маме за этот командный тон и за все, чему мама ее научила: чистоте, аккуратности, организации. Поэтому во всех домах Натальи были идеальные чистота и красота, все было разложено по полочкам.) А в детстве хотелось просто жить, слушать птичек и любить вокруг все на свете, вплоть до воздуха.
Именно в детском саду девочка влюбилась в первый раз в жизни. Мальчика звали Димитрий, ему было пять лет. Ночью они перебирались в одну кроватку и, как им казалось, спали по-настоящему: они обнимали друг друга, чмокались, и никто не мог их разлучить.
Как-то любимая бабушка должна была приехать и забрать девочку на выходные. И для того чтобы впечатлить Димитрия, чтобы он не разлюбил девочку в разлуке, она сказала ему, что у нее есть огненная лошадь, которая летает (уже тогда девочка была знатной путешественницей и летала в своих мечтах). Мальчик усомнился. Тогда девочка ему сказала: «Ты что, мне не веришь? Ну, хотя бы спроси у моей бабушки». Бабушка сказала: «Да что ты глупости говоришь? Про какую лошадь ты говоришь? Это про нашего Савраску, что ли?» Девочка вздохнула. Так было всю ее жизнь. Савраска – это лошадь, которая когда-то была у бабушки. Впоследствии бабушка всегда сравнивала девочку с этой лошадью, видя, как сильно пахала ее внучка, не имея времени поспать и поесть. Когда Наталья приходила домой, практически падая, бабушка говорила: «Ну что ты все бегаешь, как Савраска без узды?»
В тот период девочку упорно заставляли учиться играть на аккордеоне. Для нее это стало чудовищным наказанием, но она играла, играла, играла… А в один прекрасный день сорвалась, ударила по инструменту кулачком и заявила: «Я – девочка и ни на каком аккордеоне играть больше не собираюсь, покупайте фортепиано, я буду играть только на фортепиано!» Удивительно, но тон девочки уже тогда очень напоминал Мэри Поппинс. Это заявление было для родителей и педагогов шоком. Через полгода все же появилось фортепиано, и девочка стала учиться в музыкальной школе города Долгопрудного у любимых учителей Фриды Семеновны Сунтуп, Бернарда Исааковича Грановского и господина Лямина.
К сожалению, девочке не очень удавалось играть технические произведения, не всегда получался Гершвин, за этюды педагоги ей ставили всегда тройку. Но когда она начинала играть академические классические произведения – Баха, Гайдна, Вивальди, – то она парила, ее дух как будто возвращался домой, в огромные залы с высокими потолками, и тогда она взлетала от счастья. Вот за такое исполнение все педагоги ставили высшие оценки. Да, она удивительно чувствовала классическую музыку, как никто другой.
Господин Лямин (именно господин), преподаватель по истории музыки, был уникальнейшим персонажем, девочка его просто обожала. На верхней крышке его фортепиано всегда стояли открытая бутылка водки и маленький граненый стаканчик. Он никогда не снимал свою кепку и был чем-то похож на Владимира Ильича Ленина. Между пальцами у него всегда была зажата папироса «Беломорканал». Он курил папиросы, не выпуская их изо рта, одну за другой, поэтому войти в комнату было абсолютно невозможно. Но как красиво он исполнял джазовые произведения! Именно тогда девочка полюбила Гершвина, который ей не очень удавался. Она приходила и стояла под дверью, приоткрывала маленькую щелочку, когда господин Лямин был один и играл, а затем слушала, слушала, слушала. А потом они стали друзьями. Господин Лямин разрешал ей заходить в класс, и она сидела, наслаждаясь джазом. Ей было всего 10 лет, и это было первое впечатление от настоящего джаза, в который она была влюблена, и это чувство сопровождало ее всю жизнь.
Все свое детство девочка провела в Большом театре благодаря маме (со стороны мамы был не только террор). Она знала почти все балетные партии и арии из опер наизусть, не понимая, о чем в них поется. Конечно, надо понимать, что, когда шестилетний ребенок сидит и слушает Мусоргского: «Нет, нельзя, нельзя, Борис, молиться за царя Ирода…» – это невозможно понять маленькому ребенку.
В семь лет девочку отдали учиться в школу-интернат. Там она стала лидером, вождем революции, локомотивом, за которым охотно и безропотно тянулись вагончиками (как ее называли впоследствии, «наша путеводная звезда»). Ночью девчонки играли и бросались подушками, а также под ее руководством ставили незабываемые спектакли. Как «воспитанница» Большого театра, девочка ставила «Лебединое озеро», наряжая всех в импровизированные пачки. Но педагоги не ценили творческой инициативы девочки.
В это самое время ее мать, Лидия Васильевна Соколова, будучи инспектором министерства просвещения, берет в Главке[1] направление и становится директором интерната (того, где училась и жила девочка) лишь для того, чтобы все контролировать. Плакала свобода девочки, все страхи опять вернулись, потому что ее мать всех держала в ежовых рукавицах, все ее боялись… Многие захотели отомстить девочке. На Новый год педагоги писали пожелания детям, и они написали Наташе: «Уважать интересы своих подруг и считаться с ними», – вот такое пожелание маленькому ребенку. Какую же взбучку потом она получила от мамы!
Девочку причесывали, отесывали, укатывали уже теперь в интернате, старались сделать все, чтобы она не выделялась и стала как все. Но не сломали, не добили! Праздники закончились, дети вернулись в интернат. И наступила первая ночь в интернате, а девочки не знают, чем заняться: «Наташа, а что мы будем делать? Во что мы сегодня будем играть?» Она отвечала: «Леночка, а во что ты хочешь играть? А ты во что, Светочка?» Но они ничего придумать не могли. Понимаете, как грустно? Несчастные дети со стертой фантазией и абсолютно вытравленной инициативой… Но и девочка перестала играть, получив в очередной раз по макушке. Таким образом затух огонь творчества в интернате.
В восемь лет девочку отправили заниматься плаванием в спортклуб ЦСКА. Вода в бассейне была жутко хлорированной, после тяжелейшей тренировки приходилось долго ее с себя смывать в душе тщательнейшим образом. С тренировок ее забирала любимейшая бабушка, которая встречала ее с вкуснейшим, иногда еще теплым батоном за 13 копеек
и бутылкой кефира, которую девочка с наслаждением выпивала. Ей казалось, что это была самая вкусная еда, которую она ела в жизни. Потом бабушка ее очень серьезно упаковывала, надевала шапку из цигейки, потому что путь домой им предстоял далекий, а морозы в Москве тогда бывали сильные. Однако холода не мешали тренерам ЦСКА выгонять маленьких детей на зимние пробежки в минус 10–15 градусов по дорожке, огибающей огромнейшую территорию спорткомплекса. Это жуткое состояние холода невозможно передать словами. Пальцы немеют, нос ледяной. Это все было так ужасно и безнадежно…
Однажды девочка стала свидетелем такой сцены: во время игры юниоров маленькому шестилетнему мальчику попадают шайбой в глаз. Девочка сходит с ненавистной дорожки и бежит на площадку, где играют в хоккей, она видит, как к мальчику подходит (не подбегает!) бабушка, и слышит голос взрослой женщины: «Ну что ты, мой дорогой, ну перестань плакать, это лишь цветочки, ягодки все впереди». Глаз у ребенка опухал… Девочка побежала дальше, а эта фраза засела у нее в голове. Впоследствии она узнала, что мальчик был внуком знаменитого хоккеиста.
В плавании девочка делала успехи, поэтому ее тренеры решили, что из нее, возможно, получится вырастить чемпионку по плаванию брассом. Тогда в бассейн пригласили многократную олимпийскую чемпионку и рекордсменку мира по плаванию Галину Прозуменщикову. Перед девочкой предстала женщина с плечами, как у хоккеиста в форме, а ниже виднелись талия и бедра, ничем не напоминающие женские. Чемпионка шла к бассейну, как перевернутая пирамида. Девятилетняя девочка была в ужасе от увиденного. Она осознала, что ее может ждать в будущем… У девочки от природы были широкие плечи, а на тренировках их разрабатывали еще сильнее, кроме того, педагоги всегда ставили в пример ее ноги: «Вы посмотрите, какие у нее ноги, у нее же в руках вообще нет силы, она плывет и делает рекорды только за счет ног».
Девочка вылезла из бассейна, хлорированная вода с нее стекала струями, полотенца ей никто не дал, она стояла перед этой женщиной и не хотела ее больше никогда видеть. А ей объясняли, что это ее новый тренер и что она должна быть счастлива, ведь с Галиной Прозуменщиковой девочка станет новой чемпионкой страны, а возможно, и мира! Но девочка, как солдат по команде «кругом», развернулась на 180 градусов и вышла, чеканя шаг, в душевую комнату.
Приняв душ, съев свой батон с кефиром, она приехала с бабушкой домой и сказала маме командным тоном (хоть и боялась ее до смерти): «Я больше никогда не вернусь в бассейн. Я буду заниматься балетом и фигурным катанием». Повторилась история с фортепиано. Девочка в то время еще не умела проводить параллели и не понимала, что сила – это единственная модель поведения, на которую ее мама безропотно реагирует.
Когда девочке исполнилось 10 лет, ее папа в качестве главного инженера завода получил двухкомнатную квартиру в хрущевке в трех километрах от центра Долгопрудного, в поселке Гранитном, на отшибе. Зато там были удивительные красоты, которые девочка очень любила: высоченные, огромные деревья, замечательная природа, канал Москвы-реки, Долгопрудненское водохранилище, два пляжа в лесу с чистейшим белоснежным песком, с изумительной водой (маленькая отшельница очень любила бывать здесь с папой).
Папа был не только истинным мужчиной и настоящим мачо, но и человеком удивительной судьбы. Когда началась война, ему было 13 лет. Он трижды убегал на фронт, и его трижды возвращали, но, когда он убежал в четвертый раз, его все же оставили (видимо, устали бороться). Он партизанил, гнил в болотах, когда на его пути встречались фрицы, он разыгрывал из себя психически больного мальчика, а сам следил за передвижением войск и техники врага. Докладывал данные партизанам.
И так грустно оттого, что родители не рассказывают детям свои истории. Папа никогда ничего не рассказывал девочке, И только спустя годы Наталья прочитала в Долгопрудненской газете статью под названием «Герой нашего города». Эта статья была про ее папу. Какой он был герой, сколько у него было орденов и медалей, как он заживо горел в танке и не бросил ни одного из своих товарищей – сначала вытащил из танка их, а затем, весь обожженный, выбрался оттуда последним. Наталья Андрейченко плакала, не понимая: почему об этом все молчали?..
И именно поэтому девочка так любила ходить с папой на его любимый праздник – День Победы. На всех балконах были люди, они искренне что-то кричали и плакали. Это была объединяющая сила любви и истинная вера прекрасного народа. Это осталось в памяти и сердце девочки навсегда. А мама считала парад дикостью, плебейством и идиотизмом, поэтому она никогда на праздники и демонстрации не ходила.
Однажды папа принес в квартиру маленькую красивенькую собачку породы чивава. Она была настолько маленькая, что помещалась на ладони. Она была такая добрая, так любила всех, выражала свою покорность, преданность и любовь. Девочка влюбилась в нее с первого взгляда и просто не могла существовать без этого маленького животного. Когда мама вернулась с работы, она сказала своим убийственным тоном: «Чтобы завтра духу ее здесь не было». Девочка так плакала, что передать это невозможно… Это было так душераздирающе для нее… но ее мама никогда не любила животных.
Единственной свободой ее детства и жизни было зеркало. Очень красивое, огромное, старинное, с оправой из красного дерева, не пошлое, без всяких финтифлюшек, скорее, ар-деко. Оно висело между комнатой девочки и комнатой ее родителей. Ее мама выезжала на работу в восемь утра (Министерство просвещения открывалось в 09:30, но семья жила в Подмосковье, поэтому дорога занимала большое количество времени). С ее отъездом наступала недолгая свобода, олицетворением которой и стало зеркало. В нем девочка видела свое воплощение. Оно понимало, как надо жить. Именно ему девочка часами читала наизусть все стихотворения и произведения, которые она только знала. Девочка плакала, девочка смеялась, она смотрела на себя в это зеркало и знала, что является прирожденной актрисой. Так было каждый день. Тогда ей было 11 лет. Зеркало стало ее другом, мечтой, окном в будущее. Это было ее счастьем, но, когда мама возвращалась домой в 20:00, девочка должна была исчезнуть и умереть. Мама начинала командовать своим страшным голосом, девочку трясло, и она очень-очень боялась.
В старших классах девочка занималась режиссурой. На огромной сцене в Долгопрудненской школе № 7 постоянно ставились спектакли, которые имели большой успех. Дети обожали Наташу, им было с ней интересно. Девочка даже договорилась с портнихой, и всем участникам спектаклей шили красивые костюмы для постановок.
Школу девочка окончила с золотой медалью. Но ей ее не дали, потому что по поведению была оценка «неудовлетворительно». Все, что она не могла противопоставить дома маминой деспотии, она легко предъявляла школьным учителям. Эту девочку невозможно было поставить раком – не «рачилась» она и не повиновалась вообще. Вот такой непонятный дух выживания был дан девочке при рождении, дух абсолютной любви к жизни, к людям, к природе, к животным.
Откровение…Когда девочке было пять лет, мама вдруг обнаружила, что та занимается мастурбацией. И девочку опять начали лечить. Это было чудовищно. А девочка не знала, как спастись от собственной мамы… А девочка не знала, как выжить. То, что она немножечко кувыркалась на стульчике, доставляло ей радость, удовольствие, и на какое-то время кошмары забывались, и это было маленьким спасением и единственной возможностью выжить.
Но мама и здесь оказалась жестокой. Девочку опять причесывали, опять воспитывали, ее водили минимум три раза к очень странным врачам в какие-то непонятные больницы, где было большое количество странных людей. Они вели себя так непонятно… а врач показывал ей пальцем на этих людей и повторял: «Если ты будешь себя так вести и делать кувырочки на стульчике, то ты станешь такой же». Девочке пытались вбить это в голову.
Только потом она поняла, что ее водили в дурдом.
Мастурбацией заниматься девочка не прекратила.
Но то, что у нее отрубили женское начало и лишили женственности, произошло однозначно.
3. Парад чудес
Прыжок во времени Палапа, Мексика и день рождения МаксимилианаСегодня у меня было абсолютно удивительное утро, непохожее на все остальные. Я проснулась, подготовила свой прекрасный, наивкуснейший, терпкий, с удивительным запахом, дорогущий китайский пуэр и, как всегда, вышла из дома в сад.
Но вдруг изменила свою точку обзора и села не под лучи солнца, а ушла в соседний дом, который называется палапой – с высоченными семиметровыми потолками пирамидальной формы, обрамленными пальмовыми листьями. Это удивительный дом, он дышит, в нем ощущается сильнейшая энергия предков земли майя, и я всегда ее очень хорошо чувствовала. Проделав все свои ритуалы и помолившись – медленно, очень осознанно и с расстановкой, – я почувствовала, что меня вдруг куда-то унесло, и я стала летать по Германии, по Мюнхену, по Австрии, по Лос-Анджелесу, по каким-то сумасшедшим шоу, ивентам, «Оскарам», вручениям «Золотых глобусов», потом «Золотых Бемби», которые происходят в Берлине, как-то это было все близко, и дети, и все сразу, и вместе, и Максимилиан… И конечно же, самое главное – я парила над моей единственной, наилюбимейшей Россией, я находилась и на Алтае, и
на озере Байкал, и в Москве, и в Долгопрудном, Такая, знаете, мозаика, парад чудес, все одновременно, все сразу.
И в ожидании подписания контракта с издательством мы с моим адвокатом Денисом Игнатовым решили временно отложить об этом наши мысли… И вдруг я встала, вышла из палапы, нашла свой телефон, находящийся в другом доме, нажала кнопку записи, о существовании которой я до сих пор даже не знала. И запись началась… И я начала свой рассказ… И не надо было никого ждать.
И я поняла, что книга пишется… Она пишется сама по себе… Это был мой первый день. Через два часа я осознала, что сегодня, 8 декабря 2023 года, день рождения моего супруга, Максимилиана Шелла. Был бы он жив, ему бы исполнилось 93 года. Как же интересно… Все, что ни происходит, – происходит к лучшему.
4. Мюнхен – дом убожественной реки
4. 1 Über der Klause
Прогулки к острову наедине с творческим потокомМы жили в районе особняков, не в центре города Мюнхена, нет, нет, нет. Мы жили в самом конце. Нужно было ехать на трамвае или на машине. А назывался этот район Харлахинг. Наш дом был расположен на Uber der Klause, 7а, недалеко от божественной красоты реки Изер с очень бурным течением. Я часто вырывалась из дома, пропахшего сигаретами и камином, который постоянно горел. Огромное количество людей пробегало через этот дом: две секретарши Максимилиана, агент Эрна Бамбавар, домработница фрау Хорн, сестры, мама, друзья, люди по работе. Там все время что-то происходило, и особенно в осенние и зимние месяцы.
Я выходила на свою улицу Uber der Klause в идиотском, безумно дорогом пуховике известной и модной французской фирмы. Он скрывал все красоты моей фигуры, и я была похожа на снеговика или тучу серого цвета, которая вышла на прогулку. Я любила ходить именно по этим улочкам, потому что я не привыкла жить в таких районах, и это было интересным увлечением для меня и постижением чего-то нового. Огромные территории с огромными садами, огромными домами, каждый дом отличался какой-то своей удивительной архитектурой. Увидеть людей, гуляющих по этим улицам, было большой-большой редкостью. Они были угрюмые и серые и изредка приветствовали тебя своими хмурыми улыбками.
Но потом я выходила на очень удивительную улицу. Она шла вдоль всей реки и начиналась от нашего дома. Дом имел удивительную локацию. Если спуститься вниз, там находился огромный мост. Если перейти через реку, ты оказывался на острове. И если ты пойдешь налево, то именно там можно было найти удивительную немноголюдную улицу. Я обожала ходить по этой улице далеко-далеко и не встречать ни-ко-го. И в этом месте я, великая отшельница, оказывалась в своем царстве, в своих мыслях, в создании каких-то уникальных вещей и проектов. Вырываясь от чужой информации, я принадлежала самой себе, а именно Наташе.
Часто я ходила на остров по мостику. Когда я спускалась вниз, к речке, я всегда останавливалась рядом с маленькой удивительной капеллой, где горели свечечки, которые создавали маленький уют. Приближение к Всевышнему и память о нем меня радовали и вдохновляли. Я стояла в этой маленькой капелле, смотрела на свет свечей, иногда молилась Богу и думала, что жизнь прекрасна в такие мгновения.
Я спускалась вниз, шла по красивому мосту, смотрела на воду, бурлящую, мощную и безумно холодную, ощущая себя в каком-то божественно красивом чужом царстве, к которому не имела ни малейшего отношения. Я часто задумывалась о том, что же все-таки здесь делаю, а потом переходила реку…
И сразу же вспоминала другой мостик, мостик в Суздале, который мы с Максом рисовали на картинках. Именно тот мостик, по которому мы ходили далеко-далеко в монастырь во время съемок «Петра Великого», на которых мы и познакомились. Тогда мы часто ужинали в ресторане монастыря, несмотря на все запреты КГБ. Это был 1983 год. Так как в то время я практически не говорила ни на одном иностранном языке и нам было запрещено общаться с иностранцами, мы рисовали друг другу рисунки на белоснежных салфетках этого ресторана, работающего только для зарубежных гостей. И Макс часто рисовал этот мостик и красивую луну и говорил, что именно через луну он всегда будет отправлять мне сигналы и свою любовь.
И позже, стоя на мостике в Мюнхене, в 1989 году, я вспоминала мой любимый мостик в Суздале, и, несмотря на снег, огромные сугробы и холод, моя душа расцветала, и мне становилось тепло.
И я снова и снова переходила через мостик – уже в Мюнхене – и оказывалась в удивительном лесу на магическом острове, где не было домов, и я, как отшельница, балдела. Медведей и волков там нельзя было встретить, да и других диких животных было мало, но зато были лебеди и очень красивые птицы. И я начинала чувствовать себя дома. И душа моя расцветала. И я забывала о том, что я нахожусь в холодной Германии, и все вдруг становилось на свои места.
4.2 Уютный вечер с семьей М. Горбачева
Моя бабушка, Максимилиан Шелл и бывший президентВ то время Мюнхен был удивительным местом, таким маленьким центром Европы. В Баварии люди все-таки не такие жесткие, как, скажем, в Берлине, Гамбурге, на севере. Все-таки баварские люди любят шумно выпивать пиво, устраивать Октоберфест, веселиться…
Максимилиан был приглашен на все самые великие вечеринки, какие только были в городе. Никогда не забуду, как у нас гостила моя любимая бабушка Аня, которая меня и воспитывала, стала моей мамой. И мы пошли на встречу к Генеральному секретарю ЦК КПСС – мы были лично приглашены русским посольством, самим Михаилом Сергеевичем Горбачевым и его женой Раисой Максимовной. Господи, бабушка так готовилась! Она была, как всегда, в своем великолепном, скромном, элегантном, темном платье с расшитым кружевом воротничком ручной работы, со своей огромной косой, заколотой в красивый пучок, Как маленькая девочка, взволнованная и трепетная, она стояла в этом монументальном королевском дворце с 20-метровыми потолками и не понимала, что ей делать. Все было замечательно. У меня даже где-то сохранились фотографии моей бабушки с Михаилом Сергеевичем. Это, конечно, великолепно.
Мы были все очень счастливы, очень мило поговорили, настолько мило, что Михаил Сергеевич решил зайти к нам в гости на чаек. Бабушка переволновалась ужасно, а Максимилиан был счастлив. И я никогда не забуду этот изумительный вечер, когда мы сидели все вместе напротив камина, на котором стояла маленькая скульптура Родена «Мыслитель» и маленькие удлиненные статуэтки Джакометти, и надо всем этим возвышалась великолепная картина Альберта Альберса оранжевого цвета… Мы, абсолютно счастливые, сидели на мягких диванах и пили чай. Раиса Максимовна обожала Максимилиана, Макс обожал Михаила Сергеевича и уважал его, а сам Михаил Сергеевич обожал меня. Бабушка была в таком восторге, что не могла сказать ни одного слова. А я получала огромный кайф от беседы с нормальными, скромными и достойными людьми.
4.3 Германия аплодирует нам стоя
Мгновенное воплощение мечты: «Евгений Онегин» с музыкой Прокофьева на лучших сценах ЕвропыОднажды вечером к нам в гости зашел величайший маэстро всех времен и народов, главный дирижер симфонического оркестра Берлинской филармонии господин Герд Альбрехт.
Как всегда, было тепло и уютно. Я обожала дом Макса за его мягкий нижний свет. На всех столах, на рояле – везде стояли лампы, которые светились очень красивым желто-оранжевым светом, создавая удивительный уют в доме и какую-то мистику, и магию. И ни одной люстры. На протяжении всей жизни я пронесла воспоминания о бабушкином оранжевом абажуре, поэтому любила такое освещение и всегда использовала именно этот теплый свет при декорировании домов и квартир, где бы я ни жила. Это удивительно, как все взаимосвязано.
В доме Макса я чувствовала себя, как в своем царстве, окруженная этим сказочным теплым светом и огнем камина, от которого шел изумительный запах настоящего дерева.
Как же Максимилиан любил свечи! Их всегда было огромное количество на столе, на приступках камина. О, это был очень важный момент! Мы сидели, словно в каком-то раю. Уютно, главное, чтобы было уютно. А вы можете себе представить уютный вечер без ароматной чашечки кофе?! О-о-о… Какой кофе варила наша домработница фрау Хорн! Только Максимилиан мог с нею сравниться. Он варил кофе всегда после шести часов вечера.
Конечно же, наш великий дирижер пришел после шести, мы уютненько уселись и начали медленно «обдалбываться» кофейком. Разговоры были замечательные, в основном про музыку. Мы вспоминали всех, и, конечно, без Леонарда Бернштайна не могла пройти ни одна беседа о высоком. Он всегда говорил: «Макс, так как ты „читаешь“ музыку, никто ее не чувствует. Сыграй, а?»
Максимилиан играл так, что музыка струилась у него из-под пальцев, а маэстро дирижировал с закрытыми глазами, впитывая ноты каждой клеткой своего тела, словно схватывая их в партитуру. А потом, когда музыка останавливалась, он приходил в себя и говорил: «Спасибо, Макс, так и будет».
Макс был знаком со многими известнейшими писателями и поэтами, художниками и галеристами, музыкантами и певцами. Со всеми он был на «ты» и на одной волне. Даже с господином Караяном – с величайшим Гербертом фон Караяном. Я потом обязательно расскажу, как мы навещали его в шале в швейцарском городе Гштааде, высоко в горах, и как олени выходили к нам навстречу. Это было просто потрясающе. Но сейчас не о нем, сейчас мы говорим о совершенно другом дирижере.